Лионель Линкольн, или Осада Бостона.
Глава II

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лионель Линкольн, или Осада Бостона. Глава II (старая орфография)

Лионель Линкольн или Осада Бостона

Глава II

Они меня высекут, если я скажу правду; ты меня высечешь, если я солгу, а иногда меня секли за то, что я молчал. Лучше быть уж не знаю чем… хоть сумасшедшим что ли.

Шекспир. «Король Лир».

- Это что за крик? - спросил молодой человек удерживая руку солдата, собравшагося было нанести новый удар. - По какому праву вы истязаете этого человека?

- A вы по какому праву хватаете английского гренадера? - вскричал разсерженный солдат, оборачиваясь к нему и замахиваясь на него своим ремнем, так как принял его просто за какого-нибудь горожанина.

Офицер отодвинулся в сторону, чтобы избежать удара, при чем его шинель распахнулась, и солдат при свете луны увидад под ней военный мундир. Рука его, как замахнулась, так и осталась в воздухе.

- Приказываю отвечать! - продолжал офицер, и голос его дрожал от гнева и возмущения. - По какому случаю нстязается здесь этот человек? И какой вы части?

- 47-го гренадерского полка, ваше высокобдатородие, - отвечал почтительно и покорно другой солдат.- A этого туземца мы хотели проучить, чтобы не смел отказываться пить на здоровье его величества.

- Ему грех, он Бога не боится! - воскликнула несчастная жертва солдатской злобы, поворачиваясь к своему спасителю заплаканным лицом. - Джоб любит короля, Джоб только рому не любит.

Офицер, стараясь не глядеть на отвратительное зрелище, велел солдатам сейчас же развязать узника. Поспешно бросились исполнять солдаты приказание, действуя руками и ножами, и освобожденный страдалец принялся одеваться, так как солдаты раздели его перед тем донага. Безобразный шум, которым сопровождалась эта гадкая сцена, сменила такая глубокая тишина, что слышно было тяжелое дыхание несчастного Джоба, неожиданно избавженного от мук.

- Ну-с, герои 47 полка, - сказал офицер, когда жертва их злобы одежась в свое платье, - потрудитесь мне сказать, известна ли вам эта пуговица?

Офицер протянул вперед руку, показывая обшлаг рукава. Тот солдат, к которому, повидимому, относился, главным образом, этот вопрос, взглянул на белый обшлаг красного мундира и увидал пуговицу с номером своего полка. Никто не решился произнести ни одного слова. Немного помолчав, офицер продолжал:

- Нечего сказать, хорошо поддерживаете вы славу и честь своего полка, который под стенами Квебека так отличился под командой славного Вольфа! Ступайте. Завтра это дело будет разобрано.

- Ваше высокоблагородие, извольте принять во внимание: ведь он отказывался пить за королевское здоровье, - сказал один из солдат. - Будь здесь сейчас полковник Несбит, то я уверен…

- Ты еще смеешь разговаривать, негодяй? Марш отсюда! Марш все! Налево, кругом!

Смущенные солдаты, с которых соскочила вся прыть от строгого взгдяда офицера, молча удалились прочь, причем старые солдаты вполголоса передавали молодым фамилию начальника, так неожиданно появившагося среди них. A тот гневным взглядом провожал их до тех пор, пока они не скрылись все из виду. После этого он обратился к одному старику-горожанину, который стоял около, опираясь на костыль, и видел всю сцену.

- Не знаете ли вы, за что они так жестоко с ним поступили? Какая причина?

- Это один несчастный человек, полуюродивый, но совершенно безобидный, - отвечал хромой старичок. - Солдаты ушли в кабак и взяли его с собой, чтобы потешиться над его слабоумием; то с ним делают часто. Напрасно все это допускается и терпится начальством. Если так будет продолжаться, то последствия будут самые плачевные. Солдаты здесь до невозможности распущены, позволяют себе решительно все. С такими вот нижними чинами и с таким командиром, как полковник Несбит, скоро дойдет до того…

- Мой друт, мы этот разговорълучше пока оставим, - сказал офицер. - Я сам служу в полку Вольфа и позабочусь о том, чтобы виновные в этом деле понесли должное наказание. Вы мне в этом без труда поверите, когда узнаете, что я сам бостонский уроженец. Но я давно не был на родине и перезабыл все здешния извилистые улицы. Не знаете ли Вы, где здесь дом мистрисс Лечмер?

- Это дом очень известный в Бостоне,- отвечал хромой старичек. Голос его зазвучал совсем по другому, когда он узнал, что с ним говорит земляк и согражданин. - Вот этот самый Джоб как раз занимается комиссиями, он вас с удовольствием туда проводит. Ведь вы его избавитель! Проводишь, Джоб?

Парень, вырванный из рук мучителей, действительно был похож не то на идиота, не то на юродивого. На вопрос хромого старика он ответил недоверчиво и уклончиво:

- Мистрисс Лечмер? О, да, Джоб знает туда дорогу. Он дойдет туда с завязанными глазами, но только… только…

- Только днем.

- С завязанными глазами, но только днем? Каков болван! Вот что, Джоб, изволь итти и проводить этого джентльмена на Тремонт-Стрит без всяких дальнейших разговоров. Солнце только что закатилось; ты успеешь туда сходить и вернуться домой спать, прежде чем часы на Ольд-Саутской колокольне пробьют восемь.

- Зависит от дороги, по которой пойдешь. Вам, сосед Гоппер, я уверен, понадобилось бы не менее часа, чтобы только дойти до дома мистрисс Лечмер, потому что вы пошли бы, вероятно, по Линта-Стриту, Пренс-Стриту и через Сноу-Гилль, да, может быть, несколько времени побыли бы на Коппс-Гилльских могилах…

- Убирайся ты со своими могилами, дурак! И что это у тебя за мрачное настроение! - воскликнул хромой, проникнувшийся участием к своему молодому согражданину. Он и сам бы с с удовольствием его проводил, если бы не мешала хромота. - Послушай, - прибавил он, - тебе должно быть хочется, чтобы этот джентльмен вернул гренадер обратно и поручил им тебя образумить.

- Не стоит относиться строго к этому жалкому молодойу человеку, - сказал офицер. - Я пойду один и дорогой сам припомню, как надо пройти, а если окажусь в затруднении, то спрошу у кого-нибудь из прохожих.

- Если бы Бостон был тем прежним Бостоном, какой вы знали раньше, вам бы встречались прохожие на каждом шагу, и вы узнали бы от них все, что вам нужно, но после недавней резни здесь в городе жители перестали выходить по вечерам из домов. Вдобавок, нынче еще суббота, а эти безобразники даже субботы не постыдились и учинили дебош. Они становятся раз от разу нахальнее.

- Я еще очень мало знаю своих товарищей и не могу судить о них вообще по одной этой сцене, сэр Меритон, идите за мной. Я не боюсь заплутаться. Думаю, что дорогу мы найдем.

Меритон взял в руки чемодан, который он все время нес, но во время разговора поставил на землю, и оба уже хотели итти, как вдруг юроднвый неуклюже пододвинулся к офицеру и уставился на него, как будто желая всмотреться в черты его лица и определить, заслуживает ли он доверия.

- Джоб проводит офицера к мистрисс Лечмер. - сказал он, - если офицер не позволит гренадерам схватить опять Джоба на обратном пути из Нордс-Энда.

- Ах, вот как! - засмеялся офицер. - Дурачек идет на сделку, ставит свои условия. Это очень умно. Хорошо, я согласен, но только прошу ни на какие могилы меня не водить, я не желаю любовагься на них при лунном свете, иначе я позову к себе на помощь не только гренадер, но и легкую пехоту, и артиллерию, и все роды оружия.

С этой шутливой угрозой офицер пошел за своим проворным путеводителем, простившись с услужливым хромым бостонцем, который долго кричал вслед юродивому, чтобы тот шел самой прямой дорогой. Молодой проводник шел так быстро, что офицер едва успевал окидывать беглым взтлядом узкия, извилистые улицы, по которым они проходили. Однако, офицер успел заметить, что они идут через самую грязную и плохо обстроенную часть города. Как он ни старался что-нибудь тут припомнить, не припоминалось ничего. Меритон шел сзади своего барина по пятам и все время жаловался, что дорога очень плохая, и что очень долго итти. Накенец, и сам офицер стал сомневаться в добросовестности проводника.

- Неужели у тебя ничего лучше не нашлось показать своему земляку, через семнадцать лет возвращающемуся к себе на родину? - воскликнул он. - Веди нас улицами получше, если такия в Бостоне имеются.

Юродивый остановился на минуту и с самым искренним удивлением поглядел на офицера, потом, не отвечая, переменил дорогу и через несколько поворотов вступил в такой узкий проход, что от одной до другой стены можно было достать руками. Офицер с минуту колебался, входить ли ему в этот проход, до такой степени он был темен и извилист, но потом решился и последовал за проводником. Через несколько минут проход кончился, и они вышли на более широкую улицу.

- Вот! - сказал Джоб, с торжествующим видом оглядываясь на пройденное ущелье. - Улица, на которой живет король, похожа ли на эту?

- Нет, уж берите ее себе, господа бостонцы… Его величество охотно вам ее уступит, - отвечал офицер.

- Мистрисс Лечмер - знатная лэди, - продолжал юродивый, очевидно. придерживаясь своеобразного хода своих отрывочных, несвязных мыслей;- она ни за что не согласилась бы жить на этой улице, хотя она шириной соответствует узкой дороге, ведущей на небо, как говорит старая Нэб. Я думаю, что по этой самой причине она и называется улицей Методистов.

- Я тоже слышал, что дорога на небо очень узкая, но она, кроме того, и прямая, а твоя - нет, - сказал офицер, которого болтовня юродивого начала забавлять. - Однако, время идет да идет. Нам не следует тратить его на пустяки.

Джоб свернул направо и пошел по другой улице, у которой быю несколько больше прав на это название, чем у предыдущей. С каждой её стороны выступали вперед первые этажи деревянных домов. Улица была извилистая, с поворотами. Когда она кончилась, показалась небольшая трехугольная площадь. Джоб пошел прямо через её середину. Там он опять остановился и стал смотреть с серьезным видом на большую церковь, составлявшую одну из сторон треугольника. Наконец, он сказал:

- Это Ольд-Норт. Есть ли где-нибудь еще такая красивая церковь? В таком ли храме молится король?

Офицер взглянул на эту церковь пуританского стиля и с улыбкой вспомнил то время, когда он сам, бывало, глядел на нее почти с таким же восторгом, как этогь юродивый. Джоб посмотрел на выражение его лица и сделал ошибочное заключение. Он указал рукой на одну из самых узких улиц, выходивших на площадь, застроенную домами с претензией на архитектурный стиль, и сказал:

- Видите вы, сэр, все эти дворцы? Томми Шелудивый жил прежде вон в том, с колоннами, на которых цветы и венки. Томми Шелудивый любил венки. Ему не нравился общественный дом здешней провинции, и потому он жил здесь. Говорят, он теперь живет у короля в буфете.

- Кто же такой был этот Томми Шелудивый? - спросил офицер. - И какое право он имел жить в общественном доме?

- Как какое право? Он был губернатор, а во всякой провинции общественный дом принадлежит королю, хотя выстроен он народом и содержится на народные деньги.

Офицер обернулся на глупый вопрос своего лакея и вдруг увидал, что его старик-попутчик до сих пор идет вместе с ними. Старик стоял, опираясь на палку, и внимательно глядел на дом, в котором проживал Гутчинсон. Свет луны падал отвесно на его морщинистое, но выразительное лицо. Офицер до такой степени удивился, когда увидал его, что даже позабыл ответить своему слуге, и уже Джоб сам взялся объяснить и оправдать свои слова.

- Конечно, американцы всех губернаторов так называют, - сказал он. - Они каждого человека называют настоящим его именем. Прапорщика Пека они зовут прапорщиком Пеком; диакона Винслоу - диаконом Винслоу, и посмотрите, как все будут удивлены, если вы этих лиц станете называть как-нибудь иначе. Я Джоб Прэй, и меня все зовут Джоб Прэй. Отчего же губернатора Томми Шелудивого не называть Томми Шелудивым?

- Ты, смотри, не очень позволяй себе при мне так непочтительно выражаться о представителе короны! - шутливо пригрозил Джобу офицер. - Ведь я военный!

Юродивый опасливо отодвинулся на несколько шагов и сказал:

- Вы, ведь, говорили, я слышал, что вы бостонец.

Офицер собирался шутливо ему ответить, но старик быстро подошел и встал между ними обоими, проговоривши вполголоса:

- Этот юноша понимает узы крови и родины. Я уважаю его за такое чувство.

Офицер ничего не сказал и повернулся, чтобы итти дальше. Он поэтому не заметил, как старик пожал юродивому руку и сказал ему несколько слов в похвалу.

Джоб снова пошел впереди остальных, но на этот раз зпачительно тише и как-то неуверенно. На перекрестках он то и дело останавливался, словно хорошенько не зная, куда свернуть. Офицер сталть подозревать что юродивый хитрит, что он нарочно их водит, чувствуя почему-то отвращение к дому мистрисс Лечмер. Он стал оглядываться по сторонам, чтобы обратиться к какому-нибудь прохожему за советом, но на улицах нигде не было видно ни души. В конце-концов поведение проводника стадо настолько подозрительно, что офицер уже собрался постучаться в какой-нибудь дом и навести справки, но тут они вдруг вышли на новую площадь, которая была значительно больше предыдущей. Миновав стены какого-то дома, почерневшого от времени, Джоб вывел путников на большой мост, соединявший город с одним островком в бухте и заменявший как бы набережную. Тут он остановился и дал тем, кого он привел сюда, возможность осмотреться среди окружающей обстановки.

Площадь окружали невысокие, темные, неправильные дома, с виду по большей части необитаемые. На краю бассейна стояло длинное и узкое кирпичное здание с колоннами и множеством окон, освещенное луной. Вверху колонн были неуклюжие карнизы, свидетельствовавшие о неудачном старании архитектора создать что-нибудь особенно выдающееся и внушительное сравнительно с прочими домами. Офицер смотрел на это здание, а идиот на лицо офицера, видимо напрягая свое ограниченное понимание, чтобы угадать, что думает офицер. Наконец, видя, что тот ничего не говорит, ничего не высказывает, Джоб с нетерпением воскликнул:

- Если вы не узнаете Фуннель-Голля, то вы не бостонец.'

- Я бостонец и отлично узнал Фануэль-Годль, или Фунель-олль, как ты произносишь, - засмеялся офицер. - Я многое вспомил из былого детства, как увидел это здание.

- Именно здесь свобода нашла себе безстрашных защитников! - сказал старик.

- Если бы король послушал, как народ говорит в Фуннель-Голле, ему бы понравилось, - сказал Джоб. - Когда там прошлый раз собирались, я влезал на карниз и слушал через окно. И хотя на площади стояли солдаты, однако, те, которые были в зале, ни крошечки их не боялись.

- Все это очень интерсно, - сказал, серьезным тоном, офицер, - но только мне пора в дом мистрясс Лечмер, а между тем мы к нему что-то не подвигаемся.

- То, что он говорит, очень назидательно, - воскликнул старик. - Я люблю, когда чувства выражаются так просто и непосредственно. Через это узнается народный дух.

- Да что же мне вам еще сказать? - продолжал Джоб. - Они говорили хорошо. Жаль, что короля тут не было, что он не слыхал, это посбавило бы ему спеси. Он бы пожалел свой народ и не закрыл бы Бостонской гавани. Но если воде закрыть ход через пролив, она пройдет через Брод-Саунд; если ей тут закупорят ход, она потечет через Нантаскет. Не позволят себя оставить бостонцы без воды, созданной для них Богом, - нет, не позволят, несмотря ни на какие парламентские акты, пока Фуннель-Голль будет стоять на своем месте.

- Нелепый человек! - сказал офицер с раздражением в голосе. - Ты нас заставляешь напрасно время терять, а между тем уж бьеть восемь часов.

Юродивый вес как-то съежился и опустил глаза.

- Я товорил соседу Гопперу, что к дому мистрисс Лечмер есть много дорог, но каждый думает, что он знает ремесло Джоба лучше самого Джоба. Вот я теперь через вас спутался, позабыл дорогу. Теперь мне нужно зайти к старухе Нэб и спросит у нея. Она очень хорошо ее знает.

- Какая там еще старуха Нэб? - скричал ефицер. - Какое мне до нея дело? Разве не ты сам взяися меня проведйть?

- В Бостоне нет ни одного человека, который бы не знал Абигаили Прэй, - сказал юродивый.

- Что вы говорите? - с волнением спросил старик. - Что такое вы сказали - Абигайль Прэй? Разве она не честная женщина?

трудно. Нэб держит лавочку в помещении бывшого склада. Место хорошее. У Джоба и у его матери отдельные спальни у каждого. Хоть бы королю с королевой тут жить.

Говоря это, он указывал своим спутникам на дом очень странного вида. Как все дома на этой площади, он был очень стар, невысок, мрачен и грязен. Построен он был треутольником, выходил одной стороной на площадь, а двумя другими на две улицы. На каждом из трех углов было по башне с черепичной крышей и с аляповатыми украшениями. В стенах было проделано множество небольших окошек; в одном из них светилась сальная свеча. Только по этому признаку и можно было заключить, что в этом мрачном, безмолвном здании живут люди.

- Нэб знает мистрисс Лечмер лучше, чем Джоб, - продолжаи дурак после минутного молчания. - Она объяснит, не достанется ли Джобу от мистрисс Лечмер за то, что он в субботу вечером приведет к ней гостей, хотя, впрочем, эта лэди настолько дурно воспитана, что сама не стесняется под воскресенье вести разговоры, хохотать и распивать чай.

- Я ручаюсь, что тебя за это поблагодарят, - сказал офицер, которому все эти проволочки и отговорки начали надоедать.

- Сходим к этой Абигаили Прэй! - вскричал вдруг старик, хватая Джоба за руку и с силой увлекая его к одной. из дверей дома, куда они все сейчас же и вошли.

Молодой офицер остался со своим лакеем внизу у порога и сначала не знал, как ему лучше сделать, но потом увлекся своими симпатиями к старику и, приказав Меритону дожидаться, сам тоже вошел в это мрачное жилище за проводником и стариком. Он увидел себя в просторном помещении с голыми стенами, без всякой обстановки. Несколько штук малоценного товара показывали, что тут был прежде какой-то магазин или склад. Свет шел из комнаты в одной из башен. Когда офицер, идя на этот свет, подошел к полуоткрытой двери, из комнаты послышался резкий женский голос:

- Где это ты шляешься по ночам, да еще под воскресный день? Бродяга этакий! Все за солдатами, небось, ходишь! Все их музыку слушаешь, на грешную гульбу их глядишь! A ведь ты знал, что в порт корабль должен придти, и что мистрисс Лечмер приказала дать ей сейчас же знать, как только он покажется в бухте. Я с самого заката солнца жду тебя, чтобы послать к ней с известием, а тебя все нет и неизвестно, где ты бродяжничаешь.

- Матушка, не браните Джоба. Гренадеры отхлестали его ремнем до крови. A мистрисс Лечмер, должно быть, куда-нибудь переехала, потому что я вот уж больше часа отыскиваю её дом и не могу найти. На корабле прибыл один человек и попросил меня проводить к ней.

- И что такое этот дурак врет? - вскричала мать.

- Он говорит обо мне,- сказал офицер, входя в комнату. - Это меня ждет мистрисс Лечмер. Я прибыл на корабле «Эвон» из Бристоля. Но ваш сын завел меня не туда куда нужно. Сначала он все говорил о каких-то могилах на Копс-Гилде…

- Извините, сэр, он ведь у меня дурачек, - сказала почтенная матрона, надевая очки, чтобы лучше разглядеть офицера. - Дорогу он знает прекрасно, но на него находят капризы. Он очень своенравен. Вот обрадуются сегодня на Тремонт-Стрите!.. Вы позволите, сэр? - Она взяла свечку и поднесла ее к самому лицу офицера, чтобы хорошенько разсмотреть его черты. - Красивый молодой человек, - сказала она, как будто иоворя сама с собою. - Приятная улыбка - в мать, грозный взтляд - в отца… Господи, прости нам наши согрешения и пошли нам в будущей жизни больше счастья, чем мы его видим в здешней юдоли слез и всяческих неправд!

С этими словами она поставила свечку на стол и пришла в какое-то странное волнение. Офицер её слова разслышал, хотя она пробормотала их себе под нос, и на его лицо набежало облако, от которого его черты приняли еще более меланхолическое выражение, чем обыкновенно.

- Вы разве меня знаете и мою семью? - спросил он.

Джоб! Джоб! Для чего ты забился в угол? Надевай шляпу и веди джентльмена на Тремонт-Стрит. Ты ведь любишь ходить к мистрисс Лечмер.

- Джоб никогда бы не стал к ней ходить, если бы было можно, - с неудовольствием пробормотал дурак. - И если бы Нэб никогда там не бывала раньше, было бы гораздо лучше для её души.

- Как ты смеешь говорить со мной так непочтительно, гадина! - вскричала разсерженная старуха. Не помня себя от гпева, она схватила щипцы и хотела ими ударить сына.

- Женщина, успокойтесь! - крикнул позади офицера чей-то голос.

Щипцы выпали из рук взбешенной старухи, её желтые, морщинистые щеки покрылись бледностью. С минуту она стояла, точно окаменелая, потом едва слышно пролепетала:

- Я, - сказал старик, вых; одя из темного места в комнате, до которого не доходил слабый свет сальной свечки. - Человек, давно живущий на свете и знающий, что если Бог любит человека, то и человек должен любить своих собственных детей.

У Абигаили Прэй подкосились ноги. Все её тело охватила общая дрожь. Она упала на стул, переводя глаза с офицера на старика и обратно. Она хотела говорить, но язык не слушался. Тем временем Джоб подошел к старику и сказал, устремив на него умоляющий взгляд:

- Не деиайте зла старухе Нэб. Прочитайте ей лучше из Библии то месго, которое вы сейчас привели, и она не будет больше никогда бить меня щипцамя. Не правда ли, матущка? Видите вы её чашку? Она спрятала ее под салфетку. Это все мистрисс Лечмер дает ей этого яда, этого чаю. A когда Нэб его попьет, то она обращается с Джобом не так, как обращался бы с ней Джоб, если бы он был старухой Нэб.

Старик с заметным вниманием следил за подвижной физиономией молодого идиота, когда тот заступался на мать. Потом он тихо положил руку на голову юноши и проговорил с глубоким состраданием:

Провидения урока нравственности? Не заключаете ли вы из этого примера, что небо не расточает своих даров понапрасну, и что есть разница между услугои, вызванной хорошим обращением, и услугой, вынужденной воздействием власти?

медленно встала и слабым голосом велела сыну проводить офицера на Тремонт-Стрит. Она долгой практикой усвоила себе тот тон, которым следовало говорить с молодым идиотом, чтобы заставить его слушаться, а теперь, вследствие её возбуждения, голос у нея звучал особенно торжественно. Это сейчас же подействовало на Джоба. Он встал без возражений и выразил готовность повиноваться. Все участники сцены чувствовали себя принужденно, она вызвала в них во всех такия чувства, которые лучше было поскорее заглушить. Молодой человек пошел уже к выходу, но наткнулся на старика, которыи ненодвижно стоял перед дверью.

- Проходите, сзр. - сказал офицер. - Уж поздно, и вам тоже, вероятно, понадобится проводник, чтобы довести вас до вашей квартиры.

- Я все бостонския уляцы знаю давно, - отвечал старик, - этот город рос и ширился на моих глазах. Мне все равно, где ни приклонить голову, лишь бы под тою кровлей любили свободу и считали ее высшим благом. Здесь мне будет одинаково хорошо, как и во всяком другом месте.

- Здесь! - воскликнул молодой человек, окидывая взглядом убогую обстановку. - Да вам здесь будет хуже, чем на том корабле, с которого мы только что съехали.

с вами увидеться опять.