Когда железный занавес падает.
Второй день.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Когда железный занавес падает. Второй день. (старая орфография)

Второй день.

Наконец, и они вышли на палубу - сперва один, потом другой. Учтиво раскланявшись друг с другом, они разошлись по разным углам.

Забавно было смотреть, как знаменитости сидели и улыбались - один за чашкой кофе, другой, повидимому, углубленный в газету, оба делая вид, что не замечают друг друга.

Два Наполеона в одном деле.

Их разглядывали точно двух крабов в аквариуме.

На маленькой вселенной, окруженной водою, все вошло в свою колею и не за долго до полудня начались приготовления к еде.

Шарманщик, дерзнувший подняться на "чистую половину", был безцеремонно выпровожен; бедняге слепому в больших зеленых очках, со свидетельством о бедности, показавшемуся было у входа на палубу в сопровождении жены, велено было немедленно убраться и в то же время на другом конце палубы быстро сплавили вниз долговязого субъекта, только что разглагольствовавшого о чем-то с большим достоинством.

Вообще курьезов было не мало. За кофе много смеялись и перешептывались, показывая друг другу билетики, неизвестно кем всунутые в салфеточки. Сверху билетиков, в фантастическом пятиугольнике - было напечатано число 111, а под ним стояло: "Туснельда Сашиа, гадалка. Сеансы".

Одни равнодушно бросали листки, и те носились по палубе, шелестя на ветру; другие, заинтересовавшись таинственной надписью, тайком опускали свой билетик в карман; некоторые же, более открытые характеры, шутливо предлагали сейчас же отправиться вниз и заглянуть в каюте No 111 в свою будущность.

Предложение было встречено улыбками и покачиванием головой - еще, мол, одной глупостью больше на белом свете, но в душе многие заинтересовались этой каютою.

Таинственная цифра и имя, - всем скоро стало известно, что Туснельда Сашиа ясновидящая, - подзадоривали подвергнуться взгляду вещей...

Ясновидение и дар прорицания сделались предметом оживленного разговора, но особенно каюта No 111, где находилось таинственное существо, которое могло видеть вне времени и пространства...

Одна сотня и 11... странное число... три единицы...

Шутили и говорили одно, а думали другое, смеялись и высмеивали так только, главным образом для того, чтобы заглушить в себе смутное искушение, работавшее в тайнике души каждого.

- О, я верю в судьбу! - воскликнула молоденькая мисс Рокланд. Они всей семьей и с Кетилем Борг сидели у стола за кофе.

- Только уж не знаю, право, решилась-ли бы я выслушать то, что сказала бы мне эта женщина, - добавила она с нервной дрожью.

Ее как бы обжег взгляд инженера. Сдвинув на затылок, на густые белокурые волосы свою плоскую дорожную шапку с маленьким козырьком, Кетиль Борг принялся говорить о мистицизме и о таинственном участии судьбы в их встрече на этом пароходе!..

А поодаль стоял Вангенстен, окруженный несколькими пассажирами, и на изысканном английском языке, все с возраставшим красноречием распространялся о призраках и внушениях.

Он начал сперва отдельной беседой с двумя пожилыми дамами; но, по мере того, как к ним подходил то тот, то другой, голос его креп, и беседа начинала более и более походить на лекцию.

Он пускался в объяснения с изумительной ясностью и большим знанием предмета, повидимому не обращая внимания на слушателей и выговаривая с профессиональным апломбом такия слова, как магия, черная и белая, некромантия, гипнотизм, сомнамбулизм, чтение мыслей и т. д.

Увидев довольно большой кружок слушателей, он вывел на сцену то, что составляло "миссию его жизни" - могучую идею страхования жизни всего человечества, - великое значение принципа взаимности: обезпечение человечества - это уничтожение бедности! Это созидание могучого, мощного государства, которое пока еще в области видений и мистицизма, но несомненно - дело будущого!

Более подробное изложение предмета последует в читальном зале, где также можно будет получить брошюры "Dundee Mutual Life-Insurence".

Закончив красивым жестом, он с задумчивым видом отделился от толпы и пошел вдоль палубы.

Мингер-ван-Титуф, прогуливавшийся по палубе, остановился перед этим зрелищем вовремя.

Стоя в толпе слушателей, в светлой шляпе с большим козырьком, в дорожном пальто и желтых башмаках, он следил за происходившим все с возроставшим интересом и безсознательно, невольно копировал манеры и выражение лица оратора.

При торжественном заключении лекции он неожиданно отвесил низкий поклон и послал воздушный поцелуй, разведя руками, как бы в ответ на громкие апплодисменты.

Двое из близь стоящих улыбнулись. Чопорный мингер, оказывается, комик! 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Арна Ангелль и фрэкен Морланд пытались устроить на палубе уголок, где оба мальчика могли бы спокойно играть под их надзором.

Доктор прохаживался тут же, поглядывал на них и приходил в восторг от изобретательности своей жены.

Но лишь только той удавалось наладить какую нибудь игру, фрэкен Морланд, очарованная мальчиками, стремительно кидалась к ним, брала Гуннара на руки и страстно прижимала его к сердцу. Вполне простительно, что мальчик не раз нетерпеливо вскрикивал, а Арна хмурилась и с досадою отвертывалась в сторону моря.

- Сразу видно, фрэкен, что вы не привыкли к детям, - вырвалось у доктора. - Никогда не следует мешать этому народу. Когда они бегают и возят своих лошадок, им наверно кажется, что они исполняют ответственную работу.

Доктору не следовало бы делать этого замечания, так как оно, повидимому, глубоко задело фрэкен Морланд. У нея на глазах показались слезы и затем градом покатились по щекам.

"Нервная, полуистеричная особа; с ней надо быть осторожнее", - подумал доктор.

- Что у меня нет ни уменья, ни навыка, чтобы занять место матери около ребенка - это совсем, совсем правда, доктор Ангелль. Глаза малютки постоянно говорят мне об этом.

Глаза её точно горели и около рта появилось выражение горечи.

- Такия покинутые дети протягивают свои крохотные ручки к небу и просят о матери!

навыка у нея - это не столь важно.

- А мать, - и фрэкен Морланд в сильном волнении обратилась к Арне, - разве она может разлучиться со своим ребенком, не лишаясь большей части своего "я"? Она будет или в постоянной тоске, или все её существо обратится в одну пустыню; она станет калекой: сердце вырезано, а жизнь все еще теплится!

- Все эти вещи надо пережить самому, и вы не можете быть здесь судьею, фрэкен Морланд. В теории подобные ощущения легко преувеличить, - прибавил доктор, пытаясь несколько успокоить её волнение.

Фрэкен Морланд посмотрела на него необыкновенно грустным взглядом и тихо выпустила из объятий мальчика.

- Ах Ион, - вмешалась Арна, - если мы примемся думать сперва о всех покинутых детях, а потом о всех несчастных матерях на свете, то из нашей игры ничего не выйдет. Теперь у нас железная дорога. Поезд будет останавливаться у каждой станции. У нас будет четыре станции. Одна около вас, фрэкен Морланд, одна там, где я, и около Гуннара и Исака по одной. Но только уж вы не трогайте Гуннара, а то вы поднимете вместе с ним всю станцию и поезду придется остановиться в пустынном месте. Наш Исак свистит каждый раз при отходе и приходе поезда, и ты, Гуннар, делай так же.

- Билеты, билеты! Кому нужны билеты? - раздалось затем.

То тот, то другой из пассажиров, гуляя, при повороте заглядывали за каюту, чтобы посмотреть, что делалось в этом семейном уголке.

Коричневое пальто остановилось невдалеке, у борта, молча следя за игрой.

Вдруг, неожиданно для всех, он направился к Исаку и спросил у него, нельзя ли получить билет в Калькутту. Узнав, что таких не имеется, он отошел и с прежним серьезным видом зашагал по палубе.

- Фу, как он напугал меня, Ион! Знаешь ли, у этого человека есть что то глубоко несчастное во взгляде или как будто бы он не в полном разуме...

Тут подошел Вангенстен, на щеках которого пылал румянец победы.

- Так, так! Очень благоразумно направлять фантазию и ум ребенка на современность...

Доктор поторопился задержать тростью поезд, который намеревался выкатиться на палубу.

- Передо мною точно школа будущого, - продолжал Вангенстен, бывший в ударе, - воздействие на ум ребенка путем наглядности. Ознакомление со всей современностью - телеграфом, телефоном, железными дорогами и т. д. одновременно с обучением грамоте... Следует только внушить детям, что это весьма полезно для всей их последующей жизни.

- Ну, уж его мы ни за что не примем к себе в игру, - шепнула Арна Исаку и Гуннару, не поднимая глаз.

- Самопроизвольный детский труд в игре - в общем громадная сила, которую следовало бы применить к делу... - раздавалось сверху.

- Нечего сказать, удивительно весело бы тогда играть! - заметила как бы про себя Арна, налаживая к отходу поезд.

Вангенстен постоял еще некоторое время в ожидании ответа.

- Вон к вам жалует скучнейший скрипач, - сказал он, откланиваясь, и отошел.

- Скажите, пожалуйста, Белье Хавсланд, какую пользу приносите вы вашей скрипкой, - спросила Арна шутливо-задорным тоном, здороваясь со скрипачем.

- А вы с последней нашей с вами встречи успели стать знаменитостью, - сказала Арна.

- Дда! И все же я с особенной отрадой вспоминаю те дни, когда надеялся лишь на самого себя, да на Господа Бога. Теперь прибегают к помощи реклам вместо небес. Много, много грязи налипает на старую скрипку. Слава чего нибудь да стоит. И вас, г-жа Ангелль, я никогда не забуду: вы так много помогли мне во время моего пребывания в вашем городе. Там был мой первый настоящий успех. Славный городок! А сколько в нем дилеттантов по всем областям искусства! И веселятся у вас от всей души. Что там и теперь так же весело - балы, концерты, спектакли?..

- О, конечно! - ответила Арна с жаром. - Я чуть было не сказала - приезжайте к нам, - все забываю, что мы с Ионом уж не там.

- Гм... покорно благодарю! Что мне делать там без вашего дома? Я не могу отделаться от впечатления, будто передо мной вырванное с корнем вишневое дерево! Ваша семья всегда представлялась мне одною из самых оседлых, сотнями уз связанной с уютным городком.

- Потолок оказался слишком низким для Иона и его работы. Ему захотелось на простор, а мы с Исаком, конечно, потянулись за ним.

Скрипач призадумался.

- Перелетные птицы, как я, которые сегодня в Милане, завтра в Петербурге, а после завтра, может быть, направят свой путь в Америку - сильно стремятся к семейному очагу. И подумать, что докторского дома нет больше!.. Вы как сейчас передо мною! На моем концерте у вас был большой желтый кризантем в волосах, который... который... - этот... ну, как звали этого изумительно музыкального малого - друга вашего дома? Он явился с целой корзиной цветов как раз в то время, когда мы с вами репетировали номер, в котором вы должны были акомпанировать мне... Ну, да, вот тот, что еще помогал вам ставить вверх дном весь город!.. Фольтмар, директор Фольтмар, вот кто! Изящный господин с видом самоотверженности во всем существе, очень интересовавшийся искусством. Да, да, именно он. И так, вы уехали от всей этой идиллии... и от популярности! И сидите здесь, рядом с мятежными душами, среди необъятного океана!

- Как это вышло, что я оставил свое поприще и ударился в науку? - сказал с запальчивостью доктор, при чем взгляд его насмешливо скользнул по жене. - А вот как, г-н Хавсланд. Я стал ломать голову над одной вещью, которой не мог уяснить себе; это мучило меня днем и ночью - тревога изследователя, видите ли, - и вот я порвал со всем, в надежде добиться разгадки по ту сторону земного шара.

Г-жа Ангелль взглянула на мужа с безпокойством, точно стараясь проникнуть, как далеко зашло его странное настроение, и из её груди вырвался тяжелый, долго сдерживаемый вздох.

Но она сделала усилие над собой и сказала весело:

- Ион, смотри хорошенько, не то локомотив убежит. При исполнении служебных обязанностей надо науку в сторону... Видишь - и фрэкен Морланд опять воспользовалась случаем: берет Гуннара на руки.

Скрипач стал внимательнее: за веселым тоном г-жи Ангелль он почуял скрытое недовольство. Посмотрев сперва на одного из них, потом на другого, он обратился к фрэкен Морланд.

- А вы решили построить свою будущность на уроках музыки в Америке? Достаточно ли вы подготовлены к трудному началу?..

Фрэкен Морланд нервно прижала к себе Гуннара, как бы показывая, что сил у нея хватит.

Г-жа Ангелль нашла, что пароход слишком раскачивает, и принялась подбирать валявшияся игрушки...

А затем она нашла нужным повести детей вниз и дать им чего нибудь поесть.

Скрипач в раздумье, склонив голову, пошел по палубе. Но он вскоре выпрямился, энергично тряхнув львиной гривой, и врезался в толпу, которая была так многочисленна в этот час, что палуба походила на многолюдную улицу.

Тут был его соперник Янко, окруженный фешенебельными дамами. Неподалеку какой-то господин в изящном пальто в накидку гонял палубного слугу то за тем, то за другим, закуривал сигары то в серебряной, то в золотой обложке и отбрасывал их, презрительно подергивая носом. Один из пассажиров ронял на ходу замечания относительно стоимости своей каюты. Это, конечно, одна из самых дорогих, но они с женой привыкли ездить со всеми удобствами...

или превратном виде, Позировали и разыгрывали роль друг пред другом, совершенно переставая быть самими собой.

Самым тщательным образом рядились в платья, манеры и слова для тех людей, с которыми едва ли намеревались сойтись ближе, которые нисколько не интересовались ими и к которым они сами не питали ни малейшого интереса.

Зоологи на основании сходства позвоночника, по строению ноги или по форме черепа, путем анатомии приходят к выводу о происхождении человека от обезьяны. Неправильнее ли было бы решать этот вопрос с духовной стороны, остановившись на чисто обезьяньих свойствах человека - его страсти к подражанию, рабстве перед модой, пустоте и пристрастии ко всяким побрякушкам, к зеркалу, позированию и поклонению...

- Как, у такой-то особы перчатки на семь пуговиц!.. А у меня только на пять...

- Эта особа, должно быть, француженка-экономка, нанявшаяся в Америку...

- Перчатки совсем не по ней...

- Она только теперь, в пути, превратилась из куколки в бабочку...

На дальнем конце палубы ходил взад и вперед Кетиль Борг, погруженный в мечты о грандиозном предприятии: водопад превращен в рабочую силу... целый ряд фабрик... железная дорога для подвоза матерьялов... и много чего еще... только бы капитал... Время от времени ему приходилось проходить мимо Вангенстена. Он каждый раз смотрел на того в упор, ничего не выражающим взглядом, на что Вангенстен отвечал надменной миной. Они оба были хорошо осведомлены друг о друге, но у них не было предлога сойтись поближе.

Вангенстен увидел Матиаса Виг и направился к нему. Фотограф медленно прохаживался взад и вперед по площадке между паровой трубой и залом, останавливаясь иногда, чтобы заглянуть в длинный корридор, куда выходили двери кают.

- Не глупый малый этот Виг, - пробормотал Вангенстен, - только смотрит на все с изнанки.

- Чорт возьми, Матиас! - воскликнул он, дойдя до него, - уж не намереваешься ли ты расположиться здесь на ночлег или открыть свою лавочку - с ветром, с одной стороны, и раскаленной печью, с другой? Ты и утром был здесь.

- Ну так чтож? - В тоне фотографа слышалось раздражение. - На вкус и цвет...

- Ого! - произнес только Вангенстен и поторопился уйти.

Фотограф показался ему не совсем в своем виде.

Матиас Виг возобновил свою нервную, лихорадочную ходьбу, прерывая ее по временам быстрым, осторожным взглядом в проход между каютами.

Там, у лесенки, ведущей в роскошные каюты первого класса, он увидел свою бывшую невесту Эллен...

Она указала горничной, у которой на руках была целая кипа белья, куда отнести его, а затем и сама исчезла в одной из ближайших кают.

Она должна скоро показаться.

Его бил озноб и холодный пот каплями выступал на лбу... Он почти терял сознание.

Как ни быстро промелькнула Эллен, он все же успел заметить, с каким тактом и как практично она сумела одеться для своей роли старшей надзирательницы за каютами первого класса. Во всей её фигуре чувствовалась возмужалость, приказания она отдавала ясно, определенно.

Он знал, что сцена признания неизбежна, - не сегодня, так завтра!

Сердце сжалось у него так тоскливо, что он должен был остановиться...

От сильного нервного напряжения ему казалось, что все двери в длинном проходе приотворяются и все номера сползаются в одну кучку...

Наверно есть еще выход с другой стороны!

Ему сделалось легче от этой мысли и, повинуясь какой-то непреодолимой силе, подобно тому, как моль притягивается светом, он стал пробираться вперед по корридору, вдоль стены.

Вдруг одна из каютных дверей отворилась.

- Эллен! - вырвалось у него.

Она замерла, словно пораженная молнией, но потом кинулась бежать и остановилась лишь на площадке лесенки.

- Матиас... ты... здесь! - воскликнула она, вся вспыхнув, и провфла рукой по глазам, как бы приходя в себя.

Когда она, вслед затем, бледная и неподвижная, взглянула на него, в её взгляде было что-то напоминавшее смертельно раненое животное.

- Нет, - заговорил он с жаром, - я давно уже не дотрогивался до ргюмки. А зачем я здесь? Не затем, чтобы уговаривать тебя или мучить! Я знал, что это покажется тебе преследованием. Я, действительно, преследовал тебя с давних пор, преследовал в своей душе, как идеал среди целой трясины лжи и самоунижения, с тех пор, как студентом ставил на окно свечку, чтобы ты думала, что я сижу за книгами, до того дня, пока не разошлась наша вторичная помолвка.. из-за того же... из-за дьявола в моей крови! И я продолжаю преследовать тебя..

- Умоляю тебя, - воскликнула она, - оставь, оставь меня!.. Наши с тобой счеты на этом свете кончены... должны быть кончены!.. Мне захотелось, наконец, вздохнуть, как другие люди, избавиться от душевных мук, тоски и безсонных ночей... избавиться от тебя!.. Я порвала со всем, со всеми своими родными, взяла здесь место прислуги, чтобы только перебраться в Америку, где нет тебя! Где никто не знает о тебе и никто не будет рассказывать мне про тебя мучительные вещи...

- Ах нет, нет, Эллен! Я не хочу зла той, кого люблю больше всего на свете, я сам не допущу ее связать свою судьбу с таким человеком, как я... ни за что... хотя я надеюсь для себя на лучшие дни!

Она ломала руки, как бы говоря, что уже не в первый раз слышит это.

- Нет, мне не нужно от тебя ничего, как только жить в одной части света с тобою! Я буду держаться вдали, совсем вдали! Только бы сознавать, что мы ходим по одной и той же земле и что солнце восходит и заходит для нас обоих в одно время... Ты знаешь, что ты для меня все.

- Все?! - ответила она с горечью, кинув на него взгляд, полный отчаяния.

- Ты думаешь, что существует что либо, что влечет меня к себе больше, чем ты! Ах Эллен, Эллен, если бы ты знала, какой ужас охватывал меня каждый раз, когда я чувствовал приближение хищника-коршуна, который пожирал то немногое из человеческого достоинства, что мне удавалось скопить в себе, когда он неумолимо врывался в здание счастья, которое я строил, и снова сбрасывал меня в помойную яму, заставляя быть зрителем собственного падения.

- Я думал, тебе интересно будет узнать, что я не пил ничего с ранней весны... - сказал он тихо.

Во всей его фигуре было что-то невыразимо смиренное, жалкое, растерянное.

- Два месяца со дня нашего последняго разрыва... Пройдут семь месяцев, может быть, девять, - и ты снова не выдержишь... Умоляю тебя, - вырвалось у нея со страстностью, - пощади бедную подстреленную птицу, которая пытается спастись взмахами уцелевшого крыла.

- Мне щадить тебя! - прошептал он, совсем уничтоженный, - мне, который счастлив уже тем, что может стоять вот тут, видеть, как ты ломаешь надо мною руки, слышать твои презрительные замечания, упиваться звуками твоего голоса... мне, который будет вспоминать о встрече с тобой у этой лестницы, как о прекрасном сновидении...

- Все кончено, все, все, Матиас, - проговорила она глухо, хватаясь за перила, чтобы не упасть, и затем скрылась через дверь, ведущую из корридора в зал.

Матиас остался на месте, ошеломленный, с каплями холодного пота на лбу.

Напряжение нервов было черезчур сильно. Сознание почти оставило его. Не отдавая себе отчета, он вышел на палубу и добравшись кое-как до курилки, бросился там на диван.

Пассажиры приходили, уходили или только заглядывали туда.

Перед Матиасом, точно во сне, проносились обрывки его жизни... Свет и тени... Он и Эллен...

Он видел ее перед собой шестнадцатилетней девочкой в светлом легком платье, свежую, как роза, в кругу подруг в саду. Было воскресенье. Она пришла в гости в пасторат, куда он, вновь испеченный студент, поступил учителем.

Играли в коршуны и горелки.

В то время как они, прячась от других, стояли за стогом сена, при зареве солнечного заката, он развивал пред нею свое мировоззрение.

Она слушала глядя на него своими блестящими чудными синими глазами и время от времени отвертываясь золотистой головкой от ярких лучей солнца.

Вышла целая вдохновенная лекция. Распространяясь на тему о равнодушии законов вселенной к судьбе человека, он сказал, что нет ничего невозможного в том, что в силу какой-нибудь случайности, земной шар лопнет и распадется на миллионы кусков, подобно астероидам.

Горько и досадно было ему, когда она неожиданно сорвалась с места, чтобы раньше его добежать до цели, и затем, подтрунивая, крикнула:

- Вот теперь вы сидите на одном куске, а я на другом; не забудьте раскланяться, когда мы пронесемся один мимо другого!..

В его ушах раздавался мелодичный голос девушки, перед глазами проносилось полудетское, оживленное личико и вся фигурка, дышавшая простотой и прямодушием.

Через год Эллен сделалась его невестой, не взирая на теорию случайностей и астероидов. Она верила в его будущность и рисовала ее в самых радужных красках.

Вскоре после этого он блестяще защитил диссертацию и но лучил за нее медаль. Его имя прогремело среди студентов.

Кофейни, рестораны и кабаки манили и затягивали его все больше и больше, день за днем, и весь год пошел для него прахом!

И снова то же и то же...

Сколько лжи и низкого притворства пускалось в ход, какие дутые надежды и планы рисовал он ей - глаз на глаз... с отчаяньем в сердце... так как правда неминуемо должна была разлучить их.

И затем - день, когда истина во всей полноте обнаружилась...

Но она долго еще продолжала верить и надеяться и целые вечера проводила на улице, наблюдая за его окном.

Бедное сердечко радостно билось, видя там огонек, а он в это время сидел в кабаке и острил на счет петуха на заднем дворе, уверяя, что у того delerium tremens и оттого он горланит среди ночи.

Действительно, когда он возвращался домой, петух кричал, разбуженный светом его лампы, падавшим на кур через полуоткрытую дверь.

Но на самом деле ему было уже не до острот: в приливе отчаяния ему казалось, что петух кричит об его измене Эллен. Это чуть не доводило его до безумия.

Мрачные годы вереницей проносились перед Матиасом, и он боялся остановиться на их подробностях. При встречах с Эллен он подмечал в выражении её лица все большую и большую грусть, суровость и холодность, пока у нея не сорвалось решающее слово, что их свадьбе не бывать.

Он знал, что должно было происходить в её душе, когда она стояла перед ним безмолвная, холодная, серьезная.

И вера, и радость, и юность - все отнято!

Потом наступило сравнительно счастливое время, - в одиночестве на лоне природы, когда он снова принялся за книги и зарабатывал себе пропитание литературой; спешная работа спасала его.

Они встретились снова на городском базаре. Он уловил на себе её пристальный, испытующий взгляд... хотел заговорить с нею, но она, видимо, избегала его.

Он снова уехал в деревню, но уже не в силах был работать, как прежде. Тоска по ней обратилась в пожирающий огонь.

Виг писал ей длинные письма о том, что он на пути к исправлению и что необходима её спасительная рука, чтобы окончательно вернуть его к жизни. Без нея жизнь - сплошной мрак. От её любви зависело теперь все для него, - человека одаренного и такого несчастного...

О эти письма! душу раздирающий, отчаянный вопль о помощи... Злой дух диктовал их, применяясь к её сердцу и её слабостям.

У него в деревне точно горела земля под ногами. Его тянуло в город, где можно было бродить вблизи её дома...

И вот, раз вечером он снова очутился у её ног... выпрашивая и вымаливая её любовь...

В конце концов, он прибегнул к её состраданию, угрожая в противном случае самоубийством.

Ему припомнилось её странное, смертельно бледное лицо - с тенью счастья, лицо, с которого исчез всякий след румянца.

А потом... потом... Новая ложь, новые нарушенные обещания, новые мольбы...

Перед Матиасом, уже в полудремоте, рисовалась картина, как он, пьяный и уже плешивый, стоит под водосточной трубой и вода заливается ему за воротник.

Гм... О многом можно перефилософствовать, стоя так под трубой. Многое уясняешь себе...

Вдруг Матиас Виг начал втягивать в себя носом воздух...

- Нет, это не ром и не виски... - пробормотал он.

Его внимание привлек принесенный служителем и поставленный перед одним из пассажиров поднос со стаканом горячей воды, от которой поднимался пар.

"Чорт возьми! Какое тебе до него дело"! - вскипятился он на самого себя.

- А впрочем, отчего ж и не понюхать... Собственно говоря, ведь у меня теперь руки развязаны и никаких преград больше нет... О-о, опять ты, сатана... Ну да, да - это коньяк... - он снова потянул воздух. - А хотя бы и коньяк, какое дело до этого тебе и новому человеку в тебе, Матиас Виг?..

- Гм... Увлечься чем-нибудь... Бросить якорь в стране идей... Так, кажется, он болтал? Пьют потому, что хочется пить, а не в силу каких бы то ни было аргументов. Вот ему слова помогают... Залп блестящих слов опьяняет его и уносит от всех трудностей жизни... действует на него как веселящий газ... Некоторые натуры излечиваются словами!

Пассажир выпил стакан и ушел.

- А почему бы по силе возможности и не осветить, не иллюминовать это безпросветное, мрачное существование, почему бы не доставить себе небесного блаженства хотя бы на мгновение? Должно быть погода очень сырая; ишь, сколько подносов разом принесли...

Так и звенят стаканами... Теплые алкогольные пары так и носятся... Вот несут еще... еще... Ишь, как обоняние-то обостряется от продолжительной трезвости: издали можно различить, что такое. Последнее - была виски.

Табачный дым сероватыми тенями выделялся на фоне электрического освещения и тянулся к полуоткрытой двери.

Шел говор, слышались жалобы на качку, опоражнивали стакан за стаканом и уходили. Повсюду бутылки...

Матиас подошел к ним и принялся с лихорадочной поспешностью читать надписи. Он весь дрожал.

- Ведь если бы я заболел морской болезнью, то... - пробормотал он и отшатнулся.

этого, старый лицемер...

Шабаш!

Он кликнул служителя.

По крайней мере, будут убиты две мухи за раз - одним ударом две иллюзии!

Служитель явился на зов.

И он замолчал. В нем происходила страшная борьба.

- Стакан... холодной воды! Как можно больше!

Он выхватил стакан из рук служителя и, стоя в дверях, под струей холодного воздуха, залпом опорожнил его.