Лионель Линкольн, или Осада Бостона.
Глава V

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лионель Линкольн, или Осада Бостона. Глава V (старая орфография)

Лионель Линкольн или Осада Бостона

Глава V

Мы смиренно просим снисходительно отнестись к нашей трагедии, просим выслушать нас терпеливо.

Шекспирь. «Гамлет».

Теперь мы попросим читателя перенестись вместе с нами на сто лет назад, чтобы объяснить перед ним то, что в нашем рассказе может показаться непонятным.

Реджинальд Линкольн был младшим сыном в очень старинной и богатой семье, сохранившей все свои имения во время бурных дней республики и кромвеллевской узурпации. Но из родовых богатств ему, как младшему, ничего не досталось; он унаследовал от предков только повышенную до крайности чувствительность, которая в это время казалась как бы наследственною в его семье. Еще очень молодым он женился на женщпне, которую страстно любил, и которая умерла от первых же родов. Глубокое горе побудила Реджинальда Линкольна обратиться к религии, но вместо того, чтобы искать в ней утешения для своих сердечных ран, он увлекся богословскими бреднями и ударился во все крайности пуританства. При таких условиях ему, конечно, сделалясь противны обычаи двора Карла II, и он, не участвуя ни в каких цареубийственных замыслах, в первые же годы царствования молодого монарха удалился на берега Массачусетского залива.

Человеку в положении Реджинальда Линкольна было нетрудно добиться в колониях выгодных и почетивих должностей. Когда его религиозный пыл несколько охладел, он не преминул отдать также и мирским делам часть своего досуга. Тем не менее он до самой смерти оставался ревностным и суровым фанатиком, с виду пренебрегавшим как будто всеми суетными удовольствиями даже тогда, когда он нес общественные обязанности. После смерти этого фанатика его сыну Лионелю досталось огромное состояние, накопленное стараниями отца, который только умел красно говорить о высоких материях, а на деле не пренебрегал и земными вещами.

Лионель пошел по следам своего достойного родителя и продолжал ловить почести и деньги. Обманувшись, когда быль еще молодым человеком, в некоторых своих привязанностях и обладая, подобно своему отцу, повышенною чувствительностью, о которой было уже сказано выше, он долго оставался холостым и женился уже в пожилом возрасте, сделав не особенно подходящий выбор. Жену он взял молоденькую, веселую и милую, из епископальной, а не из пуританской семьи, принесшую ему в приданое только красоту, молодесть и благородное происхождение. От ней у него было четверо детей, три сына и дочь. Жил он после того недолго и последовал в могилу за своим отцом. Его старший сын был еще очень молод, когда сделалался в Англии наследником всех фамильных поместий и почестей. Второй сын, Реджинад, поступил на военную службу, женился, имел сына и умер в полку, еще не дожив до двадцати пяти лет. Третий сын был дедом Агнесы Дэнфорт. Дочь была мистрисс Лечмер.

Мудрей воле Провидения было угодно, чтобы колониальные члены рода Линкольнов плодились и множились, а жившие в Англии умирали бездетными и передавали им родовые богатства. Сэр Лионель был женат, дожил до старости и умер бездетным. Его тело было пышно погребено в огромном склепе, который мог бы служить усыпальницей всему семействиу Царя Приама.

Таким образем еще разь Рэвенсклиффския поместья и один из древнейших титулов в Англии перешли к наследнику, родившемуся за морем.

Если читател не догадался, что этим наследником после своего дяди сделался сирота - сын офицера, умершого на войне,- то мы, значит, напрасно приводили всю эту родословную. Он был уже женат и был отном прелестного мальчика, когда получил известие о наследстве. Оставивши жену и сына в колонии, сэр Лионель уехал в Англию утверждаться в правах. Затруднений никаких не представлялось, ему безпрекословно передали все, что следовало.

На характере и судьбе сэра Лионеля с самой его ранней юности лежаило какое-то темное облако. Он всегда бым какой-то сосредоточенный, ушедший в себя. По его лицщу никогда нельзя было узнать, что происходит у него на душе. С тех пор, как он уехал в Англию получать наследство после дяди, про него даже самые близкие друзья ничего не слышали. Говорили, что в Англии у него два года тянулся какой-то процесс из-за какого-то небольшого владения, принадлежавшого к главному его поместью. Этот процесс успел окончиться в его пользу, когда неожиданная кончина жены заставила его экстренно приехать в Бостон. Семейное несчастве постиглдо сэра, Лионеля в самый разгар войны 1756 г., когда все военные силы колонии были собраны и подняты для поддержки метрополии в борьбе с французами.

Любопытное это было зрелище, когда кроткие и миролюбивые колонисты вдруг побросали свои мирные работы и с неменьшим пылом, чем их более опытные союзники, ринулись в борьбу. К удивлению всех, имевших понятие о блестящем положении сэра Лионеля Линкольна, он всегда оказывался во главе самых отчаянных военных предприятий и производил такое впечаление, как будто он ищет не почестей, а смерти.

Но вдруть какое-то таинственное новое соображение заставило храброго подполковника и баронета Линкольна оставить военную службу и вместе с сыном уехать в страну своих предков. В течение многих лет мистрисс Лечмер на задаваемые об нем вопросы друзей отвечала уклончиво и при этом всегда волновалась, как мы, например, видели, когда она говорила с молодым Лионелем. Но в конце концов правда просочилась наружу. Сначала прошел слух, сто баронет попался в важном государственном прептуплении, и что ему пришлось переселиться из Равенсклиффа в гораздо менее уютное помещение в лондонском Тоуере. Потом стали говорить, что он прогневал короля самовольной женитьбой на одной из принцесс Брауншвейгского дома, но от этой версии пришлось вскоре же отказаться, потому что ни в одном календаре даже не значилось брауншвейгской принцессы подходящого возраста. Наконец, добрались до истины и стали утверждать, что сэр Лионель сошел с ума, и его поместили в частную лечебницу около Лондона.

Как только распространился этот слух, у всех сейчас же спала с глаз точно завеса. Все давно заметили, что баронет был не совсем нормален, припоминали его предков, говориля, что сумасшествие всегда было в роду у Линкольнов за несколько веков. Но почему оно вдруг обнаружилось?

Это надо было разследовать.

Люди сантиментальные склояны были видеть причину в неожиданной смерти жены баронета, которую он страстно любид. Фантастические сектанты полагали, что это Божие наказание Линколнам за оскудение в них усердия к правой вере. Большигство же решили, что баронеть сошел с ума просто от неожиданного ботатства, вскружившого ему голову.

Как раз около этого времени качалась между английским парламентом и северо-американскими колониями та принципиальная борьба, которая привела к двум очень важным последствиям: установилась новая эра в политической свободе и возникло новое крупное государство. Краткий обзор причин этого спора необходим дая выяснения перед читателем некоторых отдельных мест этого рассказа.

Быстрый рост американских колоний в экономическом отношении обратил на себя в 1763 г. внимание английских министров, и они сделали первую попытку извлечь из них пользу для метрополии посредством знаменитого билля о гербовом сборе. Этим биллем вменялось всем колониям в обязанность употреблять при всяких сделках казенную гербовую бумагу, без чего сделки считались недействительными. Собственно говоря, в этом способе взимания нлдога не было ничего нового, и самый налог не был обременителен. Но дальновидный, чуткий и осторожный американец сразу же сообразил, как опасно признать за учреждением, в котором не имеешь своих представителей, право назначаль налоги. Вопрос, конечно, был спорный, но справедливость была на стороне колонистов. Уверенные в своей правоте, колонисты решительно воспротивились налогу, и после двухлетней борьбы парламент вынужден был отменить свой закон. Но взамен этого закона министерство заготовило новый билль с целью укрепить зависимость американских колоний от Великобритании.

был по существу республиканский и демократический, от английскато парламента независимый. Американцы считали, что у них с англичанами только общий король, и что они с англичанами безусловно равноправны. При этом они указывали на то, что Виргиния последнею низложила Карла I и первою признала реставрацию его сына. После казни короля колониям поневоле пришлось признать над собой власть парламента, как временного заместителя короля, а затем наступила революция 1688 г., существенно изменившая королевскую власть. Хотя с тех пор Англией стал управлять парламент, но так как все делалось именем короля и не без его санкции, то американцам трудно было отрицать над собой власть английского правительства. Но во всяком случае Англия никогда не управляла непосредственно Америкой ни de jure, ни de facto. Вся Новая Англия была всегда сплошь демократической. До последняго времени, например, у штата Род-Эйланда не было никакой иной конституции, кроме старинной королевской хартии, а штат Коннектикут только в 1813 г. заменил подобную хартию своей собственной новой конституцией. Оба штата с незапамятных времен выбирали своих представителей. Все эти привилегии давались королевскою властью для поощрения переселенцев, а когда корона пыталась брать эти привилегии назад, народ грозил возстанием и таким образом сохранял их за собой. Известна попытка сэра Эдуарда Андроса в 1686 г. отобрать, у Коннектикута его хартию. Только благодаря всем таким неудачным попыткам колонисты и примирились с переменами, происшедшими в 1688 г.

Вообще, вследствие такой неясности отношений, вследствие всех этих противоречий, кризис рано или поздно был неизбежен.

Связь между метрополией и колонией, отделенной от нея неизмеримым океаном, ослабевала с каждым годом. У той и другой появлялись противоположные интересы. Но англичане как-то мало думали об этом, в особенности после того, как с ставкой закона о гербовом сборе колонисты снова совершенно успокоились, добившись своего. Они убедились, что власть над ними метрополии сделалась совершенно призрачною, и втихомолку подсмеивались над англичанами, воображавшими, будто в колониях хозяева они, тогда как на самом деле этого не было вовсе.

Если бы министры сумели извлечь для себя пользу из сделанного опыта и отказались от задуманного проекта, то описываемые здесь события случились бы гораздо позже, уже в следующем столетии, но едва только умы успокоились после отмены «гербового закона». как министерство снова выступило с пошлиной на чай.

Эту пошлину платила до этого времени Индийская компания; но правительство решило привлечь к ней также и американцев. Правда, чай был в сущности роскошью, как табак, но к нему уже привыкли, и он был в большом ходу. Колонисты воспротивились налогу с еще большим негодованием, чем раньше. Все провинции объединились в горячем протесте. В Лондон посылались петиции, представления. Решено было сопротивляться до конца. Чай, обложенный пошлиной, оставался в складах или отсылался обратно в Англию. Но в Бостоне народ, выведенный из терпения, побросал в море значительное количество этого товара. В наказание за такое насильственное действие Бостонский порт был объявлен под запрещением, и против города были приняты суровые военные меры. Это случилось 1774 г.

и преданности королю, а, между тем отвергали все законы, издаваемые королевским правительством; и не исполнили ни одного из министерских распоряжений. У каждой провинции было свое особое управление, в котором влияние коровы было безгранично; но пришло время, когда этот авторитет заменила собой могучая сила, боровшаяся с интригами и происками министров. Политическия учреждения провинций, где сыны свободы (sons of liberty), как назывались борцы за конституцию, оказались в большинстве, избрали делегатов, которые должны были собраться на конгресс и выработать мероприятия, необходимые для охраны общих интересов. В двух или трех провинциях, где, общественное мнение было представлено слабо, и где эти лица оказались в меньшинстве, сам народы решил вырвать власть у ставленников короля и заменить ее народоправством. Составились комитеты, издававшие свои законы и всеми мерами сопротивлявшиеся распоряжениям министерства, адресуя в то же время правительству петицию, за петицией, протест за протестом.

Образовалась среди народа могущественная ассоциация, постановившая: не ввозить, не вывозить, и не потреблять ничего такого, от чего была бы польза для Англии. В таком постановлении не было ничего неконституционного, до сих пор колонисты тщательно избегали всякого нарушения законов. Не вступая в открытую борьбу, они, однако, готовились ко всему и решили не уступать ничего из своих прав. Дух оппозиции, дух недовольства постепенно охватывал все провинции, а в Массачусетсе, где собственно происходит наш рассказ, стечение обстоятельств даже как будто ускорило момент катастрофы.

Бостонцы, первые открыто выступили против правительства, и за это y них в городе решено было сосредоточить почти все английские войска. Назначен был военный губернаторь и введено было военное управление.

В ополченье вступили лучшие люди провинции. Энтузиазм заменял у них военнную опытность. Эти войска совершенно справедливо были прозваны «скороспелыми».

Генерал Гэдж тоже не сидед, сложа руки. Всеми способами он старался мешать колонистам устраивать военные складыы, а сам укрепил свою позицию. Благодаря природным условиям местности, это дело было совсем не трудно.

над остальными. Имея под своим начальством достаточныи гарнизон, можно было бы сделать Бостон неприступным. Но английский генерал ограничился неначительными укреплениями, зная, что вся артиллерия колонистов состоит из шести полевых орудий и небольшой батареи, собранной из старых корабельных пушек, ночти никуда не годных. При своем въезде в Бостон Лиовель заметил лишь несколько английских батарей на холме, да и то эти батареи были построены скорее для того, чтобкь держать в страхе самый город, чем для отражения внешняго врага. Впрочем, на перешейке было построено несколько редутов. Гарнизон насчитывал около пяти тысяч человек не считая матросов, число которых колебалось в зависимости от того, сколько военных кораблей стояло в гавани в тот или иной момент.

Торговля в городе остановилась, жизнь замерла. Многия семьи выехали, но наиболее горячие патриоты оставались в городе, и невыносима была для их слуха дробь английских барабанов, а ровно и насмешки офицеров над военными приготовлениями колонистов. Установилось общее мнение, что колонисты совершенно неспособны драться и не пригодны для войны. Обе стороны готовились решит спор оружием, но все еще медлили начинать, одинаково питая отвращение к междуусобному кровопролитию.