Лионель Линкольн, или Осада Бостона.
Глава XXXIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лионель Линкольн, или Осада Бостона. Глава XXXIII (старая орфография)

Лионель Линкольн или Осада Бостона

Глава XXXIII

Шекспир.

Лионель помог Сесили взойти на набережную по крутой лестнице. Ральф поднялся за ними.

- Теперь мы с вами разстанемся, - сказал Лионель, - а в следующий раз вы мне доскажете конец.

- Зачем откладывать до другого раза? - отвечал Ральф. - Это можно сделать теперь же, сейчас. A следующий раз, - когда-то он еще будет?..

Лионель подумал.

- Хорошо, - сказал он, - я вот только провожу ее домой на Тремонт-Стрит и сейчас же к вам вернусь.

- Линкольн, я с вами не разстанусь! - решительно объявила Сесиль. - Узнавайте все, что хотите, но только я хочу быть при этом с вами вместе. Ваша жена тоже должна знать все.

Ральф, не возражая, знаком пригласил их за собой и своей обычной быстрой походкой прошел в старый магазин, до которого как-будто не достигало царившее в городе шумное смятение. В нем как-будто было тептерь даже еще тише, чем всегда.

Они шли по магазину, осторожно ступая по набросанным на полу веревкам, оставшимся еще с того тяжелого дня, и вдруг услыхали сдержанный стон, донесшийся из комнаты в одной из башен. Они дошли до этой каморки, отворили в нее дверь - и остановилсь на пороге все трое, даже Ральфь не решаясь войти.

На низеньком табурете сидела убитая горем мать идиота и чинила какие-то лохмотья своего сына. Руки её работали машинально, а брови были сдвинуты; сухие глаза были воспалены, мускулы всего лица подергивались от жестоких нравственных страданий. Джоб лежал на своей жалкой кровати. Дышал онь еще тяжелее, а по его лицу видно было, что роковая болезнь быстрыми шагами идет вперед. Польвар сидел около него и с важностью, точно доктор, щупал ему пульс, поминутно взглядывая на потухающие глаза больного.

Даже внезапное появление Ральфа и Линкольна с Сесилью не произвело на бывших в комнате особенно сильного впечатления. Джоб кинул на дверь усталый взгляд и даже как-будто не заметил вошедших. В глазах Польварта мелькнула на один миг радост при виде Лионеля с Сесилью, но он сейчас же принял снова озабоченный вид. Сильнее всех реагаровала на приход посетителей сама Абигаиль Прэй. При виде Ральфа она вся вздрогнула и поникла головой, но сейчас же оправилась и опять принялась за свою незатейливую работу.

- Что это значит? - спросил Лионель у своего друга. - Отчего все здесь так грустны и подавлены, и по какому случаю я вас вижу, Польварть, в этом жилище горя и нищеты?

- Потому здесь все и подавлены, потому и грустны, что здесь горе и нищета - отвечал Польварт, не сводя глаз с больного. - Ответ заключается в самом вопросе… Я вот стараюсь, насколько могу, облегчить и помочь, да только…

- Это очень похвально с вашей стороны. Но чем же болен этоть молодой человек?

- Он болен какою-то болезнью. Я вчера его нашел здесь в состоянии полного истощения и постарался подкрепить его питательной пищей в таком количестве, что любому солдату вашего гарнизона было бы достаточно, но он все не поправляется и находится в ужасном положении.

- Оспа в данном случае имеет лишь второстепенное значение, - возразил Польварт, - потому что больной был еще раньше того поражен гораздо более ужасной болезнью - голодом. Линкольн, вы читали в школе слишком много латинских поэтов, а философией природы не занимались совсем. Существует природный инстинкт, который даже ребенку указывает средство против голода.

Линкольн не стал спорить с Польвартом, усевшимся на своего любимого конька, а обратился к Абигаили:

- Вы-то ведь опытная! Вам-то ваша опытность могла бы подсказать побольше благоразумия и осторожности!

- Сын мой, стонал и плакал от голода… Против этих стонов не могла бы устоять никакая опытность, никакая осторожность. У меня все сердце кровью изошло…

- Линкольн, теперь не время для упреков, - кротко сказала Сесил. - Постараемся помочь беде, не вдаваясь в её причины.

- Слишком поздно! - воскликнула убитая горем мать. - Его часы сочтены, смерть уже простерла над ним свою руку. Остается только помолиться Богу о том, чтобы Он облегчил ему исход души из тела и принял ее потом в свою обитель.

- Бросьте вы эти несчастные лохмотья, - сказала Сесиль, тихо и осторожно отнимая у Абигаили её работу, - в такую минуту не стоит заниматься таким безполезным делом.

- Молодая леди, вы еще сами не испытали материнских чувств, вы еще не можете понять материнского горя. Я работала на своего милого мальчика двадцать сем лет, не лишайте меня этого удовольствия в последния остающияся минуты.

- Неужели ему так много лет? - с удивлением воскликнул Лионель. - Вот я никак не думал.

- Во всяком случае ему бы еще рано умирать. Он был лишен света разума. Да оправдает его Господь светом невинности.

До сих пор Ральф стоял, как вкопанный, на пороге, а теперь повернулся к Лионелю и спросил почти жалобным голосом:

- Как вы думаете, он умирает?

- Боюсь, что так. Все признаки близкой смерти…

Старик быстрыми, легкими шагами подошел к кровати и сел около нея прямо против Польварта. Не обращая внимания на удивленные взгляды капитана, он поднял кверху руку, как бы требуя молчания, и проговорил торжественным голосом:

- Итак, сюда явилась смерть. Она не забывает даже молодых, а вот старика не берет. Не хочет. Скажи мне, Джоб, какие видения представляются в эти минуты твоим духовным очам? Мрачные или светлые?

В погасающих глазах Джоба промелькнул луч сознания. Он с кроткой доверчивостью взглянул на старика и перестал хрипеть. Глубоким, внутренним голосом ответил он на вопрос:

- Господь не сделает зла тому, кто сам в жизни никому зла не сдежал.

- Помолись же Ему за несчастного старика, который черезчур долго носит на себе бремя жизни. На земле всюду только один грех, только одно предательство. Старик этот устал жить. Но погоди уходить на небо. Пусть твоя душа унесет с собой к престолу Милосердия хоть какой-нибудь знак раскаяния от этой грешницы.

Абигаиль громко простонала, выронила из рук свою работу и опустила голову на грудь, потом вдруг встала, откинула нависшия на лицо черные пряди седеющих, но когда-то прекрасных волос, и оглянулась на всех с таким выражением, что обратила на себя общее внимание.

Я, по крайней мере, больше не могу. Майор Линкольн! В жилах этого умирающого юноши течет одинаковая с вашей кровь, хотя удел ему достался с вами неодинаковый. Джоб ваш брат.

- Бедная! Она помешалась от горя! - воскликнула Сесиль. - Она сама не знает, что говорит!

- Она говорит совершенную правду, - спокойным тоном произнес Ральф.

- Слышите, что он говорит? - продолжала Абигаиль.- A он знает все. Само небо послало сюда этого грозного свидетеля и обличителя. Он подтверждает мои слова. Он знает мою тайну, хотя я думала, что она скрыта от всех навек.

- Женщина, ты заблуждаешься сама, стараясь ввести в заблуждение других! - вскричал Лионель. - Хотя бы само небо стало подтверждать эту гнусную басню, я все-таки буду всегда говорить, что это несчастное существо никак не могло родиться от женщины такого ума и такой красоты.

- Существо несчастное, это правда, но родилось оно от женщины, не менее красивой, чем была твоя мать, которую ты так превозносишь, горделивый сын счастья и благополучия? Можешь богохульствовать и кощунствовать, сколько хочешь, но он твой брат. Твои брат старший.

- Это истинная правда! - еще раз повторил старик Ральф…

- Не может этого быть! - воскликнула Сесиль. - Не верьте им, Линкольн. Они сами себе противоречат.

- Я в тебе самой ношу сейчас подтверждение моим словам, - продолжала Абигаиль. - Разве ты сама у подножия алтаря Господня не признала над собой влияния сына? Где же было мне, слабой, тщеславной, неопытной молодой девушке, устоять против обольщения отца?

- Так это ты его мать! - воскликнул Лионель, чувствуя, что у него отлегло от сердца. - Продолжайте и знайте, что вы говорите с друзьями.

- Да, вот так всегда! - с горечью воскликнула Абигаиль, складывая вместе руки. - Вы все умеете делать различие между грехом мужчины и падением женщины. Майор Линкольн, я жалкая, опозоренная женщина, но я была такая же невинная и красивая, как ваша мать, когда попалась на глаза вашему отцу. Он был могуч и знатен, а я слаба, ничтожна и безвестна. Залог нашей любви явился на свет уже после того, как ваш отец меня бросил ради вашей матери.

- Истинно, как само Евангелие! - сказал Ральф.

- Но как же это мой отец оставил вас в такой нужде? - спросил Лионель. - Как могло это случиться?

- Он даже и не знал никогда о моем положении. Утратив добродетель, я почувствовала стыд и все скрыла от него, убедившись, что он мне изменяет и уже увлекся Присциллой. Я стыдилась, я чувствовала себя падшей, а ему было и горя мало. Он преспокойно наслаждался… Но вот родились вы. На свои разгневанные руки я приняла его наследника. Каких только проклятых мыслей не приходило мне тогда в голову! Но, слава Богу, я нашла в себе достаточно силы воли, чтобы отогнать их прочь, и не запятнать своих рук убийством.

- Убийством! - вскричал Лионель.

- Да, убийством. Вам где же знать, какие мысли подсказывает иногда отчаяние несчастью! Но вскоре же мне удалось утолить свою месть иным путем, и я сделала это с адской радостью. Ваш отец уехал в Англию, а ваша мать заболела без него оспой. Вы видите, как обезображен мой сын этой ужасной болезнью? Так вот, прелестное лицо вашей матери было обезображено гораздо хуже. Эта несчастная жертва неправды лежала на смертном одре так же точно, как теперь лежит Джоб. Бог правосуден. Я покоряюсь Его святой воле.

- Продолжай, женщина! - сказал Лионель. - Кажется, я в состоянии буду тебя благословить.

Абигаиль испустила такой глубокий стон, что всем показалось, не простонал ли это Джоб, испуская уже свой последний воздух в борьбе со смертью. Она упала на свою скамеечку и закрыла лицо передником.

- Жертва неправды, - повторил саркастическим тоном Ральф. - Всякой казни мало женщине, забывшей свой долгь!

- Да, жертва неправды! - воскликнул Лионель. - Я готов ручаться за это своей жизнью. Ты сказал мне, старик, гнусную ложь.

- Я не знаю, что мог он вам такое сказать, - продолжала Абигаиль, - но клянусь Богом, что я не скажу больше ни одного слова лжи. То, что я теперь говорю, истинная правда. По нашим здешним законам больных оспой изолируют совершенно от всех людей, и ваша мать осталась в полном моем распоряжении, а также во власти еще одной женщины, которая ненавидела ее еще больше, чем я.

- Боже! И вы посмели!..

- Нет, не посмели. Болезнь избавила нас от этого преступления. Она умерла, обезображенная, а я осталась жить во цвете красоты, если не чистоты и невинности. В презрении у людей я тогда еще не была, и нужды еще не терпела. Все это пришло после… Я очень всегда тщеславилась своей красотой, но в эти минуты любовалась гораздо больше на безобразие своей соперницы, чем на свою красоту. Моя жажда мести была утолена. Ваша тетка, внимавшая также советам лукавого виновника всякого зла…

- Не говорите мне про мою тетку, про мою мать рассказывайте! - воскликнул Лионель.

- Безчувственная ко всему, что не относилось к её выгоде, она оказалась настолько слепой, что пошла не по той дороге, которая одна могла бы привести к цели, а взяла совершенно ложное направление, вызвавшее неожиданную катастрофу. Как только ваша мать испустила дух, мы с вашей теткой составили гнусный заговор умертвить ее вторично, очернив её память. Ваша тетка имела в виду искоренить из сердца вашего отца малейший след любви к это покойной жене, чтобы выдать-таки за него замуж свою дочь, невинную и кроткую мать вашей теперешней жены, - а я была настолько глупа и тщеславна, что надеялась на несбыточное. Я возмечтала, что ваш отец, мой соблазнитель, поступит справедливо со мной и с моим сыном и предоставит мне то место, котрое раньше занимала моя ненавистная соперница.

- И вы посмели обмануть моего отца такой клеветой?

- Да, посмели. Видит Бог, посмели. A так как он все же не решался нам поверить, то я поклялась на Евангелии, будто все это правда.

- И он поверил! - сказал Лионель, дрожа от волнения.

- Поверил, потому что поклялась на Евангелии женщина, которую он считал очень слабой и легкомысленной, но не способной на клятвопреступление. Когда мы увидали, какой эффект произвела наша ложь, мы подумали, что наша цель достигнута. Но есть разница между поверхностными увлечениями и глубокой любовью. Мы хотели уничтожить эту любовь в его сердце, а вместо того уничтожили только его разсудок.

Его душа словно дожидалась, когда мать кончит свою исповедь, и после того отлетела на небо.

Вдруг Ральф выпрямился во весь свой рост. Глаза его блеснули. С диким, нечеловеческим криком кинулся он на Абигаиль Прэй, точно тигр на добычу. Бывшие в комнате задрожали от ужаса.

- Негодная, мерзкая женщина! - крикнул старик, хватая и тряся ее за руку. - Попалась ты мне! Несите сюда святую книгу, несите сюда Евангелие, пусть она еще что-нибудь солжет под присягой! Пусть она будет проклята окончательно!

- Чудовище! Что ты делаешь! - сказал Лионель, выступая на защиту Абигаили. - Сейчас оставь эту женщину! Ты ведь и сам меня обманул, не смотря на свои седые волосы!

- Лионель! Лионель! - вскрикнула Сесиль. - Удержи свою преступную руку! Ведь это твой отец!

Все было ясно: Ральф, или, вернее, отец Лионеля, когда узнал, как ужасно оклеветали его жену, снова помутился в разсудке и подвергся припадку бешенства, какие случались с ним и раньше. Предоставленный самому себе, он бы, по всей вероятности, скоро покончил с несчастной Абигаилью, но в эту минуту отворилась дверь, и в комнату быстро вбежал тот приезжий незнакомец, которого Ральф так ловко оставил в руках американцев.

- Я сейчас же узнал ваш крик, мой почтенный баронет, - вскричал он. - Недаром же я столько лет надзирал за вами в Англии. Ошибиться не могу. A в Америке меня по вашей милости едва не повесили… Но я не без причины и не без цели переплыл океан, а чтобы вас изловить. Теперь мы с вами уже не разстанемся никогда.

Под влиянием досады на баронета за ту опасность, под которую тот его подвел в американском лагере, незнакомец кинулся на старика. Как только баронет увидал человека, которого считал своим самым лютым врагом, он пришел в еще большее бешенство и, оставив Абигаиль, набросился на него, точно преследуемый охотниками лев. Борьба была короткая, но упорная, и сопровождалась яростными проклятиями с обеих сторон и бранью. Гнев придал баронету сверхъестественную силу и помог ему одолеть противника. Тот упал, а баронет придавил ему коленком грудь и принялся душить его за горло.

- Месть священна! - закричал он с диким хохотом, потрясая седыми волосами, спустившимися ему на глаза. - И Urim и tumim! Наш лозунг - свобода! Умри, негодяй! Отправляйся в ад, к духам тьмы, дай нам свободно вздохнуть!

- Да помогите же мне, ради Бога? Неужели вы позволите при себе убить человека?

Но помочь ему не мог никто. Обе женщины в ужасе закрыли себе руками лица. Польварт, все еще лишенный своей деревяшки, сам не мог без посторонней помощи ступить ни одного шага, а Лионель весь застыл в смущении и ужасе и стоял неподвижно, точно статуя. Баронет снова схватил противника за горло и стал его опять душить, но тут отчаяние придало больничному служителю как бы новую мускульную силу: его рука вдруг три раза под-ряд с силой ударяла баронета чем-то в левый бок. При третьем ударе баронет поднялся на ноги и еще раз дико, дико захохотал, так что все похолодели и затрепетали. Его противник воспользовался этим моментом, вскочил на ноги и выбежаль из комнаты с торопливостью человека, совершившого преступление.

Из трех ран, полученных баронетом, ручьями лилась кровь. По мере того, как жизнь уходила из тела, глаза умирающого становились менее дикими, и разсудок прояснялся. Злобное выражение сошло с его лица. Он с отеческой нежностью глядел на молодую чету, которая усердно около него хлопотала. Но говорить он уже не мог, только беззвучно шевелиль губами. Молча простер он руки, благословил своих детей совершенно таким же жестом, как это сделала таинственная тень, которая появилась в церкви на их свадьбе,- и вслед затем сейчас же опрокинулся мертвый навзничь на тело своего старшого сына, который так долго был у него в совершенном забросе.