Когда железный занавес падает.
Четвертый день.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Когда железный занавес падает. Четвертый день. (старая орфография)

Четвертый день.

После полудня пароход вошел в другую полосу ветра, что дало возможность распустить все паруса.

Несколько тревожившая до сих пор пассажиров боковая качка теперь стала ощущаться меньше.

Над укреплением парусов работали и машины, и руки.

Закипевшая работа при окликах команды и беготне целой толпы матросов явилась для всех некоторым разнообразием.

Все приняло другой вид. Атлант вздымал целые горы; буруны с огромными пенящимися гребнями накидывались друг на друга с дикостью прибоя, и уползали, исчезая в водяных низинах за исполинским судном, мчавшимся на всех парах.

Изменение курса повлекло за собою много перемен, начиная с того, что пришлось иначе расположиться в каютах и что клубы дыма относило в другую сторону, и кончая надеждой придти к месту несколькими часами раньше.

Все менее обыкновенного прибегали к развлечениям. Перед обезьяной в клетке на палубе не было обычной публики, и ей не перед кем было выделывать гримасы, кувыркаться и прыгать.

Жоко был очень тщеславен и отсутствие публики привело его в дурное настроение. Возмущенный людской неблагодарностью, он забился в угол клетки и только время от времени, точно вбесившись, кидался к решотке.

Но вот перед клеткой появилась Мэри Ионсон, веселая, улыбающаяся, и стала потряхивать мешком с орехами и разными остатками дессерта. Она подразнила Жоко сперва одним орехом, потом вынула еще один.

Тот только шипел и скалил зубы в ответ на приманку.

Такое пренебрежение задело за живое Мэри Ионсон и она досадливо оглянулась кругом... Черномазый, к счастью, стоял на другом конце палубы.

Она прекрасно сознавала, что он следит за нею и только для виду усердно разглядывает матросов, занятых чем-то наверху, в снастях. Порядком попало ему вчера!

Она принялась поддразнивать Жоко еще более вкусными лакомствами...

Он хотя и не пренебрегал конфетками, которые она бросала ему, но, ловко подхватывая их на лету, продолжал отвечать злобным взглядом на её дружеския слова и приглашения подойти поближе, взять у нея из рук.

Ну, уж теперь она подманит его!

Но Жоко без всякого стеснения повернулся к ней спиной; продолжая сверкать глазами, он искоса поглядывал на нее и начинал поддаваться соблазну.

А Мэри, смеясь и болтая с ним, достала большую красивую, красную карамельку и стала заманчиво вертеть ее перед его глазами.

В животном, очевидно, происходила сильная борьба, выражавшаяся глухим ворчанием.

А карамелька, яркая, прозрачная, все вертелась перед его глазами. Жоко не выдержал - с диким бешенством ринулся к решотке и выхватил карамельку.

Черномазый быстрее молнии очутился подле.

- Он укусил вас! - воскликнул он взволнованно.

Прежде чем она успела опомниться, он схватил её руку и высосовал кровь из раны.

- Подобные укусы могут быть ядовиты, - добавил он, велев служителю как можно скорее принести воды.

Он тщательно промыл место укуса, осторожно вытер его её маленьким изящным носовым платком и, вынув из бумажника кусочек пластыря, быстро и искусно залепил им рану. Затем предложил Мэри руку и бережно повел к её родителям, в нескольких словах объяснил им происшедшее, советуя дать ей для подкрепления сил стакан вина.

Мэри была бледна и до сих пор не проронила ни слова, но теперь кинула на него гневный взгляд.

Родители, взволнованные случившимся, принялись благодарить молодого человека.

- Правда это, г-н... г-н... спаситель, что из мухи можно сделать слона? - кинула как бы невинно Мэри.

- Да, из очень красивой мухи, фрэкен... Даже если она кусается... всегда найдется какая-нибудь глупая рыба, которая погонится за ней...

- А кстати, - прибавил он, откланиваясь и собираясь уйти, - смею разъяснить фрэкен, что я не шью зонтиком. Я рояльный фабрикант. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Доктор со вчерашняго дня ушел в облака табачного дыма и в научные книги. Он молчал и неохотно отвечал на вопросы. Жена с тревогой следила за ним.

- Смотри на яблоко, - проговорил он вдруг, взглянув на нее из-за книги, - кто может знать наверно, есть в нем червоточина или нет!

- Ты думаешь о намеченной цели? Ну что-ж, вернемся домой, хотя я уверена, что ты достигнешь её... но для этого нужно не падать духом, не поддаваться душевной тревоге, не нервничать.

- Ужиться с постоянно гложущим тебя вопросом, полагаешь ты?.. Ну что ж, во всяком случае остается еще жить для надежды на то, что со временем загадка получит свое разрешение, - пробормотал он.

- О, жить для, из, из-за... -- пошутила она. - Разве тебе мало жить для нашего сынка и меня? вставать утром, смотреть, какая погода, справляться о новостях, встречаться с людьми, заниматься тем или другим, что может доставить радость и удовольствие?

- Да, Арна, если бы ты только могла знать, как я согласен с тобою - находить всю отраду в тебе, в кругу своей семьи, в нашем доме... в нашем саду... в нашем городе... и не иметь ни одной мысли, которая могла бы омрачить это блаженство! - Он притянул ее к себе на колени и прислонил к ней свою пылающую голову. - Но послушай, я решительно не понимаю, к чему же мучить себя, добиваясь узнать количество водяных паров в воздухе, раз существуют зонтики, или количество фосфора во всем этом пространстве... Видишь ли, Арна, я не создан для сомнения; я создан верить... - Он страстно прижал ее к себе. - Держать тебя вот так в своих объятиях и сомневаться... это... это... смерть для меня... Неужели ты хочешь убить меня, взрослое играющее дитя! Неужели тебе захотелось бы уничтожить меня, если-бы ты держала меня в руке, как игрушку?

Она быстро встала.

- К Фольтмару... - прозвучало в ответ удивительно резко.

- Да, домой! Ты не вынесешь!

- О нет, вовсе нет... У меня так только вырвалось... просто нервы.

Она снова присела к нему.

- Поиграем вечером в шахматы или в домино. Мне так хотелось бы провести хоть один вечерок по домашнему, уютно, с тобой вдвоем. Ах как хорошо хоть немножко отдохнуть душою...

- Послушай, Арна, - спросил он вдруг, - скажи мне откровенно, почему ты скрывала от меня, что тебя зовут также Филомена?

- Да просто оттого, что это очень некрасивое имя. Когда я была ребенком, меня постоянно дразнили в школе им, да и мне самой оно казалось таким смешным. А когда ты посватался ко мне, то уж, конечно, у меня не было ни какой охоты просить тебя звать меня Филоменой.

- И ты могла удерживаться, не говорить мне?

- Да, могла! А, впрочем, я почти забыла об этом, пока тебе не попала в руки моя метрика.

- Так ты, значит, можешь иметь тайны от меня, - спросил он, пытливо глядя на нее.

- Конечно, если дело идет о том, чтобы не утратить ни частички той прелести, которую я имею в твоих глазах! Тогда я настоящая мастерица на это. Так мы, Ион, сегодня вечером играем в шахматы или в домино. Я с нетерпением буду ждать вечера.

* * *

Между пассажирами передавался от одного к другому, на трех-четырех языках, в разных вариантах и с комментариями, рассказ о молодой особе, которую укусила обезьяна, и о молодом человеке, высосавшем ядовитую кровь. Родители ни за что не соглашались на их союз. Причина коренилась в распре между их родами в Норвегии, где-то там, на далеком севере.... У них на родине до последняго времени практиковался обычай родовой мести и они жгли дома друг друга. Теперь это вообще запрещено.

Молодая особа в обмороке в каюте, после того как он ворвался туда вслед за нею, и они оба на коленях тщетно умоляли родителей о согласии, угрожая броситься в воду. В наше время разыгралась пьеса из варварских средних веков. Он - рояльный фабрикант, её отец - владелец фабрики бронзовых изделий...

...Малютка Гуннар хотел повернуть на всем бегу, но споткнулся о поезд, с которым перед тем играл и попал как раз под ноги коричневому пальто, которое сделало было слабую попытку поднять мальчика, но фрэкен Морланд ринулась вперед и подхватила его на руки, прежде чем он успел опомниться.

Легкая царапина на лбу была тотчас же тщательно осмотрена и слезы вытерты носовым платком. Пока производилась эта процедура и фрэкен Морланд, и ребенок имели одинаково несчастный и смущенный вид, поглядывая на странного господина, который стоял возле них, не говоря ни слова.

- Это моя вина... - проговорила она смущенно.

- Ага.

- Я подпустила его слишком близко к поезду.

- На таких крошек легко наткнуться, если не смотреть хорошенько.

- Да, да... - он задумчиво покачал головою в ответ на какую-то собственную мысль. - Я никогда не мог постичь этого.

Она посмотрела на него вопросительно.

- Как это люди могут добровольно посвящать себя воспитанию одного поколения за другим, одного за другим, одного за другим.

- Воспитанию детей?

- Да. Из-за денег и выгод - это еще понятно.

- Из-за денег... - Она судорожно прижала к себе мальчика.

- Ведь вы не мать ему. Так разве вы делаете это не из-за денег? Разве вам не платят за ваш труд?

- Нет, не платят, - ответила она коротко.

- Тогда вы из числа тех, которыми другие люди злоупотребляют. Или, может быть, вы богаты и это одна из прихотей?

- Но ведь вы тоже были когда нибудь ребенком, - сказала она.

- Конечно, но очень, очень давно... - и, покачав головой, он прошел дальше.

Фрэкен Морланд достала коня на палке с уздечкой, и малютка тотчас же занялся им.

Хоп-хоп-хоп!..

Коричневое пальто опять приостановилось и стало смотреть... Вскоре он совсем остановился, задумавшись.

А мальчик так высоко поднимал колени, точно взбесившийся рысак, и пускался то рысью, то галопом.

Незнакомец обернулся к фрэкен Морланд.

- Удивительно... Мне припомнилось, как и я вот так же скакал на деревянном коньке... у него была густая грива и какие-то синие камешки вместо глаз... Да, да... как сейчас вижу его... сбруя с медными бляшками, которые еще слуга чистил...

- Какой нарядный! - сказала фрэкен Морланд. - А по моему никакой Соломон со всеми его сокровищами не мог бы нарядить такого коня роскошнее, чем это делает воображение ребенка!

- Послушай-ка, маленький, - сказало коричневое пальто, следившее за игрой мальчика, - смотри, как у тебя задния-то ноги тащатся по земле.

- Или наглядная картина того, как жизнь обманывает нас с самого ранняго детства... - пробурчал он. - А потом мне подарили пони. С него я свалился и расшиб себе бедро. На том и покончен был спорт. Я проводил время на верандах и в библиотеке, создав себе свой собственный мир - вон как он - довольствовался головой, гривой и передними ногами и в воображении скакал на четырех.

- Да, на свете много зла, особенно такого, которое люди делают друг другу.

- А вы испытали на себе?

- О, да... отчасти; не мало.

- В каком направлении?

- Этого я не могу вам сказать; но я многое пережила, многое вынесла.

- Пережили... перенесли... А мое все несчастье в том, что я никогда ничего не переживал.

Его взгляд снова остановился на Гуннаре.

- Ну и легкия же должны быть у мальчугана, чтобы скакать так без остановки... И какая сила... Было бы только из-за чего.

Он постоял еще немного.

- Ты, кажется, нагнал на меня сон, шалунишка! - и он поплелся к себе в каюту...

В музыкальной зале, которая в этот час дня была почти пуста, сидел Кетиль Борг у пианино, наигрывая народные песенки, которые хотелось заучить мисс Анни Рокланд; она стояла около и подпевала.

Кетиль Борг был сам не свой с того момента, как узнал, что мисс Анни действительно решила пойти в 111-ю каюту. Его тревожила мысль, что-то скажет гадалка? Вообще он был человек без предразсудков, но ведь случайно могло проскользнуть неудачное выражение... и кто знает, какие последствия это повлечет за собою.

После полудня она, вся сияя от восторга, шумно вбежала в каюту к своим родителям.

- Вот и побывала у гадалки!

Чего-чего только не наскажет и не предскажет такая особа. Да никому другому и не понять, что она сказала ей.

Она стояла под руку с отцом, с чахоточным румянцем на щеках, пряча лицо за плечо отца, чтобы скрыть сиявшую на нем радость... Значит... All right!..

Она стояла за ним, напевая мелодию с некоторым торжеством в голосе и время от времени делая несколько шагов взад и вперед.

Её походка сделалась увереннее, и в осанке и в самочувствии появилось что-то новое; хромота была почти незаметна.

Затем она села на диван и стала оттуда любоваться склоненной над клавиатурой красивой головой Кетиля Борг, подыскивавшого аккорды.

"Ея судьба решится во время этого переезда" - сказала та женщина.

Что, если правда! Так все и бушевало в ней, и она прижималась к диванной подушке пылающим лицом...

"Свет истины будет у нея в руках и обожжет ей пальцы... Но правда все же лучше для нея".

Обожжет! Пусть жжет... Чего-чего она не снесет, лишь бы!..

"Ея судьба решится во время этого переезда"... звенело у нея в ушах.

Вдруг он обернулся.

- Осмелюсь спросить, что сказала вещунья?

- Ах, вы ведь говорили, что не верите в гадалок, - засмеялась она.

- Худо или хорошо? - спросил он.

- Да ведь вы же неверующий, - ответила она уклончиво.

- Не мне, - сказала мисс Анни. - Ну, давайте же разучивать эту хорошенькую песенку!

И она снова стала рядом с пианино. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- Послушай, дружище Матиас, - говорил своим низким голосом Вангенстен, идя рядом с фотографом, - да ведь это чистейший роман: твоя бывшая невеста на этом же пароходе! Не следовало бы скрывать это от старого товарища, который еще смог бы, пожалуй, возстановить порванное.

- Конечно. И так как я полагал, что она не прочь иметь кое-какие сведения о тебе, то я очень искусно вставил в разговор с нею, какая перемена произошла в моем старом товарище Матиасе, и затем намекнул, что следовало бы спасти для общества такое выдающееся дарование! На этот раз я намеренно не пошел дальше.

- Ты, например, ничего не сказал ей о том, что бес последовал за мною и на этот пароход? - резко сказал Матиас.

- Это еще что?

- Но что он получил два щелчка в нос, отчасти при моем посредстве, отчасти помимо.

"спасти дарование для общества"?

- Ах, ну тебя с твоим вечным шутовством. Кажется, это достаточно серьезный вопрос.

- Да, да, вот и я тоже так думаю... Но ведь "для общества"!

- Ты отстаиваешь свою крохотную, тесную "страну личности" от высших идеалов. И когда является друг, который хочет вывести тебя из этой узкой рамки на простор мысли, что, позволь мне откровенно сказать тебе, спасло бы, вывело бы тебя на твердую почву, - то ты глумишься, остришь и ведешь себя препротивно. Но я, видишь ли, задался мыслью вернуть тебя к твоему лучшему "я" и подвести тебя к ней, как совершенно нового человека, на новых началах.

- Последуй моему примеру - дай выход твоим идеальным стремлениям в чем-нибудь практическом. По моему, тебе бы следовало сделаться сотрудником в деле страховки. Там ты будешь жить для великой идеи... Там ты найдешь много такого, что даст всходы в будущем, будешь постоянно иметь пред мысленным взором восходящее солнце, так как идея, которой ты будешь служить, победоносно пройдет по всему миру. Дело уже нашло своих сторонников: пять полисов подписаны... все женщины - женское дальнозоркое, материнское око провидело пользу будущих поколений...

- Аминь. Только все это не по мне, Вангенстен!

Матиаса охватывала все большая тревога при мысли о том, с какими рекомендациями выступил за него перед Эллен его приятель...

Он торопливо вынул часы, посмотрел на них и, сославшись на то, что ему надо готовить фотографическия пластинки, ушел, оставив Вангенстена одного с его размышлениями.

Время было, должно быть, не совсем подходящее и в корридоре лишь изредка мелькали то та, то другая служанка.

Он кинулся сюда по какому-то внушению, охваченный мрачной боязнью, как бы его отношения с Эллен не перешли в руки к Вангенстену. Ему казалось, будто поднялось целое облако пыли, за которым вот-вот налетит вихрь всяких недоразумений между им и ею.

Он стоял внизу у лестницы без шапки и вертел ее в руках.

- Эллен! - кликнул он, завидев ее издали, - одно слово! Вангенстен говорил с тобою обо мне! Я тут совсем не при чем. Я не хочу ничем тревожить тебя. Это я и хотел сказать тебе.

- Успокойся, я поняла это по тону, - сказала она, взглянув на него грустным взглядом. - Мы с тобой две птицы, у которых разные пути - каждой своя дорога. Прощай-же, Матиас! - сказала она, уходя, так что он едва разслышал последния слова.

Матиас Виг всю ночь проходил по палубе... Небо было синее, усеянное звездами.

Он был слишком взволнован свиданием с Эллен, чтобы заснуть.

Ему совсем неожиданно дарована была отсрочка, дарован "еще разок", прежде чем опустился занавес над трагедией и они разстались навсегда.

Но куда же теперь лететь?

"За обломками жизни, от которой мне остались лишь вспоминания, да - почему бы и не так? - которую осталось поливать водкой, чтобы все представилось в лучезарном виде, а не чувствовалось постоянно уколами совести. Мне сдается, что летишь все медленнее и медленнее по мере того, как сознаешь, что незачем лететь. Две загубленные жизни! И если бы я не видел, что она мужественно хочет строить что-то на развалинах, если бы не чувствовал, что она не презирает меня, то клянусь, - и он дико протянул вперед руку, - клянусь, что я напился бы мертвецки, как свинья! Фуй, фуй... Иными словами - ты, приятель, слишком дрябл и ничтожен, а она - мужественная, сильная женщина, у которой слишком много инстинкта самоохранения, чтобы делить с тобою свинство. У нея хватит мужества... А мы боимся мышат, которые прячутся по углам и норкам от кошек, боимся, трусливые душонки, умея только казаться храбрыми, а на самом деле пугаемся всего. И сколько подвигов храбрости совершается из трусости!"

"Каждый своей дорогой - не выходило у него из головы, - с подстреленным крылом. И в результате - томление на всю остальную жизнь".

Он вдруг остановился и прислушался.

- Корабельный дух скулит - не по нутру электричество! - сказал сдержанно и таинственно рулевой.

Коричневое пальто, страдавшее хронической безсонницей, стояло поодаль в полумраке и глядело на звездное небо, откуда Юпитер лил свои лучи.

- Пройдут тысячи лет и мы снова будем стоять на том же месте, с тем же небом над нашей головой, двигаться в том же круговороте, - проговорил он с грустью.