Дирслэйер (Зверобой). Часть третья и последняя.
Глава IX

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дирслэйер (Зверобой). Часть третья и последняя. Глава IX (старая орфография)

IX.

Дирслэйер не знал и не мог знать, от-чего произошла эта внезапная перемена в движениях его врагов; не скоро ход событий объяснил ему дело. Он заметил, что особенное волнение происходило между женщинами, тогда как воины облокотились на свои ружья и ожидали чего-то с большим достоинством. Тревоги, казалось, не было никакой, но не было вместе с тем и обыкновенного спокойствия. Райвенук полновластным движением руки отдал приказ, чтобы каждый занял свое место. Шейхи собрались на совет.

Минуты через две тайна объяснилась. Юдифь величественно прошла через весь табор, и, не останавливаясь, вступила в круг старейшин, уже открывших свои совещания.

Легко представить изумление Дирслэйера, совсем непригототовленного к этому появлению, и знавшого, притом, что такая девушка, как Юдифь, не могла, подобно своей младшей сестре, ожидать никакой пощады от Ирокезов; но изумление его увеличилось еще больше при взгляде на костюм Юдифи. Она променяла свою простую, но изящную одежду на богатое парчевое платье, о котором мы говорили, и которое некогда произвело почти магический эффект на её зрителей. Этого недовольно: знакомая со всеми тонкостями женского туалета, изученного его в параде городских дам, она не пропустила теперь ни малейшей мелочи, способной возвысить её красоту, и оделась с таким изящным вкусом, что костюм её, без сомнения, удовлетворил бы требованиям самой взъискательной щеголихи. Её голова, ноги, руки, её бюст и талия - все выставлялось в самой чудной, поразительной гармонии, и предложив себе цель - выставить себя между дикарями за даму высокого круга, она могла бы достигнуть этой цели даже между опытными светскими особами, привыкшими распознавать людей. Но при такой красоте и природных прелестях, Юдифь получила от своей матери изящные манеры и тонкость в обращении, так что её блистательный костюм представлялся в самом стройном согласии со всей её о обой. Из тысячи столичных дам, украшающих собою парадные балы, едва ли нашлась бы одна, которая могла бы сравниться с нашей героиней в-отношении к изяществу своего туалета.

Юдифь недурно разсчитала эффект, который мог произойдти от её. появления. Лишь-только вступила она в табор, все прищло в сильное волнение, - и каждый по своему спешил выразить свое чувство при взгляд на чудную красавицу. Молодые люди разступились перед ней с почтением и проводили ее на совет старшин; бородатые шейхи, при её приближении, встали с своих мест; даже между женщинами невольно раздались, радостные восклицания. Всем этим детям природы редко удавалось видеть белую женщину из высшого круга, и никогда подобный костюму, не блистал перед их глазами. Прекрасные мундиры английских или французских офицеров не значили ровно ничего в сравнений с блеском парчи, обхватившей гибкий стан девушки, которая могла бы занять одно из первых мест между богинями Гомера. Сам Дирслэйер был, повидимому чрезвычайно озадачен, как чудною красотой, так и необыкновенным равнодушием, с каким Юдифь отважилась на явную опасность. Все с нетерпением ожидали объяснения причины визита, который для большей части зрителей был неразрешимой загадкой.

-- Кто здесь из этих воинов главный начальник? спросила Юдифь у Дирслэйера в то время, как все собрание ожидало от нея объяснений. - Моя речь не может быть обращена к человеку без высшого значения. Скажите об этом Гуронам, и потом отвечайте на мой вопрос.

Дирслэйер повиновался, и каждый с величайшим вниманием выслушал истолкование её слов. Никто не изумился требованию женщины, которая, казалось по всему, сама принадлежала к высшему кругу и во всех отношениях была существом необыкновенным. Райвенук, вместо ответа, выступил вперед, как предводитель всего племени.

-- Приветствую тебя, Гурон, продолжала Юдифь, играя свою роль с таким достоинством, которое могло бы сделать честь самой лучшей европейской актриссе. - Вижу с первого взгляда, что ты здесь главный начальник, потому-что на твоем лице - следы глубоких размышлений. К тебе и будет обращена моя речь.

-- Прекрасная роза полей может начать свою речь, отвечал брадатый оратор, выслушав объяснение. - Если слова её столько же приятны, как её взоры, они никогда не выйдут из моих ушей, и я еще буду слушать их долго после того, как зима убьет в Канаде все цветы и заморозит все зимния беседы.

Всякая дань удивления была приятна Юдифи и питала её тщеславие. Улыбнувшись едва-заметно при этом комплименте старого шейха, она снова приняла спокойный, несколько суровый вид, и продолжала таким-образом:

-- Теперь, Гурон, ты должен выслушать меня внимательно. Ты, конечно, понял с первого взгляда, что я не совсем-обыкновенная женщина; но ты ошибся, если принял меня за королеву этой страны. Королева живет далеко, за Океаном, и я удостоена от нея одною из тех высших почестей, которыми пользуются только близкия к престолу. Не считаю нужным объяснять, в чем собственно состоит мое звание: этого ты не поймешь; но уже собственные твои глаза, конечно, сказали, с кем ты имеешь дело. Слушай, Гурон: я могу быть твоим другом или недругом, смотря потому, какой получу прием от тебя и от твоего народа.

Она говорила смелым и решительным тоном, которому нельзя было не удивляться, зная её обстоятельства. Перевод её речи на индийский язык был выслушан с почтением, близким к благоговению. Юдифь ожидала ответа с безпокойством и надеждой. Райвенук, как опытный дипломат, счел своей обязанностью углубиться в размышления, соответствующия случаю. Это значило, что он слишком уважает особу, с которой имеет дело, и взвешивает в своем уме каждое её слово, чтоб придумать достойный ответ.

-- Дочь моя прекраснее всех диких роз Онтарио, и голос её приятен для слуха, как песня соловья, отвечал этот осторожный и хитрый шейх, который один только из всех Гуронов не был ослеплен её великолепной красотою. - Светлая птичка, по своему объему, никак не больше пчелы, однако и её перья блистают почти так же, как павлиний хвост. Великий Маниту в премудрости своей покрывает иногда блестящим платьем самых маленьких животных, тогда как лось получила от него грубую шерсть. Все эти вещи превышают разумение бедных Индийцев, которые понимают только то, что видят и слышат. Дочь моя, без сомнения, имеет где-нибудь великую палату недалеко от этого озера; но Гуроны, в невежестве своем, не заметили ее.

-- Я уже сказала, что безполезно объяснять подробности моего сана, потому-что ты, Гурон, ничего здесь не поймешь. Обратись опять к своим глазам, и они, сколько нужно, объяснят тебе значение моей особы. Мое платье, конечно, не похоже на тряпки ваших жен, и весь мой наряд со всеми его драгоценными мелочами может принадлежать не иначе, как такой особе, которая занимает одно из первых мест после королевы. Теперь, Гурон, выслушай меня: я намерена объявить: зачем и по какому поводу я внезапно явилась среди вашего лагеря. Есть у Англичан молодые воины так же, как у Гуронов, и ты, может-быть, догадываешься, как велико их число.

-- Англичане многочисленны, как-листья на деревьях в этом лесу. Гуронам это известно.

-- Понимаю тебя, шейх; пойми же и ты, от каких хлопот я тебя избавила, что не привела с собою людей. Молодые мои воины, так же как твои Гуроны, не могут разсчитывать на дружелюбную встречу, особенно, если Англичане увидят, что для этого бледнолицого пленника вы готовите пытку. Известно им, так же как и мне, что это великий охотник, прославившийся повсюду своим необыкновенным искусством. Они вступятся за него, и след Ирокезов обагрен будет крови ю на возвратном пути в Канаду.

-- Много видели мы крови, дочь моя, и Гуроны скорбят, что это все кровь их земляков.

-- Значит, я прекрасно сделала, что не окружила себя бледнолицыми, иначе кровь Гуронов полилась бы опять обильным потоком. Я слышала о Райвенуке, и заблагоразсудила позволить ему возвратиться в мире в свою деревню для успокоения женщин и детей, если потом изъявит он желание выступить на охоту за нашими волосами, мы встретим его, как прилично Англичанам. Райвенук, говорили мне, любит слонов и маленькия ружья: смотри, вот и те и другия, назначенные в подарок для знаменитого шейха, если только сам он захочет быть моим другом. Пусть он присоединит эти драгоценности к своему имуществу, и благополучно воротится в свою деревню до прибытия моих воинов. Он покажет канадским Ирокезам великия сокровища, приобретенные в то самое время, как могущественные отцы наши, пребывающие за морями, отправили друг к другу военные секиры. Но этот великий охотник пойдет со мною: нужен он мне для того, чтоб дворец мой не оставался без дичи.

Юдифь, хорошо знакомая с формами красноречия Индийцев, старалась подражать им в замысловатом образе выражений, и, сверх ожидания, успела в этом как-нельзя-лучше. Дирслэйер переводил её слова с буквальною точностию тем охотнее, что она воздерживалась от всякой положительной лжи, из уважения к понятиям Дирслэйера, ненавидевшого ложь, как свойство, недостойное белого человека. Предложение двух пистолетов и слоновых башен из шахматной игры, произвело величайший восторг и общий говор между Индийцами; но Райвенук принял их холодно, и умел подавить в себе энтузиазм при взгляде на животное о двух хвостах. Он решился даже совсем отвергнуть этот подарок, недостойный великого племени Гуронов.

-- Пусть дочь моя, сказал он: - удержит при себе этих двухвостных свиней, и скушает их, когда не будет у ней дичи. Эти маленькия ружья могут также оставаться в её владении. Гуроны не имеют недостатка в дичи, и есть у них длинные ружья, чтоб сражаться с неприятелями. Этот охотник не может теперь разстаться с моими молодыми воинами: он хвастается своею храбростию, и молодцы желают знать, точно ли он храбр.

-- Неправда, Гурон, вскричал Дирслэйер с живостию: - ты говоришь против совести и здравого смысла. Никогда я не хвастался ни перед кем, и не буду хвастаться, если даже вы сдерете с меня кожу и будете жарить на мелком огне. Вы можете меня унизить, истерзать, потому-что я ваш пленник, но никакая сила не заставит меня хвастаться.

-- Бледнолицый друг мой хвалится тем, что он никогда не хвастается, сказал Райвенук с иронической улыбкой: - это мы увидим. Но я слышал прелестную песню незнакомой птички, и весь мой народ любовался её перьями. Нам стыдно будет показать глаза нашим канадским братьям, если мы возвратим нашего пленника потому только, что загляделись на прекрасную птичку и заслушались её голоса. Мы не знаем даже, как ее зовут, и мои воины не могут сказать, королек или райская птичка распевала перед их глазами. Стыдно им будет от своих канадских братий, и вперед они принуждены будут брать на охоту своих матерей, чтоб узнавать от них имена различных птичек.

-- Пленник, если угодно, скажет тебе, как меня зовут. Имя мое - Юдифь, и всякий бледнолицый знает историю Юдифи, изложенную в лучшей их книге, которая называется Библией. Ты назвал меня птицей с прекрасными перьями: пойми же, что имя мое еще прекраснее.

-- Нет, дочь моя, бедный пленник уже слишком устал,и мы не станем его об этом спрашивать, отвечал хитрый Индиец. - Пусть явится сюда Слабый-Ум. Позвать молодую девушку. Ладно! Твое имя, кажется, Гетти?

-- Так точно. Меня зовут Гетти, хотя это имя в Библии пишется Эсфирь.

-- Добре! Вижу теперь, что в библии записаны все ваши имена. А как там написано вот её имя?

-- Юдифь. Это, видишь ты, моя родная сестра Юдифь, дочь Томаса Гуттера, которого прозвали Канадским-Бобром, хотя был он вовсе не бобр, а такой же человек, как и ты, жил он в собственном доме, на озере, и умер от ваших рук. Этого довольно для тебя.

же увидела, что дело её погибло, тик-как Гетти ни за какие блага в свет не могла себе позволить очевидной лжи. Теперь уже никто, конечно, не поверит, что дочь Плывучого-Тома - знатная особа, близкая к самой королеве, и остроумная мечта сама-собою разлетелась в дребезги. Юдифь бросила многозначительный взгляд на Дирслэйера, как-будто приглашая его отважиться на побег вместе с нею.

-- Невозможно, Юдифь, отвечал молодой охотник на этот немой призыв: - план ваш смел и достоин жены генерала, но этот старый Минг хитрее самого чорта (Райвенук в эту минуту отошел немного в сторону вместе с другими шейхами и не мог слышать их разговора). Безполезна против него всякая хитрость, и на глазах его никогда не бывает тумана. Вы поступили самонадеянно и слишком-опрометчиво, если хотели здесь выдать себя за знатную особу; Райвенук теперь непременно догадался, что весь ваш наряд составляет известную часть из добычи вашего отца.

-- Но во всяком случае, Дирслэйер, мое присутствие будет для вас защитой: они не посмеют вас мучить перед моими глазами.

и свои прекрасные волосы. Жалею, Юдифь, что вы вздумали прийдти сюда, на место моей пытки: мне особенно вы не делаете никакой пользы, а между-тем губите себя.

-- По-крайней-мере, я разделю вашу судьбу, отвечала Юдифь с великодушным энтузиазмом. - Ирокезы в моем присутствии не сделают вам зла, и притом...

-- Что вы хотите сказать, Юдифь? Разве есть у вас какие-нибудь непредвиденные средства?

-- Никаких, Дирслэйер; но я умею страдать за друзей и умирать вместе с ними, отвечала молодая девушка с необыкновенною твердостию.

-- Юдифь, Юдифь, едва-ли вы умрете раньше срока, определенного для вас божественным Провидением. Вам, конечно, предстоит жестокая участь - сделаться женою индийского шейха; но вы не умрете. Лучше бы вам оставаться в ковчеге и заниматься своим делом; но ужь так и быть: что сделано, того не воротишь. Вы, однакожь, не кончили вашей мысли.

Молодой охотник мог только отвечать признательным взором. Потом он обратился к своим врагам, как-будто изъявляя полную готовность терпеть назначенную пытку После кратковременного совещания, шейхи окончательно решили судьбу пленника. Хитрость Юдифи, выведенная наружу, сильно поколебала филантропические замыслы Райвенука, и он вместе с товарищами крайне досадовал на молодую девушку, которая чуть не одурачила их всех. Никто более не сомневался, что она дочь Канадского-Бобра, и великолепный её наряд уже не производил никакого эффекта.

Райвенук был уже совсем не тот, когда опять воротился к пленнику. Отказавшись от желания спасти его, он не хотел более отсрочивать пыток. Эта внезапная перемена в мыслях старого шейха быстро заразила всех молодых воинов, и они поспешили сделать последния приготовления для открытия варварской сцены. Прежде всего набросали сухих ветвей подле одного молодого дерева, и потом разложили прутья от сосновых корней, которые предполагалось зажечь и воткнуть по разным местам в его тело. Затем притащили веревки, чтоб привязать его к дереву. Все это происходило в глубоком молчании. Юдифь с величайшим страхом, едва смея дохнуть, следила глазами за всеми этими движениями, между-тем, как Дирслэйер, по-видимому, казался совершенно равнодушным. Но когда, наконец, воины подступили к нему с веревками, он бросил на молодую девушку выразительный взгляд, как-будто спрашивая, должен, ли он сопротивляться, или безусловно отдать себя врагам; Ответом Юдифи был энергический жест, очевидно внушавший безусловную покорность. Таким-образом, во второй раз привязали его к дереву с тем, чтоб подвергнуть всем жестокостям и обидам. В-продолжение всех этих хлопот, никто не произнес ни одного слова. Вскоре развели костер, и с нетерпением ожидали последствий.

Впрочем, Гуроны, отнюдь не хотели лишить его жизни посредством огня: им хотелось только подвергнуть испытанию его нравственное мужество на ближайшем разстоянии от жара, невыносимого для человеческого тела. Варварская операция сдирания волос была отложена к концу; наперед они хотели победить его решимость, вырвав из него стенания, жалобы, болезненные крики. От разведенного костра скоро, по их разсчетам, должен был распространиться нестерпимый жар, неспособный, однакожь, задушить несчастную жертву. При всем том, как часто случается в подобных случаях, разстояние было вычислено дурно, и распространившееся пламя уже начало оказывать свое губительное действие, как вдруг Слабоумная Гетти, вооружившись огромной палкой, храбро пробилась через толпу, и разбросала во все стороны запылавшия ветви. Уже несколько задорных рук приготовилось наказать эту дерзость, но шейхи немедленно укротили гнев молодых солдат, напомнив им слабоумие провинившейся девушки. Совершив этот геройский подвиг, Гетти остановилась среди старшин и нахмурила брови, как-будто собираясь сделать строгий выговор безжалостным дикарям. Мысль о собственной опасности ей и в голову не приходила.

-- Награди тебя Бог, сестрица, за эту отвагу и присутствие духа, проговорила Юдифь, бледная как смерть и неподвижная как статуя. - Сам Бог внушил тебе эту мысль.

не миновать своей судьбы, так оно, пожалуй, чем скорей, тем лучше. Вы видите, как они изодрали мою голову: я не могу пошевельнуться ни направо, ни налево, и один ловкий удар отправит меня на тот свет. Ужь лучше бы, право, задохнуться от дыма, чем растреснуться от томагука.

-- Злодей, палачи, безбожники! восклицала Гетти в припадке негодования. - Кто дал вам право губить в огне христианскую душу? Разве человек, по-вашему, то же, что полено? Нет, Гуроны, Господь Бог не простит вам этого безчеловечия.

Вскоре опять молодые воины собрали разбросанные головни, а женщины и дети, по знаку Райвенука, принялись подкладывать хворост под костер. Уже огонь пробивался с новою силой, как вдруг молодая Индиянка, раздвинув толпу, разбросала опять загоревшияся ветви. При этой второй неудаче, Гуроны испустили ужасный крик; но когда Индиянка подняла голову, и когда они узнали в ней Вахту - неистовый крик быстро сменился восклицаниями изумления и радости. С минуту никто не думал о пленнике, и все Гуровы, старые и молодые, столпились около Вахты, спрашивая ее о причине внезапного возвращения. В эту критическую минуту, Вахта успела шепнуть Юдифи несколько слов и подала ей какой-то маленький предмет, незамеченный никем. Потом она обратилась к молодым Гуронкам, своим приятельницам, и вступила с ними в разговор. Юдифь, с своей стороны, быстро принялась за дело. Она вручила Гетти маленький острый ножик, полученный от Вахты, надеясь этим способом передать его Дирслэйеру; но слабоумие Гетти опять опрокинуло её разсчеты. Вместо того, чтоб развязать потихоньку руки пленника и всунуть ему ножик для дальнейшого употребления, она открыто принялась резать повязку, прицеплявшую к дереву его лоб. Заметив эту операцию, Гуроны бросились к слабоумной девушке и оттащили ее от дерева в ту минуту, как она принялась обрезывать веревку на груди Дирслэйера. Это открытие обратило подозрения на Вахту, и при сделанном допросе, неустрашимая Индиянка, к величайшему изумлению Юдифи, смело призналась в своем участии в происходившей сцене.

-- От-чего жь бы мне и не помочь Дирслэйеру? сказала она решительным тоном. - Он брат делоэрского шейха, и у меня делоэрское сердце. Подойди-ка ты сюда, негодный Бриарторн, сотри с своего лица ирокезскую краску, и выставь себя перед ними гадким трусом, каким создала тебя природа. Пусть он подойдет к Дирслэйеру, и я покажу вам, шейхи и воины, какого негодяя вы приняли в свое племя.

Эта смелая речь, произнесенная с видом полной уверенности на ирокезском языке, сделала сильйевшее впечатление на всех Гуронов. Измена всегда порождает недоверчивость, и хотя Бриарторн употребил все возможные средства, чтоб выслужиться перед своими естественными врагами, однакожь, его усилия произвели только то, что он был лишь кое-как терпим между ними; как двойной изменник, он справедливо заслужил всеобщее презрение, и никто не вступал с ним в дружеския сношения. Сперва изменил он Вахте, на которой хотел жениться, а потом сделался изменником всего своего племени. Никогда почти не смел он являться на глаза шейхам, и Гуроны караулили его так же, как и Вахту. До-сих-пор, он тщательно скрывался от Дирслэйера, и тот не звал даже, что Бриарторн в лагере Гуронов. Но теперь, сверх чаяния, изменник не мог больше прятаться за другими. Впрочем, он не стер с своего лица ирокезской краски, и при этой личине молодой охотник сначала вовсе не узнал в нем Бриарторна, когда он вступил в кружок шейхов.

-- Я тебя обвиняю, и ты знаешь в чем, вскричала Вахта с живостью, хотя в поступках её проглядывала очевидная разсеянность, как-будто она чего-то ожидала. - Обратись к своему сердцу, подлый беглец, и не смей приходить сюда с лицом невинного человека. Склони голову к светлому ручью, и признай на своей фальшивой коже краску своих естественных врагов. Хвастайся потом, как бежал ты от своего племени, и как накинул на себя французское покрывало. Пусть на теле твоем будут самые яркие цвета, я угадаю тебя везде и во всем, как гадкую ворону в перьях колибри.

Все Гуроны были в высшей степени изумлены этими словами девушки, которая всегда между ними отличалась необыкновенною кротостью. Бриарторн в свою очередь взбесился до того, что готов был истерзать в куски свою обвинительницу.

-- Чего хотят от Бриарторна? спросил он с наглою дерзостью. - Если белому человеку наскучила жизнь, и если боится он пыток - одно слово, Райвенук, и я отправлю его к тем воинам, которых мы лишились.

-- Нет, Райвенук, нет, нет! вскричала Вахта. - Дирслэйер не боится никого и ничего, и ужь эта ворона всего менее для него опасна и страшна. Развяжите ему руки, и поставьте его лицом-к-лицу с этим подлым трусом: увидим мы, кто из них скорее отправится на тот свет.

которая, при всей живости, не могла скрыть своего безпокойного вида, слишком-заметного для привычных глаз. Она прекрасно играла свою роль, но два-три шейха были убеждены, что все же это роль, противоречившая её настоящим чувствам. Таким-образом, она обманулась в своей надежде именно в ту минуту, как думала получить совершеннейший успех. По приказанию Райвенука, все поспешили занять свои обычные места, и тогда молодые воины приготовились еще раз развести костер, так-как всякая отсрочка была уже совершенно безполезна.

-- Постойте, Гуроны, ради Бога! вскричала Юдифь в порыве безсильного отчаяния, и едва понимая сама, что говорит. - Еще минуту, не более, как минуту!

Новое непредвиденное приключение остановило её крик. Молодой Индиец стремительно прорвался сквозь густую толпу Гуронов, и мгновенно очутился в центре, шейхов, как самый близкий их приятель, или как сумасброд, у которого закружилась голова. Пять или шесть часовых было разставлено в различных пунктах по берегу озера, и Райвенук сначала думал, что это кто-нибудь из них спешил сообщить важную новость. Между-тем, движения незнакомца, расписанного с ног до головы, до того были, стремительны и быстры, что с первого раза никак нельзя было узнать, друг он или недруг. В два, три скачка он очутился подле Дирслэйера, и в одно мгновение ока перерезал на нем все веревки, так-что пленник совершению овладел всеми своими членами. Тогда только незнакомец бросил определенный взгляд на окружающие предметы. Он выпрямился как сосна, поворотился, и Гуроны увидели в нем молодого воина, расписанного краскою Делоэров. В каждой руке его было по карабину, и один из цих, Убийца оленей, Присутствие двух вооруженных воинов привело в трепет всех Гуронов. Их ружья, по-большей-части незаряженные, валялись под деревьями в различных местах, и они могли обороняться только своими томагуками. Никто, однакожь, не обнаружил чувства страха, потому-что казалось невероятным, чтоб два человека отважились сделать нападение на многочисленный лагерь. Шейхи ожидали, что за этой смелой выходкой последует какое-нибудь предложение. Они не обманулись.

Таменунда. Вахта - моя невеста, а этот белый человек - мой друг. Тосковало мое сердце, когда не было со мною искренняго друга, и я последовал За ним в ваш лагерь с твердым намерением защитить его от всяких напастей. Молодые Делоэрки ожидают Вахту, и удивляются, почему так долго её нет между ними. Распростимся как следует, и разойдемся каждый в свою сторону.

-- Гуроны! вскричал Бриарторн: - человек этот ваш смертельный враг, и его имя - Великий-Змей делоэрский. Если он вырвется отсюда, мокассины ваши оставят кровавые следы от берегов Глиммергласа до наших канадских деревень. Вы увидите, что я Гурон и телом, и душой.

Говоря таким-образом, изменник бросил огромный нож в обнаженную грудь Могикана. Вахта, стоявшая подле Бриарторна, очень-ловко толкнула его под руку, и убийственное оружие вонзилось в сосну. Спустя мгновение, такое же оружие засверкало в руке Великого-Змея, взвизгнуло в воздухе и пронзило сердце делоэрского изменника. Все это происходило с необыкновенной быстротою, и Гуроны еще не успели прийдти в себя после внезапного появления Чингачгука. Наконец, после гибели Бриарторна, они, повидимому, опомнились, испустили страшный военный крик, и мгновенно пришли в движение. В эту минуту, послышался в лесу необыкновенный шум; Гуроны приостановились и насторожили уши. То были глухие, ровные и правильные звуки, как-будто по земле ударяли-молотком. Через несколько мгновений, что-то выставилось из-за деревьев, и они ясно могли различить группу английских солдат, выступавших мерным шагом:

Трудно описать последовавшую за тем сцену: с одной стороны, чудный, стройный порядок; с другой - толкотня, гвалт, изступленные крики и отчаяние. Яростные взрывы ирокезского лагеря сопровождались радостными восклицаниями английских солдат. Не было еще ни одного выстрела, но весь отряд быстро продолжал свой марш, выставив вперед ружейные штыки. Гуроны очутились в самой невыгодной позиции: с трех сторон они окружены были озером, а с четвертой путь их прегражден был ротою шестидесяти вооруженных солдат, приученных к правильной военной дисциплине. Индийские воины бросились отъискивать ружья, и весь табор думал только о своем спасении. Среди этой общей суматохи, Дирслэйер умел сохранить все свое хладнокровие и присутствие духа. Поставив Юдифь и Вахту за двумя большими деревьями, он принялся искать Гетти, но без всякого успеха, потому-что ее увлекли за собой гуронския, женщины. Потом, остановясь на дороге, по которой Гуроны бежали к озеру, он увидел между ними двух остервенелых своих врагов, поднял карабин, взвел курок и свалил их обоих одной пулей. Это был первый выстрел, направленный против Гуронов, и они в свою очередь поспешили отвечать безчисленными залпами. Но солдаты, повидимому, не обратили никакого внимания на этот безвредный огонь, и продолжали идти молча с своими штыками. Один только выстрел раздался из их ряда: выпалил нетерпеливый Генрих Марч, их проводник и вместе волонтер в английской роте. Вскоре, однакожь, послышались отчаянные вопли и степания, который обыкновенно сопровождают употребление штыка: последовала резня, ожесточенная, остервенелая, в которой не было пощады ни женщинам, ни детям...