Парижские волки. Книга вторая.
Царь зла.
Глава 20. Похищение

20
ПОХИЩЕНИЕ

Мы оставили Жака спящим, несмотря на ужасные страдания последних часов жизни, тем глубоким сном, который у многих следует за чрезмерным возбуждением.

Когда он проснулся, было уже утро. Сладкие грезы унесли его далеко от мрачной тюрьмы, двери которой должны были открыться перед ним только для того, чтобы отправить его на казнь. И после таких снов каким тяжелым было пробуждение! Как ужасна была эта тюрьма, казавшаяся ему склепом, где томятся заживо погребенные!

Жак внимательно огляделся кругом. Вдруг он вздрогнул: в ногах у постели его сидел жандарм. Бледные, еще неясные лучи рассвета проникали через маленькое решетчатое окошечко. Жак так и впился глазами в этот луч, казалось, говоривший ему о жизни, свободе, о счастливом будущем. Бедный! Даже сейчас он был лишен покоя! Он чувствовал на себе пристальный взгляд своего стража. Только во сне принадлежал он сам себе!

-- Который час? - спросил он.

И не успел еще жандарм ответить, как тюремные часы пробили два.

-- Как вы думаете, сегодня совершится казнь? - спокойно спросил Жак.

Жандарм знаком отвечал ему, что не знает.

-- Я хотел бы, чтобы все кончилось как можно скорее, - продолжал Жак. - Мне страшно надоело ждать.

-- Однако же, ждать, значит - жить, - сказал жандарм.

-- Я не дорожу жизнью, - отвечал Жак.

Несколько минут длилось молчание. Но вот в коридоре послышались чьи-то шаги, ключ глухо повернулся в огромном замке и дверь с шумом распахнулась. Вошел тюремщик в сопровождении смотрителя тюрьмы.

Жак понял, в чем дело, и медленно приподнялся на постели.

Решив, что настал последний час, он просто сказал:

-- Я готов.

Смотритель сделал нетерпеливое движение

-- Секретарь уголовного суда желает говорить с вами, - объявил он.

-- Хорошо! - отвечал Жак.

Вошел секретарь, весь в черном, сильно взволнованный, хотя подобные тяжкие обязанности должны были, кажется, уже войти ему в привычку.

 Милостивый государь, - вежливо обратился он к Жаку, - срок подачи на кассацию уже прошел, и я явился объявить вам приговор суда,

-- Сделайте одолжение, я вас слушаю.

И секретарь монотонно прочел окончательный на этот раз приговор, осуждавший его на смертную казнь.

Во время чтения ни один мускул не дрогнул на лице Жака. Для него смерть была избавлением.

Секретарь добавил:

-- Вы можете еще просить о высочайшем помиловании.

Жак удивленно посмотрел на него своим прямым, открытым взглядом.

-- Помилование заключалось бы в ссылке на галеры? - спросил он.

Секретарь наклонил голову в знак согласия.

-- Нет, уж лучше умереть, чем влачить цепи каторжника, - произнес молодой человек, содрогаясь при одной мысли о такой позорной жизни.

Немного помолчав, он сказал:

-- Я желал бы напоследок поговорить со своим защитником.

-- Он обещал прийти сюда в третьем часу.

-- И он сдержал свое слово, - послышался чей-то голос.

Вошел адвокат.

-- Милостивый государь, - обратился к нему Жак, - нельзя ли мне поговорить с вами вдвоем, без свидетелей?

Адвокат вопросительно взглянул не смотрителя, как бы убеждая его исполнить желание осужденного.

Секретарь колебался.

-- Все, что могу я сделать, - сказал он после некоторого раздумья, - это велеть выйти тюремщику и жандарму. Дверь должна в таком случае оставаться открытой, чтобы они не теряли из виду осужденного.

-- Благодарю вас, - произнес Жак. - Этого достаточно.

Спокойствие молодого человека, его покорность и безропотность представляли такой странный контраст с теми буйными, наглыми выходками, которые тюремщики так часто наблюдали, что, несмотря на суровость и недоверчивость, присущие людям этой профессии, каждый невольно задавал себе вопрос: был ли это закоренелый преступник или несчастная жертва?

А между тем, если он был в самом деле невиновен, как утверждала защита, то чем же объяснить то обстоятельство, что все обвинения нисколько не возмущали молодого человека? Почему никогда не выказывал он явного негодования, всегда проявляемого как ответ на несправедливые обвинения?

Это была загадка, к которой никто не мог найти ключа.

Итак, как мы уже сказали, Жак остался наедине с тем, кто защищал его силой своего красноречия и кто тоже чувствовал к нему горячую симпатию.

Они говорили так, чтобы не быть услышанными.,

-- Скажите мне правду, - начал Жак, - я должен умереть сегодня?

-- Я так думаю, - отвечал адвокат.

-- Отлично. Теперь выслушайте меня. Вы знаете, я никогда не пытался отдалить этот роковой час. Я восставал против ваших советов, могу сказать даже, против ваших просьб. Мне хотелось бы, чтобы вы поняли, какое побуждение руководило мной, и чтобы, когда моя голова падет на плахе, вы сохранили добрую память о том, кто должен умереть позорной смертью под бременем обвинений в ужасном преступлении, которого не совершал.

-- Охотно готов выслушать вас, и если мое мнение для вас что-нибудь да значит, если уважение мое может поддержать ваш дух, клянусь, что я считаю вас невиновным!

-- От всего сердца благодарю вас. Я это знал. Иначе разве решился бы я открыть вам свою душу? Брошенный на произвол судьбы матерью, я был воспитан человеком, которого все обвиняют, но которому я не могу отказать в некоторой благодарности.

-- Дядя Жан!

-- Да, дядя Жан. Я вижу, вас удивляет это. Я знаю, что его отождествляют с Бискаром, вором Манкалем и отравителем Блазиасом. Но я не вправе поддерживать эти обвинения. Ведь этот человек, которому я был совершенно чужой, дал мне средства к образованию. Он не развивал во мне тех добродетелей, которые формируют честные и сильные характеры. Это правда. Но не было бы ли это следствием его собственного невежества, его неспособности понять принципы воспитания ребенка? Трудно сказать.

Знаю только одно, что это образование, ставившее меня выше всех моих товарищей по работе, развило во мне непреодолимое желание возвыситься. Голова моя была полна беспорядочных знаний. Никаких нравственных правил у меня не было. Совесть моя молчала. В том-то и беда! Тут кроется причина всех моих ошибок! Когда мне сказали, что я могу изменить свое скромное звание рабочего на положение, титул и богатство графа де Шерлю, я не рассуждал, не колебался. Передо мной открывался блестящий путь. Смелая, пылкая надежда уносила меня в новые неведомые, заманчивые сферы.

О, скольких бессонных ночей стоила мне эта перемена, какие смелые мечты наполняли тогда мою разгоряченную голову! Я чувствовал в себе силу! Я задумал проложить себе широкий путь, по которому я мог бы пойти далеко, быть может, достигнуть такого высокого положения в свете, которое удовлетворило бы все честолюбивые замыслы, живущие в глубине моей души!

Настало пробуждение. Началось то болезненное упоение, которое должно было бросить меня в объятия герцогини де Торрес. Повторяю, никакого серьезного чувства не внушала мне эта женщина. Отношения мои с ней были следствием простого увлечения, чему много способствовала обстановка, в которой произошла наша встреча, и то возбужденное состояние, в котором я тогда находился. Как ребенок допустил я вскружить себе голову, как неопытный мальчишка попался я в сети этой хитрой куртизанки.

И вдруг перед моими глазами возник прелестный образ юной девушки. Ах, сударь, уверяю вас, что с этой минуты я как бы заново родился. С глаз моих упала завеса. Я вдруг увидел нечто настоящее, неподдельное. В эти несколько часов, следовавшие за получением письма, которое я приписывал той, чье имя не смею произнести, я дал торжественный обет стать человеком. Много дорог открыто тому, кто обладает твердой, упорной волей и мужеством. Оставалось только выбирать! И вот мне пришла мысль стать солдатом. Я решил вступить в один из Африканских полков. Там, рискуя жизнью в боях, я заслужил бы себе эполеты и права честного человека.

Ужасная катастрофа разразилась надо мной. Все, как нарочно, сговорились осудить меня. Один вы защищали меня всеми силами своего замечательного красноречия. Но и вам, которого все окружают уважением и почетом, поверили так же мало, как и мне, тому, кого признали убийцей.

Приговор поразил меня. С той минуты я понял, так же, как и вы, всю невозможность пролить какой-нибудь свет на этот глубокий мрак, который с каждым мгновением все сильнее и сильнее сгущался надо мной.

Подавать на кассацию! К чему? Чтобы только продлить мои ужасные муки? Какая польза? Приговор был бы отменен, снова явился бы я в суд. И если, из жалости или вследствие охлаждения суда к моему делу, за мной признаны бы были смягчающие вину обстоятельства, я был бы сослан на галеры. На галеры-Поймите, что это значит! Мечтать о чести и вместо этого найти позор, ужасный, вечный позор!

Но на свете есть два существа, две женщины, которых я люблю, перед которыми я благоговею. Их уважение желал бы я возвратить себе хоть после смерти. Одна из них - та молодая девушка, имя которой я один раз уже назвал вам и которую я люблю всеми силами моей души за ее чистоту и невинность.

Другая... но тут чувство является уже более сложным и объяснить его очень трудно. Я видел ее всего два раза: первый - у изголовья той несчастной, которая томилась в предсмертных муках в одном из домов улицы Арси, а другой раз - на суде. И каждый раз на мне останавливался ее взгляд, быть может, равнодушный, но когда она смотрела на меня, все существо мое охватывал какой-то судорожный трепет, такой сладкий и блаженный! Взгляд этот освежал душу, вдохновлял меня, придавал мне силу и мужество, пробуждал во мне жизнь. Она не произнесла ни слова, но мне казалось, будто она шепнула мне: "Мужайся!"

Очевидно, это лишь пустая мечта. Но она мне отрадна, она поддерживает меня даже в час смерти.

Я говорю о маркизе де Фаверей.

И вот этим двум женщинам убедительно прошу вас передать то, что вы недавно сказали мне, - что вы верите в мою невиновность! Обещайте, что вы исполните мою просьбу! Будьте моим посмертным адвокатом, рассмотрите шаг за шагом все факты, на которых основано обвинение, исследуйте их до мельчайших подробностей, проследите их истоки и дальнейший путь вплоть до казни.

И если когда-нибудь вам удастся отыскать доказательства моей невиновности, вручите их Полине де Соссэ й маркизе де Фаверей! И скажите им: "Плачьте по нем, он не был виновен!"

Дайте клятву, что вы исполните все это!

И Жак смолк под бременем осаждавших его мыслей. Адвокат, бледный от волнения, поражался этому хладнокровию, этому благородству души, которое изумило его гораздо больше, чем страстные протесты и клятвенные уверения.

-- Клянусь вам честью! Я всю свою жизнь посвящу раскрытию этой ужасной тайны, и если удастся мне это, памяти вашей торжественно будет возвращена безвинно утраченная честь!

-- От всего сердца благодарю вас! - с чувством сказал Жак. - Теперь я могу умереть спокойно.

Адвокат удалился. Жак остался один, по крайней мере, настолько, насколько это возможно для осужденного на смерть, за каждым шагом которого следит несколько глаз. Он печально поник головой и погрузился в размышления.

Он мало дорожил жизнью, которую готовился потерять. Как послужила она ему? Какую извлек он из нее пользу? Он был лишним здесь, на земле! Общество извергало его из своей среды. В сущности, разве не было все это справедливостью?

Время шло медленно, а в то же время по отношению к нему быстро: ведь каждая минута приближала его к смерти. Но он не считал часов. Он ждал.

Начались последние формальности.

Вдруг дверь с шумом распахнулась, и на пороге снова показался секретарь.

-- Отсрочка! - радостно воскликнул он.

При этом известии Жак порывисто вскочил с места.

-- К чему это? - сказал он: - Зачем эти люди мучают меня?

 Сын мой, - сказал священник, - не надо отчаиваться! Кто знает? Быть может, обнаружилась истина.

Секретарь прочел приказ, подписанный канцлером.

-- Не унывайте, - сказал он Жаку.-- Подобная мера должна иметь какое-нибудь серьезное основание.

-- Если бы, - прошептал Жак, уныло покачав головой.-- О, если бы это было возможно! Но нет, я уже не надеюсь!

-- Отсрочка неопределенная? - спросил священник.

 В этих приказах никогда не обозначается срок. Очень может быть, что затребовано дополнение к следствию.

-- А страдания мои продолжаются, Бог знает еще на какое время, - задумчиво сказал Жак. - Очень благодарен вам за ту радость, которую, я вижу, вызвало у вас это известие. Меня же оно пугает. Я боюсь каторги!

-- Нельзя ли снять с осужденного смертную рубашку? - спросил священник.

-- Я не могу взять на себя такой ответственности, как ни прискорбно, поверьте, отказать ему в этом снисхождении, - отвечал секретарь. - Но я жду с минуты на минуту новых предписаний. При отсрочках осужденного не оставляют в Центральной тюрьме. Его отвозят или в Бисетр [Замок близ Парижа

В эту минуту, как бы в подтверждение слов секретаря, явился тюремщик:

-- Господин секретарь, - сказал он, - вас спрашивает жандармский офицер.

-- Что, не говорил ли я вам! - бросил секретарь уже в дверях.

Он отправился в канцелярию.

-- Это для отправки осужденного? - спросил он.

-- По всей вероятности! - ответил офицер, подавая ему пакет с министерской печатью.

Секретарь с лихорадочной поспешностью сломал печать.

-- Приказ перевести осужденного в Ла-Форс. Отлично!

 Данные мне инструкции предписывают действовать как можно быстрее, - сказал офицер.

-- О, не беспокойтесь, - отвечал секретарь, - это дело не задержит вас! Оформим необходимые формальности, и в считанные минуты осужденный будет уже в ваших руках!

И он торопливо пошел в тюрьму.

Не прошло и нескольких минут, как с осужденного сняли смертную рубашку. Жак был вне себя от удивления. Он не верил своим глазам.

Двери тюрьмы открылись перед ним!

-- Вот и осужденный! - сказал секретарь, обращаясь к офицеру.

-- Все документы в порядке? - спросил тот.

-- Все - как следует. Все - как положено. Что же, теперь - с Богом! И желаю вам, сударь, - прибавил он, обращаясь к Жаку, - не возвращаться сюда больше!

-- Вы не откажетесь дать мне руку на прощанье? - кротко сказал Жак.

 Конечно!

-- Пойдемте, пойдемте скорей! Не в обиду будь сказано, однако позвольте заметить вам, господин секретарь, что теперь не время нежничать. У меня свои предписания!

-- О, я-то не стану его удерживать, - улыбаясь, отвечал секретарь.

-- А наручники? - спросил офицер, схватив за руки Жака.

-- Зачем? Ведь он не убежит, - невольно вырвалось у секретаря.

 У меня свои предписания, - отчеканил офицер.

Через минуту, не успел еще Жак опомниться от изумления, вызванного в нем всеми этими неожиданными событиями, его уже втолкнули в карету, где сидели два полицейских агента и офицер. Карета тронулась. Тяжелые Двери тюрьмы с глухим шумом захлопнулись за арестантом. Громко раздавался стук лошадиных копыт о каменную мостовую.

Это была жизнь. Но была ли это свобода?

Прошло полчаса. Секретарь все еще оставался в канцелярии, болтая со священником и с чиновниками о странных перипетиях, свидетелями которых пришлось им сейчас быть. Вдруг дверь отворилась, и на пороге комнаты показался жандармский офицер в сопровождении Армана де Бернэ.

Секретарь вежливо встал с места, с недоумением смотря на вошедших.

 Господин секретарь, - сказал офицер, - я явился к вам с приказом от высшего начальства сдать мне на руки осужденного на смерть.

-- Что? - вскричал секретарь, от удивления опрокинув стул.

-- Что вас так удивляет? Разве отстрочка не влечет за собой отправку осужденного в Ла-Форс? - спросил Арман.

-- Конечно, но у вас есть приказ?

-- Вот он, - произнес офицер, подавая ему запечатанный пакет.

-- Поторопитесь, сударь, умоляю вас! - сказал Арман. - Минуты кажутся веками для этого несчастного!

Секретарь развернул бумагу и с лихорадочной поспешностью стал читать.

Вдруг он вскрикнул:

-- Жюстен! Где другой приказ?

 Вот он, - отвечал тот, хорошо понимая беспокойство своего начальника.

Секретарь быстро сличил оба документа.

-- Но что же это, наконец, такое? - спросил Арман.

-- Не знаю. Не понимаю. - заикаясь пробормотал секретарь. - Но осужденного нет больше у меня.

Яростный крик вырвался из груди де Бернэ. Он понял, что пришел слишком поздно.

 Где же он?

-- Он только что отправлен в Ла-Форс.

-- Быть не может! Мы только что из кабинета министра!

-- Вот, прочтите, - сказал секретарь, подавая ему приказ.

Арман быстро пробежал его глазами.

 Документ фальшивый! - воскликнул он.

-- Фальшивый? Быть не может!

-- Смотрите! Смотрите! Очевидно, подпись эта подделана. У вас есть же приказ об отсрочке. Судите сами!

Озадаченный секретарь беспрекословно повиновался.

При сличении обоих документов сомнения исчезли.

Жак был похищен.

Но кем? Что это за новая и странная загадка?

-- Сударь! - крикнул Арман. - Вы ответите перед судом за жизнь этого человека!

И он бросился вон из комнаты.