Лионель Линкольн, или Осада Бостона.
Глава XXIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лионель Линкольн, или Осада Бостона. Глава XXIII (старая орфография)

Лионель Линкольн или Осада Бостона

Глава XXIII

Остерегитесь его судить. Мы все грешники. Закройте ему глаза и задвиньте занавес. Предадимтесь все своим размышлениям.

Шекспир. «Король Генрих V».

Четыре друга молча сели в сани. Только Польварт отдал какое-то приказание слуге, затворявшему дверцу. Тут подошел доктор Ляйтерджи и поздравил молодых. Сани помчались во весь опор, как будто лошадь понимала нетерпение седоков. На безмолвной, безлюдной улице только и слышен был теперь вой мятели да скрип полозьев.

Как только Польварт высадил своих друзей у подъезда мистрисс Лечмер, он пробормотал что-то про «счастье» и про «завтра» и сейчас же уехал, забыв, что его приглашали отужинать. Войдя в дом, Агнеса прошла наверх к тетке, чтобы сообщить ей о состоявшемся венчании, а Лионель повел свою молодую жену в гостиную.

Он снимал с нея теплый платок и меховую мантилью, а она стояла неподвижно, точно статуя, опустив глаза к полу. Раскутав ее, Лионель ласково отвел ее на диван и сел рядом с ней. Только теперь она, наконец, заговорила, в первый раз после того, как сказала «да» перед алтарем.

- Считать ли это дурным предзнаменованием? - пролепетала она, между тем, как Лионель прижимал ее к своей груди. - Или это просто была какая-нибудь страшная тень?

- Тень, конечно, тень, мой друг, моя дорогая! Тень Джоба Прэя, которого я привел с собой зажигать свечи.

- Нет, нет и нет! - с живостью и силой воскликнула Сесиль. - Тень нисколько не была похожа на нашего несчастного юродивого. Знаете, Лионель, с кем я нашла поразигельное сходство в этом страшном и характерном профиле? С нашим двоюродным дедом, после которого ваш отец получил титул баронета. Его еще звали сэром Лионелем Мрачным…

- Чего не вообразишь себе при подобной обстановке! Вот что, Сесиль, ради Бога, оставим все эти мрачные мысля. Не будем отравлять себе ими такия чудные минуты.

- Разве я обыкновенно мрачна или суеверна, Лионель? - сказала она нежным голосом, глубоко проникшим её мужу в самое сердце. - Но это видение явилось в такую минуту, и в такой форме, что не испугаться нельзя. Всякая женщина на моем месте также бы испугалась.

- Да чего же нам, собственно, бояться, Сесиль? Мы обвенчаны, мы соединены на всю жизнь. Нас теперь не разлучит никакая сила…

- Лионель, я это знаю. Мы обвенчаны, да. И как я молюсь Богу, чтобы он благословид наш союз! Но вот вы сами говорите - тень. A чья же она? Кто этот человек?

- Сесиль, милая, дорогая, славная, хорошая. Не поддавайтесь вы этому ужасному унынию. Обращаюсь к вашему разсудку: какой же мог быть тут человек? Ведь в церкви не было никого, а тень сама собой не может явяться.

- Я разсуждаю здраво, потому что видела ясно. Тень была. Грозная и красноречивая. Я только не знаю, какая причина вызвала её появление.

- Хочется мне сказать: эта причина - ваше собственное пылкое воображение. Но я, пожалуй, допускаю, что кто-нибудь из военных увидел в церкви огонь, пробрался тихонько туда и проделал для забавы всю эту историю без всякого злого умысла. Неужели нам из-за этого отравлять свое счастье? Ведь наша совесть снокойна и чиста. Откуда могут у нась взяться дурные предчувствия? Зачем давать им волю?.. О, дорогая, оставьте все это! Отдадимся всецело нашему счастью!

Лионель говорил так трогательно, так убедительно, что Сесиль в значительной мере успокоилась. Но с самим собой он далеко не так легко справился. Человек впечатлительный и нервный, как вся его семья, он был глубоко поражен видение в церкви и волновался сам не меньше Сесили, только ему удавалось пока это скрывать. Однако, он сам чувствовал, что его волнение скоро прорвется наружу. К счастью в эту минуту вошла Агнеса и сказала, что мистрисс Лечмер желает видеть молодых.

- Идем, Линкольн, - сказала прелестная молодая, сейчас же вставая с дивана. - Мы большие эгоисты, что до сих пор сами не вспомнили о том участии, которое она в нас принимает. Нам бы следовало самим пойти к ней, не дожидаясь, когда она нас позовет.

- Вы дорогу знаете, майор Линкольн, - сказала мисс. Дэнфорт, - а если забыли, то миледи новобрачная вам напомнит. Мне же нужно пойти взглянуть на тот маленький банкет, который я для вас готовлю. Вы увидите, как мы здесь для вас постарались. Только я боюсь, не напрасно ли мы хлопотали, потому что капитан Польварт не удостоил пожаловать на нашу пирушку. Правда, майор Линкольн, я положительно удивляюсь на вашего друга: такой положительный человек - и вдруг чего же испугался? Тени! И даже до того, что аппетит потерял!

В веселости Агнесы было что-то заразительное. Сесиль только улыбнулась. Но у молодого новобрачного вид был мрачный и озабоченный; поэтому Сесиль сейчас же опять сделалась серьезной.

- Пойдемте наверх, Линкольн, - сказала она, - а резвушка Агнеса пусть занимается своими великими приготовлениями.

- Да, идите, идите, - крикнула та, направляясь в столовую. - Пить и есть! Фи! Это слишком грубо и материально для ваших утонченных натур. Как жаль, что я не могу приготовить чего-нибудь особенно тонкого, неземного для таких чувствительных особ…

Лионель и Сесиль продолжали слушать её голос, уже подинмаясь по лестнице, и вскоре они оба стояли перед мистрисс Лечмер.

С первого же взгляда на нее у маиора Линкольна сжалось сердце. Мистрисс Лечмер сидела на кровати, вся обложенная подушками. На худых, морщинистых щеках играл неестественный румянец, представлявший резкий контраст с признаками старости и следами страстей, лежавшими на её когда-то замечательно красивых, но никогда не бывших привлекательными, чертах. В её взгляде не было обычного выражения заботы и тревоги; в нем светилась почти безумная радость, которой она совершенно не могла скрыть. Лионель в эту минуту окончательно убедился, что если сам для себя он и женился по любви, то своей женитьбой в то же время осуществил пламенное желание эгоистичной, разсчетливой старухи, имевшей какую-то свою собственную тайную цель.

Больная с нескрываемой радостью протянула своей внучке обе руки и заговорила с ней голосом, который от радостного волнения звучал резко и неприятно:

- Дай обнять тебя, моя милая, славная дочка! Ты моя гордость и надежда! Прими мое материнское благословение, ты его заслуживаешь вполне!

Даже Сесиль была поражена тем неестественно-повышенным тоном, которым были сказаны эти ласковые слова, и подошла к постели своей бабушки не так быстро, как бы сделала это при других обстоятельствах. Но это с ней скоро прошло. Как только она почувствовала себя в ласковых объятиях бабушки, она сейчас же заплакала тихими и кроткими слезами.

- Теперь, майор Линкольн, вы владеете моим самым ценным и даже, можно сказать, моим единственным сокровищем! - воскликнула мистрисс Лечмер. - Она была для меня всегда нежной и послушной дочерью. Пусть благословит ее небо, как я сама ее благословляю! Обними же меня хорошенько, моя Сесяль, моя новобрачная, моя молоденькая лэди Линкольн! Я имею право назвать тебя так, потому что современем ты этот титул получишь по закону родства.

Сесили неприятно было слушать эти слова, неприятна была эта неумеренная радость. Она тихо высвободилась из объятий бабушки и, вся зардевшись, опустив глаза вниз, отступила на несколько шагов, чтобы пропустить Лионеля к кровати, так как и он должен был получить свою долю поздравлений. Он наклонился с тайной неохотой и поцеловал подставленную ему щеку мистрисс Лечмер, пробормотав несколько слов благодарности. Взгляд мистрисс Лечмер смягчился, когда она глядела на Лионеля. На глазах заблестели слезы, но она сейчас же смахнула их и сказала:

- Лионель, мой племянник, мой сын! Я старалась принять вас у себя с честью, подобающей главе старинного и знатного рода. Но еслиб вы были даже владетельным князем, я бы не могла сделать для вас больше того, что сделала. Любите ее; берегите ее; будьте ей больше, чем мужем: будьте ей любящим отцом. Теперь исполнились мои самые горячия желания; теперь, в тишине и спокойствии вечера, наступающого после дней, исполненных забот и треволнений, мне можно будет без всякой помехи приготовиться к последней и великой перемене, венчающей человеческую жизнь.

- Женщина! - раздадся грозный голос из глубины комнаты. - Ты обманываешь сама себя!

- Кто это? - вскричала мистрисс Лечмер, выпрямляясь и как бы еобираясь вскочить с постели. - Кто это сказал?

- Это я говорю, - отвечал хорошо знакомый Лионелю голос старика Ральфа, подходившого к кровати. - Это я, Присцилла Лечмер. Человек, знающий все твои дела и твою будущую судьбу.

Мистрисс Лечмер, едва дыша, упала на подушки. Её лицо помертвело, в глазах изобразился ужас. Но она сейчас же опомнилась, и ею овладел гнев. Она сделала рукою знак, чтобы старик убирался вон, и вскричала:

- Что это такое! Ко мне смеют врываться в такую минуту, смеют безпокоить меня, когда я лежу больная в достели! Кто он такой, я не знаю: сумасшедший или обманщик, но пусть он сию же минуту убирается вон из моего дома!

Но она говорила с глухими. Лионель не двигался и молчал. Все смотрели на Ральфа, лицо которого было совершенно спокойно. Видно было, что он нисколько не испугался слов мистрисс Лечмер.

- Ваши двери скоро откроются для всякого, кто только пожелает войти к вам в дом, - продолжал он невозмутимо. - Почему же я не могу войти вместе с другими? Я по летам ваш сверстник, могу быть вашим товарищем. На мне, как и на вас, уже лежит печать могилы. Присцилла Лечмер, вы жили долго. Вы дожили до того, что ваши румяные щеки сделались бледно-зелеными, как у трупа. Ваше лицо покрыто глубокими морщинами. Ваши, некогда блестящие глаза, потускнели от забот и треволнений. И все-таки вы не дожили до самого главного: до раскаяния!

и разве мне одной суждено умереть? Я уже давно знакома с недугами старческого возраста и могу сказать про себя, что я вполне готова к их естественному концу.

- Очень хорошо, - сказал старик. - Так возьми же ты вот эту бумагу и прочти ее. В ней Божий приговор. Да пошлет тебе Господь необходимую твердость, чтобы этот приговор ты спокойно встретила.

Своей изсохшей рукои он подал мистрисс Лечмер развернутое письмо. Лионель мельком разглядел, что оно адресовано на его имя, и хотя вторично имел случаи убедиться, что Ральф позволяет себе слишком безцереможжо совать свой нос в его интимнейшие секреты, однако, не разсердился, а просто стал ждать, что из этого выйдет.

Мисгрисс Лечмер машинально взяла письмо и стала читать. Лицо её вытянулось, глаза остановились. Написано было немного. Она скоро кончила чтение, хотя продолжала безсознательно держать письмо в руке. Но вот больная вздрогнула всем своим ослабевшим телом, и послышался шорох бумаги, которую она машинально стала комкать.

- Это письмо адресовано мне,- сказал Лионель, - проникаясь состраданием к несчастной женщине, доведенной до такого состояния. - Его бы мне должны были передать, а совсем не вам.

Он взял письмо из рук больной, которая не оказала сопротивления.

- Читайте вслух, Лионель! - сказал ему нежный голос. - Ради Бога, вслух!

Лионель исполнил её просьбу и твердым голосом прочитал роковое письмо:

- «Положение, в котором находится город, помешало мне проследить за болезнью мистрисс Лечмер с тем неослабным вниманием, какого требовало состояние здоровья больной. Образовалась внутренняя гангрена. Кажущееся удучшение - это только предвестие близкой смерти. Считаю долгом предупредить, что несколько часов больная еще может прожить, но едва ли переживет эту ночь». - Внизу стояла подпись врача, лечившого мистрисс Лечмер.

Какой резкий, неожиданный переход! Все думали, что болезнь прошла совсем, а она, наоборот, кинулась на внутренние важные органы! У Лионеля руки опустились. Он воскликнул в горестном изумлении:

- Эгу ночь!.. Боже мой! Неужели это правда?

Больная несколько пришла в себя и выслушала чтение письма с жадным вниманием, безпокойно переводя глаза с одного лица на другое. Ей хотелось в выражении лиц уловить хотя бы маленький луч надежды. Но нет. Врач писал ясным, точным языком и высказывался совершенно определенно.

- Вы верите этому? - сказала она сдавленным голосом. - Лионель, скажите. Я вас считала своим другом.

Лионель стоял и молчал, а Сесиль опустилась на колени перед кроватью, сложила руки и тихо сказала:

- Милая бабушка, в такия минуты не должно обольщать человека ложной надеждой, а нужно стараться ободрить его, утешить, поддержать…

воспитание, выдада тебя блестящим образом замуж - и ты вдруг оказываешь мне такую черную неблагодарность!

- Бабушка, ради Бога, не говорите так жестоко с вашей внучкой! Мы бы и рады, но ничего не можем для вас сделать. Ищите опоры у неба, как я всегда искала опоры у вас.

- Уйди от меня, слабое, безвольное существо! От избытка счастья ты потеряла голову. Подойдите ко мне, сын мой! Поговоримте с вами о Рэвенсклиффе, об этой великолепной резиденции ваших предков! Поговоримте о тех днях, которые мы с вами еще проведем под её гостеприимной кровлей! Эта глупая девочка, на которой вы женились, хочет меня запугать…

Произнося эти характерные для нея слова, больная старалась говорить громче, но голос у нея срывался, и получалась какая-то судорожная икота. Лионель отвернулся и закрыл себе лицо руками, чтобы не видеть этой сцены, которая становилась просто противной.

- Бабушка, не смотрите на нас так! Не смотрите с таким отчаянием! - воскликнула Сесиль, едва дыша. - Вы можете еще прожить несколько часов, несколько дней… О, мать той, которая родила меня на светь! Отчего я не могу умереть за вас?

- Умереть за меня! - резким, неприятным голосом повторила умирающая, и в этом голосе уже слышались предсмертные хрипы. - Умереть среди наслаждений брака! Безразсудная! Уйди ты от меня! Оставь меня! Можешь, если хочешь, молиться там у себя в комнате, но только уйди от меня!

Она с гневным раздражением проводила глазами Сесиль, молча ушедшую из комнаты и решившую, действительно, хорошенько помолиться за бабушку. Когда дверь за внучкой затворилась, мистрисс Лечмер сказала:

- У этого ребенка нет никакой энергии. Я требовала от нея того, что выше её сил. Все женщины из моей семьи такия же слабые: моя дочь, племянннца моего мужа… Одна я не такая.

- Что ты такое говоришь про племянницу своего мужа? - загремел голос Ральфа. - Она была женой твоего племянника, матерью этого молодого человека. Говори, женщина, пока у тебя есть время, и пока ты еще в здравом разсудке!

- Если тебе что-нибудь известно о тех ужасных несчастиях, которые обрушились на мою семью; если ты в какой-нибудь степени принимала в них участие, - скажи мне все, облегчи свою душу и умри с миром. Сестра моего деда, больше того - бабка моей жены, говори, заклинаю тебя: что тебе известно про мою мать?

- Сестра твоего деда… мать твоей жены… - медленно повторила мистрисс Лечмер, которой уже было трудно соображать. - Да, это все верно.

- Разскажите мне про мою мать. Что с ней такое было?

- Она лежит в могиле, мертвая, обезображенная. Её знаменитая красота стала добычей червей. Что тебе еще нужно, безумный? Не желаешь ли взглянуть на её кости, завернутые в саван?

- Кто это говорит? - спросила мистрисс Лечмер и прибавила, как бы вспоминая:- Этот голос мне очень знаком.

- Ну, вот, потляди на меня. Твои глаза еще смотрят, направь их на меня! - воскликнул Ральф, стараясь во что бы то ни стало овладеть её вниманием. - Присцилла Лечмер, это я с тобой говорю!

- Чего тебе нужно? Моя дочь в могиле. Её дочь только что вышла замуж за другого. Ты опоздал. Опоздал. Сватался бы раньше.

- Правду говори! Только скажи правду - больше ничего от тебя не требуется! - прогремел еще раз голос старика.

- Кто сказал, что я умираю? Мне только семьдесят лет, я еще вчера была невинным, безпорочным ребенком. Он все лжет. Никакой у меня нет гангрены, я проживу еще несколько лет и успею раскаяться.

Она говорила с паузами, и во время этих пауз слышался голос старика:

- Правду говори! Говори правду!

- Поднимите меня. Я хочу взглянуть на солнце, - продолжала умирающая. - Где вы все? Сесиль, Лионель, неужели вы меня оставите одну? Зачем вы сделали темно в комнате? Дайте света, как можно больше света! Умоляю вас небом и землею, не оставляйте меня одну в этой ужасной, в этой непроглядной темноте!

- Кто говорит о смерти? Я так еще мало жила. Дайте мне дней, часов, минут! Сесиль, Агнеса, Абигаиль, где же вы? Поддержите меня, я падаю!

Она снова приподнялась, как бы желая вцепиться в воздух. Лионель подал ей руку. Она ухватилась за нее, улыбнулась ужасной улыбкой, радуясь, что нашла, наконец, себе опору потом откинулась на подушки опять. По её телу прошла последняя предсмертная судорога - и оно успокоилось навеки.

Когда замолкли ужасные крики умирающей, в комнате настала глубокая тишина. Слышны были только завывания ветра в городских крышах и трубах, казавшияся в этот момент чем-то вроде стона небесных духов по поводу такой страшной кончины.

Доктор Ляйтерджи сквозь зубы шепнул Джобу, чтобы он загасил свечи и заглушил огонь в печах, а сам торопливо вышел на улицу вслед за молодыми, оставив церковь на полном попечении сына Абигаили Прэй.