Когда железный занавес падает.
Пятый день.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Когда железный занавес падает. Пятый день. (старая орфография)

Пятый день.

Воздух стал приятным, мягким. Он получил странный, желтоватый оттенок.

Море почти ослепляло. Приходилось подумывать о летней одежде, а пока все растегнули верхнее платье.

На палубе было большое оживление и все соглашались с тем, что трудно представить себе погоду лучше и плавание более благоприятное для данного времени года.

Все разместились небольшими группами за отдельными столиками и велели подать себе кофе; кто прохаживался с сигарой, кто, вооружась биноклем, смотрел в даль моря.

Жоко вспомнил о родной Африке и без устали кувыркался и прыгал.

Слуги, вышедшие подышать свежим воздухом, стояли в дверях; у лестницы показались два машиниста, вытирая свои потные лица.

Мэри Ионсон сидела с книгой в руках и с биноклем на скамье. Правая рука её была на узкой перевязи. К ней подходил то тот, то другой из пассажиров и справлялся об её здоровье и об ране - глубока ли она, идет ли еще кровь, прикладывала ли она лед, могла ли шевелить пальцем и как долго еще проболит рука...

Мэри, чувствуя себя предметом всеобщого внимания, немного важничала и с томным видом рассказывала каждому из интересовавшихся, как это случилось, при чем слушатели делали такия грустные и удрученные мины, точно явились на похороны пальца.

Грип ходил взад и вперед, не подходя к ней.

Мэри поминутно вставала и следила в бинокль за парусными судами.

- Пять, шесть, семь! - восклицала она.

Число биноклей, направленных в море, все увеличивалось, а парусные суда все прибывали...

Но Грип даже не глядел в ту сторону.

Должно быть, он погружен в свои фортепианные мысли... А вон теперь уселся штудировать пачку старых, истрепанных газет.

Она еще два раза встала и пересчитала суда, а затем села и задумалась. Потом занялась пальцем и стала сдирать с него пластырь.

- Фу, как больно, ужасно больно...ой!..

Пластырь свалился. Ей ничего больше не оставалось, как идти к своему доктору.

- Г-н Грип! Что мне делать! - воскликнула она в испуге, торопливо направляясь к нему с протянутой рукой. - Пластырь!..

Грип разсеянно взглянул на нее из за газет.

- Наложить пластырь то? - сказала она с негодованием.

- Да, другое дело, если бы это был зонтик, - ответил он, собрал газеты, раскланялся и ушел.

Мэри в смущении глядела ему в след: теперь он не на шутку разсердился.

Она постояла еще с минуту, а затем побежала к себе в каюту, бросилась на постель и разрыдалась... Как скучно!.. Ох, как скучно!..

Кетиль Борг принес снизу от Матиаса Виг целую пачку фотографических снимков. Он хотел показать их мисс Анни и посмотреть, узнают ли они с ней некоторые из мест своих летних прогулок.

Они сидели у стола и тихо разговаривали друг с другом в то время, как картины гор и фиордов проходили перед ними, как в панораме.

Да, вот здесь, как раз в ущелье за этими снежными вершинами, он в прошлом году провел три дня, охотясь на дикого оленя; два раза целая оленья семья была перед ним на разстоянии выстрела, но в последнюю минуту добыча выскользнула из рук.

Мисс Анни смотрела то на фотографию, то на него, с смешанным выражением ужаса и очарования.

А вот дивная картина фиорда, тонущого среди фруктовых деревьев, вот лес поднимается на величественные горы, а вот и горка с домиками у подножья словно поджидает, чтобы на её вершине воцарился барский дом. Хозяйка дома чувствовала бы себя в нем, как королева во дворце, и видела бы из окон все окрестности. Он поглядел на нее в упор.

- Ведь вы тоже любите Норвегию, мисс Анни!

А вон там, среди прекрасной идиллии, шумит водопад, могучий и гордый, здесь он чуть виден из-за гор... настоящий дикарь, которого следует приручить и подчинить себе капиталом и машинами. - Ведь 10--12 тысяч лошадиных сил! говорил инженер восторженно; но вдруг смолк и начал быстро переходить от одной фотографии к другой, отбрасывая их в общую кучу на столе.

- Мне всегда будет рисоваться на этом ландшафте дом, которого нет там, - сказала мисс Анни тихо, опустив глаза.

Кетиль Борг как бы не слышал.

- А отгадайте, мисс Анни, что за этой горой с двумя вершинами? - спросил он, указывая на фотографию.

- Как же мне знать: я никогда не влезала на такия высоты за дикими оленями, - разсмеялась она.

- За две мили отсюда озеро, у которого мы в первый раз встретились.

Он устремил взор в пространство, как бы вызывая перед собой эту картину...

- Вода блестела, как зеркало, воздух был так волшебно-прозрачен... и... и... вы и лодка отражались в воде... Этой картины я никогда не забуду!.. И в последний раз!.. Я был уверен, что наши пути разошлись навсегда.

- А вот мы снова вместе! - перебила она, вся сияя. - Мы опять путешествуем по Норвегии, мама, - крикнула она навстречу входившей матери.

его по плечу; затем она подсела к ним и с интересом стала разглядывать фотографии.

Фрекен Морланд устроилась с мальчиком в тишине залы; но Гуннар что-то капризничал и сердился; она изо всех сил старалась развлечь его то тем, то другим, чтобы только он не разразился громким плачем и не произвел скандала среди чужих людей.

Она брала его на руки, называла самыми нежными именами, обещала ему то то, то другое, давала сластей, подносила к его уху тикающие часики и рисовала лошадок; но он продолжал упрямиться и вырываться из рук, как бы говоря каждым поворотом своего тела: "не хочу!.. не хочу"!..

Не зная, что бы еще придумать, она вынимала из корзинки с игрушками то лошадь, то паяца, но с отчаянием замечала, как новое облако надвигалось на личико ребенка.

Ей тяжело было сознавать, что она не понимает ребенка. Если-бы догадаться, чего он хочет!

Коричневое пальто с интересом следил несколько времени за происходившим, затем ушел и, вернувшись, торжественно поставил перед мальчиком деревянную колодку для сапог.

Гуннар широко раскрыл глазки.

Через несколько минут он уже сидел с колодкой на палубе и с любопытством разглядывал со всех сторон диковинную вещицу, таща ее по временам за собой: колодка, повидимому, должна была изображать собою сани.

Фрекен Морланд не нашлась, что сказать. Перемена произошла так быстро, средство было так просто. Она с удивлением смотрела на волшебника, который сделал это.

Коричневое пальто кивнул ей, и в его глазах на минуту мелькнуло выражение торжества.

- Когда я был ребенком, я постоянно таскал у работника его деревянные башмаки и употреблял их вместо саней и лодки. Они были для меня милее всех изящных игрушек, которыми заваливают ребенка, не давая воли его фантазии. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Фрекен Морланд с любопытством следила за всем, что Гуннар выделывал с сапожной колодкой.

А тот сидел, то качая колодку, то пытаясь удержать ее в равновесии.

Она быстро опустилась около него на колени.

- Божья коровка! - сказала она почти со слезами на глазах. - Я ничем не умею занять его и не успела еще примениться к нему, - как бы извинялась она перед Коричневым пальто.

- Корни деревьев сами выискивают путь и пробираются вперед, - сказал тот, качая головой, - а у людей препятствуют саморазвитию, постоянно подрезают их, чтобы один был таким-же вялым и дряблым, как другой...

Меланхолично сказав это, он пошел своей дорогой... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На носу нижней палубы часть пассажиров собралась по обыкновению смотреть на стоявших там лошадей мингера-ван-Титуф.

Двое служителей мыли, скребли, чистили, терли их и обсушивали с помощью чистых соломенных веничков.

Это были породистые животные: помесь с чистыми иоркширами, английския охотничьи лошади, статные, грациозные, лоснящияся, осанистые. Условия жизни их были настолько лучше жизни многих бедняков эмигрантов, что последним мог придти в голову вопрос - уж не занимает ли животное благородной крови высшее место в разряде творений, чем человек, который мыкает горе в грязи будничной жизни со своим так называемым душевным благородством.

Лошади горделиво поглядывали на окружающих, как будто не могло быть и тени сомнения в этом вопросе, а конюхи, повидимому, вполне разделяли этот взгляд.

По утрам сюда всегда заходили несколько пассажиров 1-го класса, которые интересовались лошадьми, знали толк в них и в уходе за ними. Их говор и одобрительные возгласы наполняли собою импровизированную конюшню.

Сегодня сам мингер-ван-Титуф пришел навестить лошадей. Он стоял и с видом знатока следил за последней чисткой.

Вдруг он сбросил с себя пальто, сделал знак рукою конюху и взял хлыст, который тот протянул ему...

Два удара хлыстом по воздуху, какой-то возглас, как будто он обратился к лошадям на их языке, и... мингер-ван-Титуф очутился на спине ближайшей лошади, на месте седла, и похлопывал ее по шее.

Потом он стал раскачиваться всем корпусом, как при езде, с такой же уверенностью вскочил на спину другой лошади, лаская ее и называя по имени.

Послышался невольно вырвавшийся гул одобрения со стороны господ 1-го класса.

Лошади слегка ржали, когда мингер, лаская, осматривал их, поднимал ноги, разглядывал поджилки и, в конце концов, угостил их хлебом и сахаром.

Кивнув одобрительно конюхам, он снова надел пальто, которое один из служителей все время держал в руках, к направился к выходу чопорно, не глядя по сторонам. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- А, вот вы где, доктор, - воскликнул скрипач, подходя с веселой улыбкой к семье доктора. - Уж не привиделось-ли мне, что и вы давеча прошмыгнули к колдунье? - спросил он, признавшись тут же, что придумал себе особого рода забаву - подкарауливать, как тот или другой потихоньку пробирается в таинственный No 111, делая вид, что направляется в эту сторону случайно или ради прогулки... В сумерки, перед тем, как открывают электрический кран, есть своя публика, прячущаяся от света. В этом было бы нечто сказочное, притягательная сила заколдованной горы, если-бы не знать, что за всем скрывается алчная женщина, загребающая деньги!

- Наука проникает в тайны с помощью Рентгеновских лучей, мистика - ясновидением, - сказал доктор, - но то, что таится в душе человека есть и навсегда останется загадкой.

- И слава Богу! - засмеялась его жена, - а то не осталось бы ни одной скрытой мысли, ни одного чувства... Вот была бы тосчища!

- Ты думаешь? - спросил доктор.

- Конечно... А то что сказала бы наша сестрица, женщина, если бы пришлось выставить на показ все банки с разными притираниями, румянами, белилами и мушками, не говоря уже о том, что обнаружилось бы, где покупаются обворожительные локоны. Представь только себе, как отнесутся к твоей идее все особы, которым перевалило за сорок! Ты говоришь так только потому, что спокоен за туалетный стол своей жены, а о других женщинах ты знаешь не больше того, что относится ко всяким медикаментам и к уходу за кожей... Следует хорошенько вразумить тебя в этом направлении!

- Ты делаешься удивительно красноречивой каждый раз, как речь заходит на эту тему, - сказал доктор насмешливо, - и удивительно изобретательной на аргументы!

Скрипач подумал: "какая-то струна дребезжит" - и ему захотелось незаметным образом возстановить мир,

- Вы, как я вижу, никогда не сойдетесь, - засмеялся он, - по крайней мере, на этом свете, но в этом то и есть прелесть... Я даже беру на себя смелость объяснить причину: г-жа Арпа - художественная натура, а вы - ученый, стремитесь проникнуть в суть вещей и получили прекрасное дополнение себе в лице г-жи Арпы. Ваши натуры будут постоянно вовлекать вас в споры и очаровывать вас самих и ваших друзей всю жизнь. Вы будете спорить и в смертный час. Г-жа Арна видит красоту в солнечном сиянии, а вы задумываетесь над его природой.

- Приглядитесь хорошенько к вашему сыну: в нем непременно должен быть зародыш какого-нибудь искусства. Например, не музыкант-ли он? - продолжал Хавсланд.

- Да, пожалуй. Он так забавно перебирает клавиши своими крохотными пальчиками, подбирая тоны, и морщится, чуть не плачет при диссонансах. Посмотрели бы, какое у него личико, когда Фольтмар сажает его к себе на колени и играет для него!

- Фольтмар! Вот ведь удивительное музыкальное дарование, а не пошел дальше диллетанта.

- Да-а, он художник... поэтому-то моя жена и он так хорошо понимают друг друга, - подтвердил доктор каким-то странным, дрожащим голосом.

Он не произнес больше ни слова и сидел, сгорбившись, смотря в пол, пока оба его собеседника разсуждали об Исааке, как о будущем художнике.

На прекрасном высоком лбу доктора, обрамленном темными волосами, выступил холодный пот. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

- Ну что, надумал? Согласен на мое предложение? - спросил Вангенстен.

Вопрос застал фотографа врасплох, так как он и не думал о нем.

- Говорю тебе, Матиас, что перед тобой отверзятся небеса, если ты с практического поприща перейдешь на почву отвлеченности.

- В этом твое спасение.

Матиас слегка улыбнулся.

- К тому же я имею основание думать, что и твоя невеста была бы довольна этим.

Матиаса точно кольнуло: его приятель позволил себе разговаривать о нем с Эллен... Как унизительно! Каждый считает себя в праве разсуждать о спасении пьяницы и об его благе.

- Итак, по-твоему, мне надлежит сделаться агентом "The Mutual Dundee" и пуститься в отвлеченность.... Тогда... Скажи, случалось тебе протягивать руку за стаканом, которого вовсе нет на столе? Впрочем, где же, при твоей непогрешимости! А со мной бывало... когда бес наседал на меня... И имеешь ли ты вообще какое-либо понятие о том, что значит рюмка в минуту сильного искушения, когда все горе, все страдания, разбитая жизнь и унижение прорываются наружу, подобно тому, как если бы прорвалась плотина у моря и весь залив Зюдерзе хлынул на берег.

Глаза Матиаса Виг пылали.

- Дда... жаль, жаль, что я раньше не знал, что от всего этого можно избавиться, сделавшись агентом "Mutual Dundee".

- В тебе опять зарычал зверь, Матиас: это борьба между высшими и низшими побуждениями... Да кроме того, тебе просто на просто лень...

В то время, как он стоял и помахивал шляпою, его лицо и взгляд как бы говорили, что он дает ему еще отсрочку...

- Плюнь на всю свою болтовню, Матиас, все это чистейший вздор, и перейди к действительности!.. Ну, о чем ты опять задумался?

- О том, что ты счастливец, Вангенстен! Во-первых, ты появился на свет Божий с таким ветром в голове, что им можно бы было надуть главные паруса на корабле, а на суше - привести в движение целую кучу ветреных мельниц; во-вторых, ты уж столько лет странствуешь по земле и хоть бы носком сапога вступил в действительность. Так как не современно с кафедры проповедывать об идеалах дюжине слушателей, ты взял да и перепорхнул на крыльях своей иллюзии к "Dundee", чтобы спасти мир. Тебя никогда не мучили сомнения и никогда не преследовали неудачи. Ты проходил свой жизненный путь счастливчиком, с крыльями даже на ногах... Но если бы все человечество перешло в "Dundee"... Ах ты! Что понимаешь ты с твоим идеальничаньем в горе и в раскаянии, в угрызениях совести, в скорбях души и в её воплях к небу! И все-таки ты отважно предлагаешь пластырь человеку, который всю свою жизнь боролся с действительностью и лежит раздавленный там, где ты и не бывал... Ха-ха-ха... не мешает иногда выложить все!

- Ты ускользаешь от меня, старый товарищ... Мне жаль твоей невесты. Я все больше убеждаюсь, что свет внутри тебя померк. А что касается твоих водочных острот, то оне нисколько не задевают меня, - добавил он и, надев шляпу, ушел.