Лионель Линкольн, или Осада Бостона.
Глава VI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лионель Линкольн, или Осада Бостона. Глава VI (старая орфография)

Лионель Линкольн или Осада Бостона

Глава VI

Что бы ему быть потолще? Но я не боюсь: он улыбается редко, и улыбка его такова, что можно подумать, будто он смеется над самим собой и презирает себя за способность улыбнуться чему бы то ни было.

Шекспир. «Юлий Цезарь».

В течение следующей недели Лионель узнал много новых фактов, хотя и менее важных, чем те, которые мы изложили выше, но находившихся с ними в тесной связи. Товарищи приняли его радушно и сердечно. В первый же день этой недели произошло большое движение по службе. Состоялся ряд повышений, перемещений, новых назначений. Втянут был в это движение и Лионель. Вместо ожидаемого зачисления в свой полк, он получил приказание быть готовым к принятию начальства над отрядом легкой пехоты. Зная, что он бостонский уроженец, командующий войсками оказал ему особое внимание и позволил хоть целых два месяца не вступать в должность, чтобы иметь возможность отдать дань естественным чувствам. Говорили, что у Гэджа была тут очень тонкая цель: воспользоваться молодым бостонцем для того, чтобы тот, в свою очередь, повлиял на своих местных родственников и друзей в смысле отклонения их от крамольных чувств к своему государю и к возвращению их на легальный путь.

Лионель продолжал жить у мистрисс Лечмер, но не желая злоупотреблять гостеприимством своей тетки, снял неподалеку отдельное помещение для своей прислуги и для приема посетителей. Капитан Польварт громко жаловался на такое распоряжение Лионеля: он разсчитывал через своего товарища проникнуть в дом мистрисс Лечмер, а теперь эту надежду приходилось оставить. Но так как Лионель делал своим гостям приемы со всей щедростью молодого богача, то толстому пехотному офицеру было чем утешиться, тем более, что если бы эти приемы происходили под руководством самой мистрисс Лечмер, то они были бы далеко не так широки.

Лионель и Польварт детьми учились в одной школе, потом были оба студентами в Оксфорде и, наконец, офицерами в одном полку. Трудно было найти еще двух людей, которые были бы до такой степени несходны между собой и физически, и морально, но тем не менее они были очень дружны. Такия странности встречаются, впрочем, довольно часто. Крайности, говорят, сходятся, и мы обыкновенно очень любим тех людей, которые составляют с нами прямую противоположность. Лионеля с Польвартом сблизил случай, привычка закрепила отношения, и получилась в результате настоящая неразрывная дружба.

Так как Лионель проводил большую часть свободного времени у мистрисс Лечмер, то ему некогда было заниматься своим холостым хозяйством. За это усердно взялся Польварт, нисколько при этом не скрывая, что действует из корыстных видов. Дело в том, что, по правилам полка, он должен был участвовать в общем офицерском столе, а там его гастрономическим наклонностям и вкусам совершенно негде было развернуться. У Лионеля же ему представился, наконец, случай, о котором он давно втайне мечтал, применить к делу свои кулинарные способности. Хотя городская беднота уже испытывала нужду и в пище, и в одежде, но на рынках припасы еще были, и за хорошия деньги можно было доставать даже то, что требовалось для более изысканного стола. Капитан устроил себя отлично, и в полку стали говорить, что он столуется у маиора Линкольна, хотя сам маиор Линкольн редко обедал дома, а тоже по большей части приглашался к кому-нибудь из старших офицеров полка.

Ночевал Лионели, впрочем, попрежнему у своей тетки на Тремонт-Стрите. Он очень любил там бывать и проводить вечера, не смотря на холодность первого свидания. С мистрисс Лечмер сближения у него как-то не налаживалось: почтенная леди была черезчур чопорна и церемонна, хотя всегда очень учтива. Она привыкла напускать на себя искусственную холодность, которая невольно отдаляла от нея Лионеля. Зато cъ молодыми кузинами он скоро оказался в самых приятельских отношениях. Агнеса Дэнфорт, как натура добродушная и экспансивная, в конце первой же недели перестала с ним стесняться, откровенно выражала свои мнения, защищала права колонистов, смеялась по поведу; разных глупостей, выкидываемых молодыми офицерами, и с добродушной веселостью признавалась своему английскому кузену, как она называла Лионеля, в своих симпатиях, антипатиях и даже предразсудках. «Английскому кузену» она этим очень понравилась. Зато несколько странно, а, иногда и совсем непонятно, было поведение Сесили Дайнвор. Целыми днями она бывала сдержанной, молчаливой, надменной - и потом вдруг, без всякой видимой причины, становилась кроткой и ласковой. Вся её душа в эти минуты выражалась в её блестящих глазах; её невинная веселость подкупала, очаровывала всех, кто ее тогда видел. Лионель часто размышлял об этих непостижимых переменах в настроении своей молодой родственницы. Но. даже в капризах хорошенькой стройненькой Сесили было так много пикантной прелести, что, Лионель решил внимательно изучить её характер, приглядываясь ко всем её поступкам и следя за всеми её словами и чувствами. Сесили, понравилось такое внимание к ней, её обращение сделалось непринужденнее и милее, а Лионель кончил тем, что совершенно поддался чарам своей кузины.

Где-нибудь в большом городе, среди многочисленного светского общества, занятого постоянными удовольствиями и развлечениями, такая перемена могла бы случиться разве только после продолжительного знакомства, да едва ли бы даже и случилась, но в тогдашнем Бостоне, из которого, вдобавок, повыехали почти все хорошие знакомые Сесили, а кто остался, те опасливо заперлись в своих домах и почти нигде не показывались; в тогдашнем Бостоне, повторяю, сближение между молодыми людьми должно было произойти неизбежно и совершенно естественно.

Зима 1774 года была замечательно мягкая, но зато весна наступила необыкновенно холодная и дождливая. Лионелю часто приходилось поэтому сидеть дома. Однажды вечером, когда проливной дождь особенно сильно стучал в окна гостиной мистрисс Лечмер, Лионель пошел к себе в комнату, докончить несколько писем, которые он начал писать перед обедом, и, между прочил, своему фамильному поверенному в Лондон. Войдя в комнату он страшно удивился, увидавши в ней постороннее лицо. Кто там именно был, он сразу не разглядел; потому что комната освещалась только топившимся камином, но человеческая фигура на тени казалось громадною. Лионель вспомнил, что оставил письма прямо на столе открытыми, и, не доверяя скромности своего Меритона, тихо приблизился к столу. Его удивлению не было границ: у стола сидел не лакей, а тот старик, с которым Лионель ехал на корабле. Старик держал в руке письмо Лионеля и так был поглощен чтением, что даже и не слыхал, как вошел молодой человек. На старике был накинут плащ, с которого текла вода, а лицо наполовину закрывали седые волосы, но все-таки можно было видеть, что его черты искажены глубоким горем.

- Вот никак не ожидал, что у меня гость, - сказал Лионель, быстро выступая вперед, - а то пришел бы сюда раньше. Я боюсь, сэр, что вам было очень скучно одному, раз вы нашли возможным и нужным заняться чтением чужих писем.

Старик вздрогнул, поднял голову, и Лионель с удивлением увидал крупные слезы на его впалых, исхудалых щеках. Гневный взгляд Лионеля сейчас же смягчился, и он хотел уже продолжать разговор в менее суровом тоне, но старик заговорил сам, и видно было, что надменный тон молодого человека нисколько его не смутил.

- Я вас понимаю, маиор Линкольн, - сказал он совершенно невозмутимо, - но бывают причины, оправдывающия даже и не такую нескромность, как эта. Умысла у меня не было. Простая случайность дала мне возможность узнать ваши тайные мысли об одном предмете, который страшно для меня интересен. Помните, во время нашего переезда по морю, вы часто просили меня сообщить одну важную тайну, касающуюся вас, но я упорно молчал.

- Действительно, сэр, вы говорили мне, что знаете какую-то важную для меня тайну, и я вас просил сказать, какую именно, но я не вижу…

- Вы хотите сказать, что это еще не дает мне нрава узнавать ваши личные секреты? - перебил старик. - Это верно, но пусть послужит мне извинением в ваших глазах то искреннее участие, которое я в вас принимаю и которое подтверждают эти неудержимые слезы, льющияся из моих глаз. А я уже много, много лет не плакал и думал, что источник слез у меня совершенно изсяк.

- Не безпокойтесь больше, - сказал глубоко тронутый Лионель, - и не будем больше говорить об этом неприятном случае. В этом письме, я уверен, вы не прочли ничего такого, чего мог бы стыдиться сын перед своим отцом.

- Напротив, я прочел в нем много такого, чем мог бы по праву гордиться отец за своего сына, - отвечал старик. - Письмо ваше дышет сыновнею любовью, и это именно вызвало у меня слезы из глаз. Я дожил до преклонных лет, а между тем не испытал на себе сыновней любви…

- Разве вы никогда не были отцом? - спросил с живым участием Лионель, садясь рядом со стариком.

- Я же вам говорил, что я совсем одинок, - отвечал старик и после небольшой паузы прибавил:- Я в молодости был и мужем и отцом, но уже давно потерял всякую связь с этим миром. Старость - близкая соседка смерти. В моем сердце уже веет могильный холод.

- Не говорите так, - перебил Лионель. - Не клевещите на свое сердце. Оно вовсе у вас не холодное. Оно сейчас способно на благородные порывы. Разве я не слыхал, с каким жаром вы защищаете колонистов, которых, по вашему мнению, у нас угнетают?

- Это только так… Догорающая лампа всегда вспыхивает, перед тем как ей погаснуть совсем. Но хотя я и не могу зажечь в вас того жара, который горит во мне самом, я все-таки хочу показать вам те опасности, которые вас окружают. Не имея возможности быть вашим лоцманом, буду, по крайней мере, вашим маяком. Для того я и пришел сейчас за вами, маиор Линкольн, несмотря на ночную бурю и на проливной дождь.

- Неужели нельзя было переждать? Разве опасность эта так уж близка?

- Посмотрите на меня. Я видел эту страну тогда, когда она была еще пустыней, которую наши отцы оспаривали у дикарей. A теперь она цветет и населена многими тысячами трудолюбивых жителей. Свой возраст я считаю не годами, а поколениями. Неужели вы думаете, что мне можно разсчитывать, не говорю уж на годы жизни, но хотя бы на месяцы и недели?

Лионедь опустил глаза и не без смущения ответил:

- На многие годы вам, разумеется, разсчитывать нельзя, но сомневаться даже в месяцах и неделях, это значит отрицать Божию милость. Скажите, однако, что такое случилось? Почему вам кажется, что опасность приближается?

- Не теперь же все-таки? Не в эту бурю, надеюсь?.

- Эта буря ничего не значит в сравнении с той грозой, которая над нами готова разразиться, если у нас не одумаются. Идите за мной. Дряхлый старик не боится бури, неужели её испугается английский офицер?

Лионель вспомнил, что еще на корабле дал слово старику сходить с ним на митинг колонистов, и стал одеваться. Он снял военную форму, переоделся в штатский костюм, накинул на себя плащ и пошел было вперед, но старик остановил его:

- Вы не знаете дороги. Вы должны пройти так, чтобы никто не видал. Я за вас поручился, что вы никому ничего не скажете.

- Но ведь нужно же отсюда выйти, - возразил Лионель.

- Идите за мной, - сказал старик.

С этими словами старик отворил дверь в маленькую комнатку, из которой вела узкая крутая лестница вниз. Оба со шли по ней и остановились внизу.

- Я же вам говорил, что знаю Бостон чуть не сто лет, - отвечал старик тихим и строгим голосом. - Идите и не разговаривайте.

Он отворил дверь во двор, и через минуту оба вышли на улицу. У стены сидел человек, укрывшийся от дождя. Как только он их увидел, он сейчас же встал я пошел вслед за ними.

- Кажется, за нами шпионят, - сказал Лионель, останавливаясь. - Кто это смеет за нами итти?

- Это все равно что ребенок, - сказал старик, которого мы тоже будем называть Ральфом, как стал звать его Джоб с тех пор, как тот поселился у его матери. - Вы не должны его опасаться. Бог обделил его разсудком, но не лишил его умения отличать добро от зла. Его сердце все отдано родине, а родине теперь нужен каждый человек.

дома во дворе, и старик вошел в него первым, даже не постучавшись. Пройдя узким коридором, они вошли в большую залу, в которой уже находилось человек сто, занятых, очевидно, каким-нибудь очень важным делом, если судить по торжественному, серьезному выражению их лиц.

Так как в этот день было воскресенье, то Лионелю сначала пришло в голову, не молитвенное ли это собрание, но вскоре он понял, что ошибается. Говорили о политических вопросах, о положении города Бостона, нападали на правительство. Составлялись самые решительные резолюции и протесты, но в необыкновенно приличной, даже изысканной форме, притом, безусловно, конституционной. Личности монарха не затронул ни разу никто. Напротив, ее признавали неприкосновенной и стоящей выше упреков. Душой собрания был человек средних лет, к которому все относились с особенной почтительностью, но без малейшого подобострастия.

Когда собрание окончилось, и все стали выходить, Лионель потерял из вида своего спутника и остановился, чтобы его подождать. В это время руководитель собрания подошел к нему и спросил:

- Сэр, вы приходили сюда для того, чтобы выказать сочувствие нашему движению, или просто в качестве счастливого офицера его величества?

- О каком движении вы изволите говорить?

- Разве вы считаете, что одно другим исключается? Разве вы находите, что защита угнетенных несовместима с моим служебным долгом?

- Нисколько, - отвечал незнакомец, - и вот тому доказательство: очень многие англичане стоят на нашей стороне. От майора Линкольна тем скорее можно этого ожидать, что он наш соотечественник, местный уроженец.

- Здесь для меня не место и не время высказывать свои сокровенные убеждения, - с некоторой надменностью отвечал Лионель. - Когда мы встретимся с вами на какой-нибудь другой почве, я не откажусь, может быть, обменяться с вами взглядами.

- Здесь часто собирались наши отцы, - возразил незнакомец, - и собирались дружно, любовно. Дай Бог, чтобы между их детьми царило не меньшее единодушие.

В зале давно уже не было никого. Лионель ощупью выбрался на улицу и увидал Ральфа и юродивого, которые его дожидались. Все опять вместе пошли к дому мистрисс Лечмер.

- Вы теперь сами видели, каково настроение народа, - сказал Ральф. - Неужели вы и после этого не находите, что взрыв неминуем?

- Напротив, я нахожу, что все было очень умеренно и очень прилично. Бунтовщики так не разсуждают и так себя не держат. Тут была все чернь, простонародье, а между тем, все вели себя вполне конституционно.

них, а на деле они гораздо и развитее, и сдержаннее, и политичнее. Нет, маиор Линкольн, эта сдержанность не должна вас обманывать. Решение принято, и пожар вспыхнет скоро, поверьте мне.

- Ну, тут вы дорогу уже знаете, - сказал Ральф, - дойдете и одни.

Прежде чем Лионель успел что-нибудь сказать, старик, точно привтдение, быстро скрылся среди ночной мглы и потоков дождя.