Дирслэйер (Зверобой). Часть третья и последняя.
Глава VII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дирслэйер (Зверобой). Часть третья и последняя. Глава VII (старая орфография)

VII.

Прошло минут двадцать, как Дирслэйер находился в лодке, и он уже начинал безпокоиться, что друзья с ковчега или замка не подают ему никаких сигналов. Положение лодки позволяло ему видеть озеро только в его длину, и по всем разсчетам он должен был находиться от замка саженях в тридцати. Глубокое молчание, царствовавшее повсюду, не могло быть успокоительным признаком, и он не знал, приписать ли его какой-нибудь новой хитрости, или уже слишком-отдаленному разстоянию от Индийцев. Утомившись наконец слушать во все уши и ничего не слышать, смотреть во все глаза и ничего не видеть, он сказал сам-себе, что Гуроны могут бесноваться, сколько им угодно, а он будет-себе лежать спокойно, зажмурив глаза и вверив свою участь ходатайству ветров.

Прошло еще минут, десять. Наконец, он услышал легкий шум, как-будто от трения Какого-нибудь тела подле его лодки. Он открыл глаза, ожидая, что увидит руку или голову Индийца; по каково было его изумление, когда он вдруг увидел зеленый купол над своею головой! Он встал, и прежде всего наткнулся своими глазами на Райвенука, который помогал лодке пробраться к берегу через песок, от-чего и происходило трение, пробудившее внимательность Дирслэйера. Роковая перемена в направлении лодки произошла от юго-западного ветра.

-- Причаливай! сказал Гурон спокойным тоном, делая повелительный жест своему пленнику. - Младший брат мой слишком-долго оставался на воде, и вероятно утомился. Ноги его авось не побегут.

-- Что делать, Гурон, перевес на твоей стороне, отвечал Дирслэйер, выпрыгнув на берег и следуя за индийским шейхов. - Случай помог тебе неожиданным-образом, и я опять твой пленник. Надеюсь, однакожь, ты согласишься, что я умею освобождаться из тюрьмы по-крайней-мере, столько же, как держат данное слово.

-- Брат мой быстр, как лось, возразил Гурон - и у него длинные ноги; но все же он не рыба, и не умеет отъискивать дорогу в озере. Мы не хотели в него стрелять, потому-что рыба ловится сетью, а не ружьями.

-- Ты можешь говорить что хочешь, Райвенук, и я не стану с тобой спорить. Выгоды на твоей сторон. Скоро, я полагаю, ваши женщины будут меня ругать и злословить; но ты можешь сказать, что если бледнолицый слишком-упорно защищает свою жизнь, когда имеет на это законное право, зато умеет, он и отказываться от жизни, как-скоро час его настал. Я ваш пленник: делайте из меня, что угодно.

-- Брат мой долго бегал по горам, и учинил приятную прогулку по воде, сказал Райвенук смягченным тоном, обнаруживая очевидно мирные намерения. - Видел он леса, видел и воду; что ему понравилось лучше? Вероятно, он одумался и готов повиноваться доброму совету.

-- Объяснись, Гурон. У тебя непременно что-нибудь на уме: чем скорее ты скажешь, тем скорее получишь мой ответ.

-- Ладно, пойдем прямо к цели. Нет никаких изворотов в словах моего брата, хотя на бегу он быстрее и хитрее всякой лисицы. Нет более тумана на его, глазах, и уши его открыты: я буду говорить. Сумаха теперь еще беднее, чем прежде. Еще недавно были у ней муж, брат и дети. Муж отправился в свой вечный поход без нея, не сказав ей прощального слова; в этом не его вина: Волк был добрый муж. Всего было у него вдоволь, и сердце радовалось, когда заготовлял он на зимнее время уток и гусей, и когда в его хате висели медвежьи шкуры. Уехал бедный Волк, и нет ни зверя, ни дичины в его хате. Кто же станет доставлять съестные припасы его вдове и осиротелым детям? Думали мы, что брат не забудет свою сестру и озаботится её продовольствием на будущую зиму; но вот и Барс отправился за Волком на вечную охоту. Оба они теперь взапуски бегут в плодовитую землю блаженных духов, перегоняя один другого. Некоторые из нас полагают, что Волк вообще бегает очень-скоро, тогда как другие уверены, что Барс слишком-легок на скаку. Сумаха думает, что оба они зайдут далеко, и ужь ни один не воротится назад. Кто же станет кормить Сумаху и бедных её деток? Разумеется, тот, кто сказал её мужу и брату, чтоб они выбрались из своей хаты, и оставили его-самого на их месте. Человек этот - великий охотник, и мы уверены, что, дичи будет вдоволь на месте его жительства.

-- Да, Гурон, ты мастер говорить; но слова твои не для ушей белого человека. Слыхал я, правда, есть и бледнолицые, для которых позорный плен все же лучше, чем мучительная смерть; но я не из таких: ужь лучше смерть, чем невольная женитьба.

-- Брат мой авось успеет одуматься, когда шейхи выйдут на совет. Приговор ему будет объявлен. Пусть он припомнит и подумает, как больно терять вместе мужа и брата. Броди покамест: твое имя произнесут, когда нужно.

Этот разговор происходил наедине. Из всего табора, кочевавшого на этом месте часа за два, повидимому, остался только один Райвенук; другие, казалось, оставили его совершенно, Единственными признаками недавняго кочевья были только полупотухшие огни и многочисленные следы от мокассинов. Эта неожиданная и совершенно-внезапная перемена чрезвычайно озадачила Дирслэйера, так-как он ничего не видел во все время своего пребывания между Делоэрами. Он подозревал, и не без основания, что Гуроны хотели навести на него страх этой таинственной переменой.

Райвенук углубился в чащу леса, и оставил Дирслэйера одного. В положении посторонняго наблюдателя, можно было подумать, что молодому охотнику предоставили совершенную свободу; но Дирслэйер, не смотря на драматический ход вещей, отлично понимал, что он отнюдь не может произвольно располагать своими движениями. Не зная, однакожь, до какой степени Гуроны задумали продолжать свою хитрость, он решился спокойно выжидать решения своей судьбы. Притворившись хладнокровным, он начал ходить взад и вперед, приближаясь постоянно к тому месту, где пристала его лодка; но вдруг он ускорил свои шаги, и, пробравшись через кустарник, вышел на берег. Лодка исчезла, и ни по каким признакам нельзя было догадаться, куда ее поставили.

Тогда Дирслэйер понял лучше свое бедственное положение. Он был пленником на этой узкой полосе земли, и побег мог быть сделан только вплавь. Это было отчаянное средство, и он уже хотел его испробовать; но уверенность, что в догонку за ним будет отправлена лодка, удержала его от этой смелой попытки. Гуляя по берегу, он заметил в одном месте кучу нарезанных ветвей: подойдя к ней, он увидел, что ветви прикрывали тело Барса, оставленное здесь до зарытия в могилу, где никто не осмелится оскальпировать его череп. Дирслэйер с печальным видом посмотрел на замок: все там казалось спокойно и пустынно. Мрачные мысли невольно овладели душою покинутого пленника. - Итак, да будет воля Божия! сказал он, отходя от берега в лесную чащу. - Не думал я так скоро разставаться с жизнию, и будущность до-сих-пор представлялась мне в утешительном виде. Но если разсудить хорошенько, так оно, пожалуй, выйдет все равно. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через полсотни лет: закон природы неизменен. Увы! молодой человек редко думает о смерти, и даже теперь, когда час мой пробил, совсем не хочется верить, что конец мой пришел!

Произнеся этот монолог, он воротился в прежний стан Гуронов и нашел там Гетти, которая очевидно его ожидала. Она была печальна и задумчива, и держала в руках библию.

-- Что с вами, добрая Гетти? сказал Дирслэйер, подходя к молодой девушке. - Время мое было слишком-занято, и я почти забыл вас по прибытии сюда. И вот мы свиделись опять, вероятно для того, чтобы вместе горевать о том, что должно случиться. Я желал бы знать, что делают теперь Чингачгук и Вахта?

-- Дирслэйер, воскликнула Гетти тоном упрека: - зачем вы убили Гурона? Разве вы не знаете заповедей Господних? Ведь одна из них говорит: не убий, а вы, между-тем, как мне сказали, убили мужа и брата этой женщины.

-- Все это правда, добрая Гетти, и я не запираюсь. Но вам надобно вспомнить, что на войне становятся законными и такия вещи, которые совсем-беззаконны в мирное время. Мужа этой женщины я убил на открытом бою... то-есть, по-крайней-мере я открыт был со всех сторон, а он прятался и стрелял из-за кустов. Её-брат накликал сам на свою голову злую судьбу, потому-что он вздумал без всякой нужды бросить томагук на беззащитного пленника. Вы это видели, Гетти?

-- Видела и жалела об этом, Дирслэйер. Вам следовало, по закону Божию, отплатит добром за зло.

-- Да, Гетти, миссионеры могут это говорить сколько им угодию; но нельзя поэтому правилу жить в лесу. Барс, жаждал моей крови, и в бешенстве своем передал оружие в мои руки. Глупо с моей стороны не отразить удара ударом, и никто из Делоэров не одобрил бы моего поступка. Нет, я намерен отплачивать каждому тем, чего он стоит, и вы можете объявить об этом всем, кто станет вас разспрашивать.

-- У Сумахи нет теперь ни мужа, ни брата: хотите ли вы на ней жениться?

-- Какие же ваши мысли о супружестве, добрая Гетти? Не-ужь-то, по вашему мнению, молодой должен жениться на старухе, белый на краснокожей, христианин на язычнице? Это несообразно ни с природой, ни с здравым разсудком: подумайте сами, и вы увидите.

-- Да; притом я бел, а она краснокожая. Вообразите, Гетти, что вы вышли за молодого человека ваших лет, вашей религии и вашего цвета, за Генриха Марча, на-пример (Дирслэйер указал на него, как на единственного мужчину, которого они оба знали), и вообразите при этом, что его убили на войне: согласились ли бы вы сделаться женою убийцы вашего первого мужа?

-- О, нет, нет, нет! вскричала Гетти, задрожав всем телом.Это было бы жестоко, безчеловечно, безбожно, и никакая христианка не решится на такой поступок. Знаю, мне никогда не выйдти за Генриха Марча; но если бы вышла, он был бы моим первым и последним мужем.

-- Я знал, что вы точно так, а не иначе станете разсуждать, когда узнаете, в чем дело. Мне невозможно жениться на Сумахе, хотя бы такой брак, по обычаю Индийцев, заключен был без всяких религиозных обрядов. Смерть, по моим понятиям, гораздо-естественнее, чем женитьба на краснокожей старухе.

-- Не говорите слишком-много, Дирслэйер: ей неприятно будет вас услышать. Пусть я слабоумна; но мне кажется, Генрих Марч скорее согласился бы жениться на мне, чем умереть мучительною смертью; и, однакожь, еслиб, сверх чаяния, он предпочел смерть такой женитьбе, я бы умерла от тоски и стыда.

время своей жизни, и вовсе не для того, чтоб избавиться от угрожающей беды. Но во всяком случае, добрая Гетти, послушайтесь моего совета, и никогда не говорите Генриху об этих вещах.

-- Ни за какие блага в свете! вскричала Гетти, покраснев и со страхом осмотревшись вокруг себя. - Матушка всегда говорила, что молодым девушкам не следует первым объясняться в любви, и рассказывать, что у них на уме. О, я никогда не забщваю советов моей покойной матери! Жаль, однакожь, что Генрих Марч такой красавец: за ним не ухаживали бы молодые девушки, еслиб он был немного похуже, и тогда он, вероятно, догадался бы сам, что ему делать.

-- Догадаться нетрудно, бедная девушка! но авось Господь помилует вас за ваши добрые чувства. Еслиб, Гетти, вы были в полном уме, вы бы удержали при себе свои секреты, и никто бы их не знал; но не станем больше говорить об этом. Скажите мне: куда девались Гуроны, и зачем они оставили вас на этом мысе? Не-ужь-то и вы их пленница?

-- Нет, Дирслейер, я не пленница, и мне позволили гулять по всем местам, где только вздумается. Никто не осмелится нанести зло слабоумной девушке, иначе Бог строго накажет дерзкого обидчика. Нет, Гетти Гуттер ничего не боится, и она в хороших руках. Гуроны теперь в лесу, вон там, и за нами присматривают тщательно, будьте в этом уверены. Все женщины и дети стоят на карауле; а мужчины хоронят ту молодую девушку, что убил Генрих Марч. Я им объявила, что родители мои похоронены в озере, но не указала на самое место, потому-что язычникам неприлично хоронить своих покойников на христианском кладбище.

-- Ужасно, ужасно!.. Чувствовать себя здоровым и сильным, и не далее как через час опуститься безжизненным трупом в душную могилу! Что жь делать? К этому должен готовиться всякий, выступающий на военную стезю.

пленник, огражденный теперь со всех сторон вооруженными солдатами, женщинами и детьми. Мысль о побеге была решительно невозможна, и Дирслэйер уже не думал бежать после первой своей безполезной попытки. Вооружившись всею твердостью духа, он приготовился выдержать предстоявшую пытку с невозмутимым спокойствием человека, достойного своей благородной породы.

Райвенук первый занял свое место в этом заветном кругу. Его обступили другие старшие воины; но уже никто, после смерти Барса, не осмеливался разделять его власть. Райвенук одолжен был своим возвышением единственно своему уму, проницательности и необыкновенному дару слова, с каким он развивал, объяснял и доказывал все свои мысли. Все эти таланты справедливо упрочили за ним первое место между дикими соплеменниками. Без его мнения не решалось ни одно дело, и никто без его согласия не осмеливался предпринимать ни каких важных распоряжений. Но, управляя почти самовластно целым племенем, он был, однакожь, довольно снисходителен к слабостям других, и оказывал пощаду во всех возможных случаях. На этот раз, решая судьбу пленника, он также готов был обратиться к филантропическим мерам; но не знал и сам, как за это взяться. Сумаха выходила из себя не столько в-следствие смерти мужа и брата, сколько в-следствие непредвиденного отказа от её руки, и не могла простить человеку, дерзновенно и нагло оскорбившему её нежные чувства. Но без этого прощения, племя не могло забыть понесенных потерь, и даже сам Райвенук, при всей своей власти, отчаявался сделать что-нибудь в пользу несчастного пленника.

Когда все заняли свои места, во всем собрании воцарилось важное, торжественное и вместе грозное молчание. Дирслэйер увидел, что женщины и дети готовили заостренные отколки от сосновых корней, очевидно с тою целью, чтоб зажечь их и вонзить в его тело. Двое или трое молодых людей держали в руках веревки, чтоб связать его по первому приказанию. Дым от костра, зажженного в некотором разстоянии, возвещал, что там готовились для него горящия головни. Некоторые воины острили оконечность томагуков; другие пробовали свои ножи, и все вообще обнаруживали величайшее нетерпение скорее начать кровавую потеху.

-- Убиватель Оленей! начал Райвенук спокойным и вместе величавым тоном: - наступила, наконец, пора, когда народ мой должен узнать, что ему делать. Нет более солнца над нашими главами: утомленное напрасным ожиданием Гуронов, оно начало спускаться к соснам за эту гору, и быстро идет в страну наших отцов, Французов, с известием, что у детей их опустели хаты, и что они должны немедленно оказать им покровительство и защиту. Есть у волков свои логовища, и у медведей свои берлоги. Ирокезы не беднее волков и медведей: есть у них свои деревни, хаты, свои поля, засеянные хлебом, и все это оберегается теперь лишь добрыми духами, уже начинающими скучать продолжительным караулом. Пора народу моему возвратиться в свои жилища, и приняться за свои обычные дела. Веселье и радость объимет все селенье, когда еще вдали распространится крик наш; но это будет крик уныния, и общая печаль последует за ним. Есть у нас волосы только с одного черепа, и нет других волос: вот что будет причиною нашей печали. Канадский-Бобр оскальпирован, и тело его брошено рыбам. Дирслэйер должен решить, откуда взять нам еще один головной убор. Опустели у нас две хаты, и при каждой должен быть головной убор, живой или мертвый.

-- Мертвый, не иначе как мертвый, отвечал Дирслэйер твердым и решительным голосом. - Думаю, что час мой настал, и чему быть, тому не миновать. Если на вашем совете определено замучить меня в пытках, постараюсь перенести их без стенаний и без жалоб, когда только слабая природа не соберет насильственной дани от моих страданий.

Волка, отворотив свою голову назад, чтоб не видеть дыма из собственного ружья. Смотрите: он уже хрюкает как боров, и если наши бабы и девки начнут его мучить, он запищит как котенок от дикой кошки. Да он и сам, видите ли, делоэрская баба в шкуре Англичанина.

-- Ты можешь говорить, что тебе угодно, молодой человек, возразил Дирслэйер с тем же спокойным видом: - от твоих слов не будет мне ни лучше, ни хуже. Неразумная болтовня разсердит, конечно, слабую женщину, но не раздует горящого костра, так же как и не наострит притупленных ножей.

В эту минуту, Райвенук своим вмешательством остановил Красного-Ворона, и приказал связать пленника. Хитрый шейх понимал, что пленник, и не быв связанным, вытерпит всякую муку; но отдал этот приказ единственно затем, чтоб постепенно ослабить его твердость. Дирслэйер не сделал никакого сопротивления, и спокойно разставил для веревок свои руки и ноги; однакожь, сверх ожидания стянули его так, что он не терпел почти никакой боли от этих оков. Это было следствием тайных распоряжений шейха, который еще не переставал надеяться, что пленник, для избежания тяжких мучений, согласится наконец жениться на Сумахе. Связанный по рукам и ногам без возможности поворотиться, Дирслэйер отнесен был к молодому дереву и прицеплен так, чтоб ему нельзя было упасть. Руки его соединили с ногами посредством длинной веревки, и веревкою же обхватили середину его тела таким-образом, как-будто он совсем прильнул к древесному пню. Затем сорвали с его головы охотничью шапку, и оставили в этом положении совершенно-готовым к предстоявшей пытке.

Но не доходя до последней крайности, Райвенук желал еще раз подвергнуть испытанию решимость своего пленника новою попыткой на мировую сделку. Для этого было только одно средство - заставить вдову Волка отказаться от законного мщения, на которое она имела полное право. Поэтому он велел ей подойдти к кружку старшин, и позаботиться о собственных интересах. Все Индиянки в молодых летах обыкновенно красивы и скромны: их голос исполнен музыкальной мелодии, и на губах у них безпрестанная улыбка. Но при упорной и тяжелой работе, все эти прелести естественно исчезают гораздо прежде того возраста, до которого уже достигла Сумаха. Их голос становится грубым и дряблым, как-будто оне выдержали сильный напор страстей; но если в добавок оне раздражены, оглушительный их крик, исполненный чудовищной дисгармонии, способен произвести самое болезненное впечатление на непривычные уши. Впрочем, Сумаха еще не совсем была лишена своих природных прелестей, и еще недавно слыла красавицей во всем племени, чем считала себя и теперь, не подозревая опустошительных перемен, произведенных в её особ временем и трудами. Некоторые женщины, сообразно тайным наставлениям Райвенука, старались ее уверить, что еще не исчезла для нея надежда образумить молодого пленника и уговорить его на женитьбу. Все это было следствием того, что гуронский шейх желал, во что бы ни стало, приобресть для своего племени такого человека, который слыл первым, неподражаемым охотником во всем околотке. К-тому же, нужно было непременно приискать жениха для взбалмошной бабы, которая иначе была способна взбаломутить все знаменитое племя Ирокезов.

Итак, по совету своих товарок, Сумаха вошла в кружок старшин требовать правосудия для себя и пленника, прежде, чем будет приступлено к решительным мерам. Она желала с таким усердием завербовать в мужья молодого охотника, с каким европейская девушка желает выйдти за богача. Её требование, само-собою разумеется, было уважено, и Сумаха, захватив с собою двух детенышей, приблизилась к привязанному пленнику.

нет, и я не знаю, куда они девались.

-- Никто не знает этого, Сумаха, отвечал Дирслэйер. - Душа, оставляя тело, отправляется в мир, нам неведомый, и те, которые остались в живых, должны надеяться, что покойники достигли счастливой пристани. Два ирокезских воина, без-сомнения, отправились в страну блаженных Духов, и ты их увидишь рано или поздно. Жена и сестра храбрых воинов должна была готовиться к какому-нибудь событию в этом роде.

-- За что же ты убил этих храбрых воинов, белый человек? Что они тебе сделали? Это были лучшие охотники и самые неустрашимые молодый бойцы во всем племени Гуронов. Маниту даровал им долгую жизнь, и они должны были в глубокой старости повалиться, как вековые деревья, под собственною тяжестию.

-- Это уже через-чур, Сумаха, возразил правдолюбивый Дирслэйер: - ври, да не слишком завирайся. - Чего хочет Маниту, тому суждено исполниться так или иначе, несмотря на все помехи со стороны людей, и, стало-быть, не хотел Маниту, чтоб твои воины дожили до глубокой старости. И напрасно назвала ты их молодыми людьми: это так же несправедливо, как и то, что сама ты молодая женщина. Я не потерпел от них никакого зла, это правда; но оба они пали от руки моей за решительное покушение на мою жизнь. Я их убил, чтоб не быть убитым самому: это в порядке вещей, и таков закон природы.

-- Твоя правда, белый. У Сумахи один язык, и она не умеет на различные манеры рассказывать одну и ту же повесть. Бледнолицый убил краснокожих единственно потому, чтоб не быть убитым самому. Гуроны правосудны, и забудут смерть своих братий. Шейхи зажмурят глаза, и будут смотреть на это сквозь падьцы. Молодые воины поверят, что Волк и Барс отправились на охоту в отдаленные леса, а Сумаха возьмет под руку своих деток, войдет в хату белого человека и скажет ему: посмотри, ведь это твои дети и вместе мои; корми нас, и мы будем жить у тебя и с тобою!

друг от друга; но, если говорить откровенно, я не имею никакой охоты сделаться твоим мужем и называть себя отцом твоих детей.

-- Посмотри на этого птенца, варвар ты этакой! Кто без отца научит его убивать оленей и скальпировать врагов? Сжалься над этой дочкой, изверг: кто захочет взять жену из такой хаты, где нет хозяина? Есть у меня еще птенцы в нашей канадской деревне, и убиватель оленей не пожалуется никогда, что некому кушать его дичь.

-- Однажды навсегда скажу тебе, краснокожая женщина, что все твои убеждения не имеют никакой важности в моих глазах, отвечал неумолимый Дирслэйер, которого воображение ничуть не оживилось нарисованной картиной голодных птенцов с устами, отверстыми для его дичины. - Ирокезское племя и твои родственники должны принять на себя продовольствие твоих сирот и обезпечение их от всякой нужды. Нет у меня детей, и я не имею никакой охоты жениться. Удались от меня, Сумаха, и пусть я останусь в руках твоих шейхов. Лучше смерть, чем женитьба на тебе.

Безполезно описывать эффект, произведенный этим решительным ответом. Всякая тень нежного чувства в Сумахе исчезла, если только было в ней нежное чувство. Волкан ярости и бешенства вдруг разразился самым оглушительным залпом, как-будто разсудок её взлетел на воздух при внезапном прикосновении волшебного жезла. Яростные крики диким эхом понеслись по лесной чаще, и она, бросившись на пленника, вцепилась в его волосы с решительным намерением сорвать их все до последняго клочка. Несколько минут никак не могли отцепить ее от беззащитной жертвы. К счастию Дирслэйера, бешеная баба была слишком-слепа и не могла соображать своих движений, иначе, быть-может, пришлось бы ему разстаться с жизнью прежде, чем успели явиться к нему на помощь. Но теперь вся беда ограничилась тем, что он потерял два или три клочка волос.

Обида, напесенная вдове, была вместе обидой для всего племени, и потому необходимо было наказать бледнолицого, который имел дерзость объявить, что смерть для него предпочтительнее брака на почтенной вдове. Молодые люди оказывали живейшее нетерпение начать пытку; шейхи не находили причин медлить, и Райвенук принужден был подать роковой сигнал к этой адской увертюре.