Лионель Линкольн, или Осада Бостона.
Глава ХXVIІ

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лионель Линкольн, или Осада Бостона. Глава ХXVIІ (старая орфография)

Лионель Линкольн или Осада Бостона

Глава ХXVIИ

Да, сэр, я буду благоразумен. Если же я буду благоразумен, то и поступать буду разумно.

Шекспир.

В конце предыдущей сцены Польварт находился в такой растерянности, что совершенно не в силах был реагировать каким бы то ни было образом на угрозы солдат. По своему природному характеру он склонялся в сторону гуманности, но последния слова, сказанные юродивым, пробудили и в нем чувство мести. При первом взгляде на поблекшия, но когда-то красивые черты матери Джоба он узнал в ней ту женщяну, которую встретил на кладбище у могилы мистрисс Лечмер. Когда она встала перед солдатами с неустрашимостью матери, защищающей своего сына, в её чертах обнаружилось столько достоинства, что у Польварта явилась к ней невольная симпатия. Капитан уже собирался опять пустить в ход, чтобы поддержать усилия Абигаили, все свое влияние на солдат, как вдруг появилась вышеупомянутая дама и одним своим появлением вызвала в солдатах реакцию. Польварт остался только безмолвным и внимательным зрителем того, что потом произошло.

Очутившись средя безпорядочной толпы солдат, неизвестная дама сначала встревожилась и смутялась, но сейчас же преодолела свою женскую робость, призвала себе на помощь все свое присутствие духа и откинула капюшон своей шелковой мантильи. Перед изумленными зрителями явилис бледные, но попрежнему милые черты Сесили.

- Я не знаю, почему здесь все с такими гневными лицами столпились у постели больного, - сказана она после нескольких секунд глубокого моячания. - Если вы задумали протав него что-нибудь жестокое, то умоляю вас вспомнить о своей солдатской чести и об ответственности, которая на вас ляжеть перед вашим начальством. Я сама жена военного и обещаю вам именем того, это может всегда замолвить слово главнокомандующему, что вас или простят за все, или строго накажут - смотря по тому, как вы поступите дальше.

Солдаты нерешительно переглянулись. Повидимому, они уже хотели отказаться от мести, но тут выступил вперед тот самый солдат, который предлагал сжечь Джоба живьем, и сказал с неудовольствием:

- Если вы, миледи, самя супруга военного, как вы говорите, то вам следует знать, как горько товарищам и друзьям предательски убитого офицера. Позвольте спросить, миледи: что же, по вашему, должны делать гренадеры, когда какой-нибудь идиот хвастается при них, что он убил капитана Дениса Мэк-Фюза, их ротного командира?

- Кажется, я вас теперь поняла, - отвечала Сесидь. - Я слышала, что этого юношу подозревают в том, что он был на стороне американцев в день той битвы, о которой вы говорите. Но убить человека в сражении не значит быть убийцей, иначе кто же вы тогда сами? Ведь война - ваше ремесло.

Ее перебил с десяток голосов, почтительно запротестовавших:

- Большая разшща, миледи! То - сражение, честный бой, а тут было простое убийство.

Много было и еще сказано, чего Сесиль не разобрала и не поняла, потому что было сказано безсвязно и с обычной ирландской живостью. Когда шум улегся, опять выступил прежний гренадер и объяснил Сесили:

- Мидеди, вы сказали сущую правду, и в то же время не совсем верно. Когда человека убьют в бою, это значит уж такая его судьба. Ни один настоящий ирландец протестовать против этого не будет. Но ведь этот негодяй спрятался за труп убитого гренадера, прицелился в нашего капитана и застрелил его. Вот в чем мы его обвиняем. Да и стрелял, он уже пбсле того, как битва была кончена, следоватеньно, смерть капитана была ни на что не нужна. Через нее дело не менялось.

- Я не знаю всех тонкостей вашей жестокой профессии, - сказала Сесиль, - но слышала, что вообще погибло довольно много народа уже после того, как королевския войска вступили в окопы.

- Совершенно верно, миледи, - возразил гренадер, - это вам правильно передали. Тем более необходимо, чтобы хоть один из виновников поплатился за такое предательство. Раз битва кончена, то уже убивать нельзя.

У Сесили дрожали и веки, и губы, когда она продолжала.

- Я знаю многих, которые погибли или были ранены именно при таких условиях, как вы описываете, но я думала до сих пор, что это обычный удел войны. Но даже если этот молодой человек и виновен - вы только поглядите на него: неужели он достоин гнева людей, которые честь свою полагают в том, чтобы сражаться с противником равным оружием? Он давно уже поражен рукою, которая гораздо сильнее ваших рук, и которая отняла у него разсудок. В довершение его бед, он заболел ужасной болезнью, от которой почти никто никогда не выздоравливает. И вы сами, будучи ослеплены гневом, подвергаете себя опасности заболеть такой же болезнью. Вы увлеклись жаждой мести, а вместо то-то сами легко можете сделаться жертвой заразы.

Пока она это говорила, солдаты незаметно отходили все дальше и дальше назад, так что между ними и кроватью Джоба оказалось значительное пространство. Многие из них молча вышли совсем из комнаты. Боязнь заразы пересилила в них всякое другое чувство. Сесиль воспользовалась приобретенным успехом.

стоит того, чтобы им дорожили. Вот вам денегь, возвращайтесь к себе в казармы и не подвергайте себя опасности без всякой пользы. Ступайте. Все будет забыто и прощено.

Гренадер взял от Сесили деньги почти с неохотой, но, видя, что с ним осталось очень мало народа, все-таки ушел, наконец, сделав Сесили неловкий поклон и кинув сумрачный, свирепый взгляд на человека, так неожиданно и странно избавившагося от его мести. В помещении не осталось ни одного солдата, и скоро в отдалении затихли даже их шаги. Сесиль быстро оглянулась на оставшихся около нея. Узнавши Польварта и заметивши удивление у него на лице, она слегка покраснела и смущенно опустила глаза, но потом оправилась ет смущения и сказала:

- Я полагаю, капитан Польварт, что нас обоих привела сюда одна и та же цель.

- Вы во мне не ошиблись, - отвечал Польварт. - Сейчас же, как только я исполнил печальное поручение, возложенное на меня вашей кузиной, я поспешил сюда, чтобы ухватиться за нить, которая, как я полагаю, должна нас привести к…

- К тому, что мы хотим узнать, - договорила Сесиль, оглядываясь на остальных свидетелей сцены. - Но наш первый долг - быть гуманными. Нельзя ли перенести этого несчастного молодого человека в его комнату и подать ему необходимую помощь?

- Это можно сделать и теперь, и после того, как мы его допросим, - отвечал Польварт с такой холодностью и таким равнодушием, что Сесиль удивленно на него поглядела. Заметив, что он своим безучастием произвел на нее невыгодное впечатление, капитан обернулся к двум мужчинам, стоявшим в дверях и видевшим оттуда все, что произошло, и небрежно сказал им:

- Ширфляйнт, Меритон, подите сюда и перенесите этого субъекта в его комнату.

Ни тому, ни другому из лакеев это приказание не понравилось. Меритон тихонько заворчал и собирался уже категорически отказаться, но к приказанию Польварта присоединила свою просьбу Сесиль, и тогда он решился выполнить неприятную обязанность. Джоба на кровати перенесли в маленькую комнату в башне, откуда за час перед тем его утащили солдаты, чтобы удобнее было его истязать в большом помещении.

Когда Абигаиль успокоилась, что солдаты больше не будут терзать её сына, она бросилась на тюк старых веревок, часть которых была употреблена на топку камина, и так сидела на нем в тупой неподвижности, покуда её сына переносили в его комнату. Убедившись, что Джобу не хотят делать зла, а желают, напротив, принести ему хоть какую-нибудь пользу, она тоже пришла в его комнату и подала туда зажженную свечку, не переставая внимательно наблюдать, что будет дальше.

Польварт, повидимому, полагал, что для Джоба сделано совершенно достаточно, и стоял с довольно сумрачным видом, ожидая, чего еще пожелает Сесиль. A она с чисто женской заботливостью и внимательностью распоряжалась переносом больного и, когда дело было сделано, велела лакеям уйти в другую комнату и там дожидаться её приказаний. Когда Абигаиль молча подошла и встала у кровати сына, в комнате остались, кроме нея и больного Джоба, только трое: Сесиль, Польварт и незнакомый мужчина высокого роста, провожавший Сесиль в магазин. При слабом свете сальной свечки еще резче выделялась убогая обстановка комнаты.

Несмотря на твердую решимость, выказанную Сесилью во время беседы с солдатами, ей захотелось воспользоваться темнотой комнаты, чтобы скрыть свои выразительные черты даже от единственной женщины, которая была тут с нею. Она снова накинула себе на голову капюшон, встала там, где было всего темнее, и заговорила, наконец, с юродивым.

- Джоб Прэй, - сказала она дружески-теплым тоном, - я пришла сюда не затем, чтобы вас наказывать или запугивать вас какими-нибудь угрозами. Я пришла вас только спросить об одной вещи, и если вы мне ничето не ответите, или скажете неправду, обманете, скроете что-нибудь, то это с вашей стороны будет и грепино, и жестоко.

- Вам нечего бояться, что мой сын скажет вам неправду, - сказала Абигаидь. - Тот же Бог, который отнял у него разум, не лишил его добрых сердечных качеств. Он даже не знает, что такое ложь. Как жаль, что нельзя того же сказать о женщине, которая родила его на свет!

- Надеюсь, что он ваши слова о нем подтвердит своими поступками, - сказала Сесиль.

Она подумала с минуту и вдруг прибавила:

- Абигаиль Прэй, я полагаю, вы знаете, кто я.

- О, да, конечно, знаю, - отвечала Абигаиль, разсматрпвая изящную внешность говорившей с ней леди и как бы сравнивая это изящество со своей собственной убогостью. - Вы - богатая и счастливая наследница той особы, которую сегодня только что отнесли в место вечного успокоения. Могила открывается одинаково для бедных и богатых, для счастливых и несчастных. Я вас знаю. Вы супруга сына богатого человека.

Сесиль отквнула назад свои черные локоны, спустившиеся на лоб, и оказала, краснея, но с достоинством:

- Если вам известно про мой брак, то вы не должны удивляться, что я принимаю участие в майоре Линкольне. Я желаю узнать у вашего сына, где в настоящее время мой муж.

- Как! Узнать - у моего сына, у презренного нищого дурака! Узнать о вашем муже! Да разве он достоин знать что-нибудь о таких важных лицах? Нет, молодая леди, вы просто над нами смеетесь.

несколько часов тому назад?

Абигаиль вся задрожала от этого вопроса, но ответила на него без малейшей увертки:

- Это правда. Я, действительно, принимала у себя этого человека, не зная, ни кто он сам, ни откуда и куда направляется. Про него никто ничего не знает, а сам он знает про других то, чего ни один человек не может узнать своими собственными средствами. Если я за это должна понести наказание, я готова подчиниться своей судьбе. Он был здесь вчера; быть может, явится и сетодня вечером. Он приходвт и уходит, когда захочет. Ваши генералы и ваша армия могут считать его человеком опасным и вредным, но не такой женщине, как я, пристало в чем-нибудь ему мешать или препятствовать.

- Кто с ним был, когда он в последний раз сюда приходил? - спросила Сесиль таким тихим, упавшим голосом, что еслиб не мертвая тишина в комнате, его бы нельзя было и разслышать.

- Кто? Мой бедный дурак-сын, - отвечала Абигаиль с особенной поспешностью, так как желала узнать поскорее, чего ей ждать за это. - Если ходить с этим безвестным человеком - преступление, то мой сын, конечно, виновен.

- Все вы не то говорите, все вы не хотите понять моих намерений. Они у меня добрые по отношению к вам, и вам будет очень хорошо, если вы на мои вопросы ответите правдиво.

- Правдиво! - повторила Абигаиль, глядя на Сесиль с гордостью и неудовольствием. - Вы богаты, а богатые люди, конечно, имеют право бередить раны бедных.

- Очень жаль, если я чем-нибудь задела ваше самолюбие, - сказала Сесиль, - я этого совсем не хотела. Напротив, я готова быть другом вам и ему и докажу это при случае.

- Никогда жена маиора Линкольна не может быть другом Абигаили Прэй! - воскликнула, вся содрогаясь, Абигаиль. - Никогда не станет она интереооваться её судьбой!

Идиот, слушавший до сих пор весь разговор с тупым безучастием, вдруг завозился в своих лохмотьях, выставил из них свою голову и сказал:

- Жена маиора Линкольна пришла потому к Джобу, что Джоб сын знатного человека.

- Ты сын греха и нужды, - сказала Абигаиль, закрывая лицо передником. - Лучше бы тебе совсем на свет не родиться!

- Скажите мне, Джоб, когда вы в последний раз видели маиора Линкольна? - спросила Сесиль. - Ведь он, как и я же, относится к вам с уважением и делает вам визиты. Когда он в последний раз у вас был?

Юродивый не ответил ничего.

- Мне кажется, я смогу поставить ему вопросы более понятно для него, - вмешался незнакомец, переглянувшись с Сесилью, которая, видимо, сейчас же поняла его взгляд.

Незнакомец повернулся к Джобу, несколько минут внимательно разсматривал его лицо и, наконец, сказал:

- Молодой человек, Бостон очень удобное место для смотров и парадов. Вы видали когда-нибудь здесь солдатское ученье?

- Джоб всегда ходит за солдатами и марширует с ними сам. Приятно смотреть, когда гренадеры маршируют под музыку: барабаны бьют, грубы играют.

- A Ральф тоже ходит за ними и тоже марширует? - спросил равнодушнейшим тоном незнакомец.

- Ральф? Радьф - замечательный воин. Он теперь там, на горах, обучает военному делу колонистов. Джоб видит это всякий раз, когда ходит за провизией для маиора.

- Объяснение нетрудное, - вмешэлся Подьварт. - Этот молодой человек вот уже полгода, пользуясь парламентерским флагом, приносит в город из деревни провизию в известные сроки. На это было дано разрешение.

Незнакомец подумал с минуту, прежде чем стал продолжать.

- Вы когда были в последний раз у мятежников? - спросил он у Джоба.

- Не совегую вам их так называть. Они вам этого не позволят.

- Ну, извините. Больше не буду. Когда же вы ходили в последний раз за провизией?

- Джоб ходил в субботу, которая была вчера.

- Почему же вы мне ее не доставили, господин юродивый? - с настойчивостью воскликнул Польварт.

- Вероятно, у него были на это известные причины, - вмешался незнакомец, желая поддержать юродивого в хорошем настроении духа. - Ведь так, Джоб? Причины были?

- Просто он всю ее слопал сам! - сказал разсерженный каштан.

Абигаиль, сидевшая на полу, судорожно сжала обе руки, хотела встать и заговорить, но снова приняла прежнюю смиренную позу и промолчала, словно лишившись дара слова от охватившого ее сильного волнения.

Незнакомец. не обратил никакого внимания на эту пантомиму и продолжал задавать свои вопросы так же непринужденно и хладнокровно, как и раньше.

- Где же эта провизия? Она еще здесь? - спросил он.

- Конечно, здесь. Джоб ее спрятал до возвращения маиора. Ральф и маиор Линкольн забыли сказать Джобу, что делать с провизией.

- Удивляюсь, отчего вы не понесли ее за ними.

- Все привыкли считать Джоба дураком, - отвечал юродивый, - но он не настолько глуп, чтобы относить обратно в горы провизию, которую он только что оттуда принес. Вы думаете, там мало съестных припасов, что ли? Успокойтесь, там их сколько угодно, - прибавил он, и глаза его заблестели от удовольствия. Видно было, что он хорошо понимает и ценит это преимущество. - Туда постоянно привозятся целые воза всякого провианта, тогда как здесь в городе - голод.

- Это верно. Я и забыл, что они оба ушли к американцам. Вероятно, они вышли из города под тем белым знаменем, которое вы с собой носите?

- Джоб знамени не носит. Знамена носят знаменщики. Джоб принес отличную индюшку и изрядный окорок, но знамени у него не было.

При перечислении этих съедобных вещей у кап тана уши насторожились, и он вторично готов был нарушить правило приличия, но незнакомец не дал ему на это времени, продолжая разспросы:

- То, что вы говорите, Джобь, все очень разумно, а я вижу, что все это правда. Ральфу и маиору Линкольну не трудно было выйти из города таким же точно способом, каким вы в него вошли.

Незнакомец взглянул на внимательно слушавшую Сесиль и сделал ей поклон, давая понять, что он узнал вполне достаточно. Сесиль поняла его и сделала движение, чтобы подойти к Абигаили, когорая от времени до времени испускала горькие вздохи и стоны.

__ И первым делом сейчас же позабочусь, чтобы у вас было все необходимое, - сказала она, - и только после этого воспользуюсь теми сведениями, которые от вас получила.

- Не заботьтесь вы о нас, пожалуйета, - тоном горькой покорности судьбе отвечала Абигаиль. - Нам нанесен последний удар, и таким жалким людям, как мы, остается только безропотно всему покориться. Богатство и изобилие не спасли вашу бабушку от могилы, и надо мной, быть может, также сжалится смерть и придет ко мне… Грешница я! Что это я говорю? Никак не могу заставить свое строптивое сердце терпеливо ждать своего срока!

Разстроенная отчаянием несчастной женщины, вспомнив к тому же, что и мистрисс Лечмер умирала среди намеков на её грешную жизнь, Сесиль несколько минут грустно молчала, потом собралась с мыслями и сказала голосом, в котором звучало и христианское сострадание, и женская кротость.

- Нам не запрещается заботиться о наших земных потребностях, каковы бы ни были наши грехи, и вы, разумеется, не откажетесь принять от меня услуги, которые я собираюсь вам оказать… Пойдемте, - прибавила она, обращаясь к своему спутнику. Заметив, что капитан Польварт хочет подойти к ней, чтобы предложить ей руку, она вежливо ему поклонилась и сказала:- Благодарю вас, капитан, но только вы, пожалуйста, не безпокойтесь. Со мной вот этот достойный человек и еще Меритон, а у дверей меня дожидается горничная. У вас, вероятно, и свои дела есть.

Она улыбнулась капитану грустной и кроткой улыбкой и вышла из башни прежде, чем тот успел что-нибудь ответить.

Хотя Сесиль и её спутник выспросили у Джоба все, что он мог, по их мнению, знать, и во всяком случае все то, что им было нужно, однако, Польварт остался в комнате и, повидимому, еще не собирался уходить. Впрочем, он скоро заметил, что ни мать, ни сын не обращаюг на него ни малейшого внимания. Абигажль сидела попрежнему на полу, опустив голову на грудь, а Джоб лежал на кровати в состоянии тупой апатии. Только тяжелое дыхание показывало, что он жив. Капитан окинул глазами жалкую, нищенскую обстановку, но это не отвлекло его от принятого намерения. Он подошел к жалкой койке юродивого и едко сказал ему:

- Вы должны мне сказать, что вы сделали с провизией, которую получили от мистера Седжа. Я не позволю вам в таком важном деле не исполнить своей обязанности. Отвечайте мне правду, если не желаете иметь опять дело с ирландскими гренадерами.

Джоб упрямо молчал, но Абигаиль подняла годову и ответила за сына:

- Джоб всегда аккуратно приносил майору провизию, когда являлся в город. Если бы даже Джоб и способен был воровать, он никогда бы не стал воровать у майора.

- Надеюсь, добрая женщина, надеюсь, что так. Но ведь тут он легко могь поддаться искушению. В виду голода в городе это было бы даже простительно… Если он действительно принес провизию, куда следовало, отчего же он не пришел ко мне и не спросил, что с ней делать? Он сам же говорит, что ушел из американского лагеря вчера утром.

- Нет, не утром, - возразил юродивый. - Ральф увел с собой Джоба в субботу вечером. Онь ушед от американцев без обеда.

- И вознаградил себя нашей провизией. Это называется честность!

- Ральф очень торопился и не хотел даже поесть на дорогу. И Джоба не накормил. Радьф великий воин, но он как будто не знает, как приятно бывает поесть, когда человек голоден.

- Обжора! Лакомка! Жадная утроба! Он похитил нашу провизию, да еще расписывает, как он вкусно ее поел!

- Если вы серьезно обвиняете во всем этом моего сына, - сказала Абигаидь, - то вы, значит, совершенно его не знаете. Неужели вы не слыхали его голодных стонов? Он сутки ничего не ел. Бог-сердцеведец знает, что я говорю правду.

- Что вы говорите, женщина? - вскричал Подьварт, с ужасом вытаращив на нее глаза. - Как не ел сутки? Да что же вы за мать после этого? Отчего же вы с ним не поделилась, когда ели сами?

- Неужели вы думаете, что я способна оставить сына голодным, когда сама сыта? Вчера, когда он пришел, я отдала ему последний кусок хлеба - все, что у меня было. Да и этот кусок я получила от одного человека, который бы гораздо лучше сделал, если бы дал мне не хлеба, а какого-нибудь яду.

- Старая Нэб не знает, что Джоб нашел около казарм кость и съел ее, - сказал слабым голосом идиот. - Король, надо полагать, не знает, как хорошо глодать кости. wqы

- Провизию Джоб спрятал под кучей старых веревок, - сказал идиот, показывая пальцем через открытую дверь на то место, о котором он говорил. - Когда майор Линкольн возвратится, он, может быть, даст Джобу косточку поглодать. И старухе Нэб также даст.

- Под кучей веревок! - вскричал капитан. - Хороша бы она потом была!

Он вскочил, вышел в большую комнату, бешено расшвырял по полу все веревки и дрожащей рукой вытащил из-под них индейку и окорок. Лицо его было красно, он задыхался и вполголоса повторял: «Сутки не евши! Умирают от истощения! А! Скажите, пожалуйста!» - и разное другое в этом роде. Взяв индейку в одну руку, а окорок в другую, он отчаянно заорал:

- Ширфляйнт! Каналья! Анафема! Где ты там?

темноты.

- Камин затопи, лентяй анафемский! - набросился на него Польварт с тем же неистовством. - Здесь пища, а там голод. Слава Богу, что мне посчастливилось их друг с другом свести. Набросай в камин веревок побольше. Огонь давай! Живо!

Приказания исполнялись с той же быстротой, с какой отдавались. Ширфляйнт знал характер своего барина и по его нетернеливым жестам видел, что надо торопиться. Он наклал полный камин просмоленных старых веревок, поднес к ним свечку и зажег. Яркое пламя привлекло к себе изумленные взгляды матери и сына.

Польварт, усевшись на скамейке перед плохим столом, достал из кармана складной ножик и начал резать окорок ломтями с торопливостью, делавшей честь его доброте и человеколюбию.

- Ширфляйнт, - распоряжался он вместе с тем, - положи дров на огонь и приготовь мне горячих углей, да устрой мне вот из лопатки и щипцов что-нибудь вроде тагана. Прости Ты мне, Господи, что я питал мстительные замыслы против человека, который терпит величайшее из бедствий на земле - голод! Да что же ты, не слышишь, что ли, Ширфляйнт? Положи на огонь дров, приготовь горячих угольев. Я буду готов через минуту.

- Где у вас хранятся дрова, добрая женщина? - спросил Польварт, не замечая, что он говорит с Абигаилью таким же грубым тоном, как со своим лакеем. - У меня все готово. Мне нужно теперь только дров.

- У меня их нет ни одного полена, - отвечала Абигажль тоном мрачной покорности судьбе. - Божий суд поразил меня сразу со всех сторон.

- Ни пищи! Ни дров! - с трудом мог выговорить Польварт.

Он провел рукой по глазам и крикнул умышленно грубым голосом, чтобы скрыть свое волнение.

ИПирфляйнт поглядел на него с изумлением, но капитан сделал нетерпеливый жест - и лакей поспешил исполнить приказание.

- Хорошо, - сказал Польварт. - Теперь расколи ее на десять кусков. Дерево сухое, угли сейчас же получатся. A нога - что такое нога для повара? Повару нужны руки, глаза, нос, рот, а без ног он может обойтись даже без обеих, не то что без одной.

Говоря все это, капитан-философ сидел спокойно на скамейке и наблюдал, как его помощник готовил ему огонь и жар для жарения ветчины.

- Есть люди, - говорим Польварт, не переставая следить за Ширфдяйнтом, - которые едят только два раза в день. Есть даже такие, которые довольствуются одним только разом. Но я не встречал ни одного действительно здорового человека, который бы ел менее четырех раз в сутки и притом плотно ел, а не кое-как. Нет ничего хуже этих осад. Это просто бичи человечества. Следовало бы изобрести способ воевать, обходясь без них. Когда солдат голоден, он становится труслив и скучен. Кормите его хорошенько - а он будет весел и полезет вам хоть на самого чорта, ну, мой юноша, как вы любите горячую ветчину: попрожаристее или в соку?

нетерпеливо двигались, и в каждом взгляде безсмысленных глаз сказывалось неодолимое желание утолить невыносимый голод. На вопрос капитана он отвечал с трогательной жростотой:

- Что скорее, то и лучше для Джоба.

- Конечно, конечно, но все надо делать основательно, чтобы вышло как можно лучше. Еще минутку потерпеть - и получится не ломоть, а одно объяденье. Ширфляйнт, бери эту деревянную тарелку. Тут уж не до церемоний, когда случай такой экстрснный. Ну что ты за грязный пачкун! Вытри ее хоть своей полой, что ли… Какой букет!.. Ну, помоги мне теперь подойти к кровати.

- Да благословит вас Бог, да вознаграддт вас как можно больше за заботу о моем несчастном сыне! - воскликлула от полноты души Абигаиль. - Но только не повредила бы ему такая пища при его теперешней болезни.

- A чем же бы его, по вашему, кормить? Поверьте, он и болен только оттого, что слишком истощен. Пустой желудок все равно, что пустой карман: в него входит дьявол и шутит свои шутки. Голод сам по себе есть болезнь, ужаснейшая из всех болезней. Поэтому я не признаю докторов, предписывающих диэту. Это одно шарлатантство. Пища человеку необходима всегда, она его поддерживает, как вот меня моя деревяндая нога. Кстати, Ширфляйнт, не забудь потом достать из золы металлическия части моей деревяшки… Да положи на огонь еще несколько новых ломтей. Кушайте, юноша, кушайте! - продолжал Польварт, потирая себе руки от удовольствия, когда Джоб с жадностью принял от него тарелку. - Второе удовольствие в жизни - видеть, как ест голодный человек, которого мы кормим; ну, а первое в нас уже врождено - есть самому. Это виргинский окорок, слышго по запаху. Ширфляйнт, не найдется л здесь еще чего-нибудь вроде тарелки? Этой доброй женщине также ведь нужно поесть, а так как я в этом часу обыкновенно ужинаю, то и мне, Я, следовательно, получу два удовольствия сразу. Это не часто случается.

представлял теперь в высшей степени странное зрелище: капитан линейных войск его британского величества разделял в нем скромный ужин с нищенкой и больным юродивым среди самой жалкой нищенской обстановки.