Когда железный занавес падает.
Шестой день.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Когда железный занавес падает. Шестой день. (старая орфография)

Шестой день.

Доктор проснулся среди ночи. Ему послышался сдержанный смех... и как будто голос Фольтмара. Он стал прислушиваться. Мысли путались.

- Нет, надо, во что бы то ни стало, побороть в себе это безумие.

На минуту ему представилось, что, может быть, это Арна во сне смеялась с Фольтмаром; может быть, она теперь на свидании с ним и радостно сообщает ему, что скрипач говорил о даровании мальчика.

Доктор в отчаянии ударил себя кулаком по лбу.

Ему стоило только взглянуть на нее, чтобы убедиться, что все это было чистым безумием с его стороны. Над этим можно было бы смеяться, если бы оно не действовало так печально на разсудок. Ведь она никогда не замалчивала имени Фольтмара в разговорах, а, напротив, безпрестанно говорила о нем и о тех теплых чувствах, какие питала к нему.

- Я сосредоточил в ней радость всей моей жизни... Может быть, не следовало делать этого... может быть, это в самом деле безумие.

Он принялся было одеваться, но опять погрузился в раздумье, которое, начавшись во мраке ночи, могло продлиться до того момента, пока его не встретит невинный, удивленный взгляд жены.

- Мысли нельзя связать, нельзя запереть их, - метался он. - Будь хоть раз не колпаком, а мужчиной, допусти, что её страстная натура увлекла ее на мгновение... Что бы она сделала тогда, именно она с своей натурой? Она не захотела бы ошеломить, убить меня своим признанием и молчала бы до последней минуты, скорее умерла бы ради "моего счастья", ради моей сильной любви, которая, она знает это, погибнет; она пощадила бы меня... она, такая цельная и здоровая натура, подумала бы: "К чему делать его несчастным? Что случилось, то случилось"... и она старалась бы всей жизнью загладить свою ошибку.

Уже много, много раз клокотали в нем эти мысли...

За завтраком доктор только мельком взглянул на жену и сына и теперь ходил по палубе в самом тяжелом настроении.

"Художественные натуры" - говорил скрипач, - граждане страны, которые, подобно радуге, стоят высоко над нашей низменной землей... подчиняются высшим законам.

Да, когда речь идет о двух струнах на скрипке, фальшивый аккорд или фальшивая фраза из священного царства звуков считается преступлением. Этого никто из них не возьмет на свою совесть!

- А сознание ответственности перед скрипкой действительности? - бормотал он с ядовитостью.

Раздавшийся свисток точно пронзил ему голову.

Уж не сходит ли он съума?

Он над Библией поклялся бы в невинности своей красавицы-жены, если бы кто другой вздумал сомневаться в ней, и сделал бы это когда угодно при обычных условиях, но теперь им овладело какое то безумие - подтасовывать всевозможные факты и вызывать в себе ощущение адской горечи...

Что знает один человек о другом? Лишь то, что решаются выставить на свет.

Настоящее же признание таится в самой глубине души, и его каждый оставляет для самого себя.

Если бы можно было при свете покопаться в погребах людской жизни, то пришлось бы познакомиться с небывалым этажем - с мрачным чердаком не над, а под домом...

Он, как оказалось, сидел в курилке в склоненной позе, закрыв лицо обеими руками.

- Мой милый, милый Ион, что с тобой? Ты пугаешь меня... Что с тобой? Скажи мне... Дай мне хоть поправить твои волосы. Они слишком спустились на лоб.

- У меня болит голова, ужасно болит.

- Так пойдем я приложу тебе компресс из уксуса,

- Благодарю: уксуса у меня и так достаточно.

- Но послушай, дорогой Ион, ведь ты не гонишь же меня от себя? - жалобно спросила она.

- Ты видишь, что я хочу остаться один.

- Один, без меня! Теперь, когда ты так болен!.. Дорогой Ион, вспомни, что ведь это только твои нервы рисуют тебе все в черном цвете.

Её лицо выдавало, каких усилий ей стоило бороться за последние два-три года с постоянно возраставшим тревожным чувством. Каждый припадок меланхолии у мужа леденил ее, но она приучила себя встречать его с веселым видом и обычно ровным голосом.

Теперь её лицо покрылось смертельной бледностью, и она бросилась перед ним на колени. Ей пришла в голову страшная мысль: не мешается ли он в разсудке.

- Послушай, уйдем от всего этого, вернемся домой... Ион, Ион... - умоляла она, лаская его.

- Ну-да... домой! Одна и та же песня: домой и забавляться.

- Ты говоришь не то, что думаешь... Разве не я захотела вывести тебя из тесных рамок жизни? Ах, милый мой, милый, дорогой...

Он выпрямился.

- Знаешь... и умные люди иногда делают глупости, - сказал он с деланной улыбкой. Она внимательно посмотрела на него. - И мне сегодня утром пришло в голову побывать у колдуньи.

- Тебе?

- Тебе неприятно, что я был в таком подозрительном месте, - сказал он с иронией, - где смотрят через особенный бинокль... Но видишь ли, когда головная боль делается невыносимой, а у ученых людей не оказывается больше ни пилюль, ни других средств к облегчению, то больной обращается к кому попало. И моя прогулка туда оказалась не без результата.

- Вот как... Ну, что же она сказала тебе?

- Прежде всего она сказала правду, - что я женат... потом добиралась, добиралась, точно по запутанной нитке и, наконец, заявила: у одного из нас есть тайна...

- Сжалься! - молил он. - Скажи во имя твоей души и вечной правды: какая у тебя тяжелая тайна?

- Милый, милый Ион, - воскликнула она, испуганная выражением глубокой душевной муки у него на лице, - какие же у меня могут быть тайны от тебя?

- Так и знал... Так и знал... - Он выпустил её руки и откинулся назад. - От тебя ничего не добьешься.

Арна присела, как оглушенная.

После короткой, мучительной паузы доктор встал, как ни в чем не бывало.

- Хорошо, - сказал он, - если одно верно, то и другое может исполниться... Она предсказала мне, что тайна разоблачится во время этого переезда, но не могла определить, поведет ли это к добру или к худу... Все, что относилось к плаванию, было как бы в тумане; все признаки или исчезали, или перепутывались на этом пункте до того, что не возможно было разобраться.

- Ах, если бы все разъяснилось и все пошло по-прежнему! - вырвалось у Арны, и она с рыданием упала на грудь мужа.

Чтобы позабавить маленького Гуннара, фрэкен Морланд поставила его у перил, откуда был виден 3-й класс.

В шумной жизни внизу было много своеобразного и занимательного.

Больше всего мальчика заинтересовала шарманка с куклами: в то время, как на ней играли, куклы вертелись, снимали шляпы и протягивали тарелочки за деньгами.

Фрэкен Морланд позвала его завтракать, но мальчугану было так весело, что его нельзя было оторвать никакими уговорами от интересного зрелища.

Коричневое пальто, повидимому, очень заинтересовался маленьким Гуннаром и следил за этой сценой с вызывающей улыбкой.

- Мальчику, наверно, не больше 5 лет, - произнес он неожиданно.

- Четыре с половиной, - поправила фрэкен Морланд.

- Потому он так упорно и стоит на своем. - Фрэкен Морланд взглянула на него, не понимая, что он хочет сказать. - Насколько мне известно из личного опыта, - продолжал он, - с семи-восьми летняго возраста у человека исчезают последние остатки его собственной воли. С этого времени все начинают делаться умниками, проникаются разными разсуждениями и тянутся туда, куда ветер подует. Все позднейшие годы, вплоть до Адамова возраста - лишь время увядания... Все вот эти господа вокруг нас тянутся по ветру. Тот или другой берется управлять ветром и выступает в качестве проповедника и властелина.

Фрэкен Морланд обхватила Гуннара, как бы беря его под свою защиту.

- Судя по вашим словам, - все человечество тронуто морозом! - и глаза её гневно сверкнули. - А матери, которые всю свою душу вкладывают в детей и тревожно следят за каждым их шагом, пока самит не измыкаются в конец; но и тогда, не думая о себе, готовы на новые жертвы, если оне нужны для блага детей. И оне делают это не раздумывая, будь оне даже в возрасте Авраама и Сары... У вас ведь тоже была мать, г-н... г-н...

- Отрицаю самым положительным образом, - возразил Коричневое пальто. - Та, которую называли моей матерью, умерла от переутомления светской жизнью и видела в моем появлении на свет одну лишь порчу своей красоты.

Фржен Морланд посмотрела на него с участием и воскликнула, кинув взгляд на Гуннара:

- Бедняжка, бедняжка! Ведь у этого ребенка тоже не было матери. Не было... не было... - повторила она. - Этого нельзя ничем загладить, крошка Гуннар... А мне кажется, что я помню еще то раннее детство, когда мать укладывала меня на лугу возле себя. Она рассказывала или напевала что-либо, а я лежала и тянулась за желтыми цветами и букашками, которые ползали по траве. Ах, как все казалось светло тогда! Можно себе представить, каким чудным, блестящим кажется мир такому крошечному существу!..

- Сказки о принцах, сласти и ложь, - вот что преподносят ему! - сказал Коричневое пальто и поплелся дальше. 

Мэри Ионсон снова вышла погулять. Она посидела немножко на ветру на верхней палубе и решила, что теперь надо сбегать вниз.

Она заглянула даже украдкой в курилку.

И там нет...

- Куда он мог деться?

Да, она никогда прежде не видала такой черной, как смоль, бороды... никогда... и таких сверкающих белых зубов!

Раньше он был везде, где бы она ни появилась; а теперь... вчера с самого полдня ни разу не показался! И сегодня, - точно его ветром сдуло.

Мэри ходила, напоминая собою судно без руля.

Вдруг она быстро направилась вниз в музыкальную залу.

Никого!

Она подошла к роялю и стала разглядывать его со всех сторон. Какой красивый!.. и нарядный какой!.. Она нагнулась и посмотрела на фабричное клеймо... Затем подняла тяжелую крышку и заглянула во внутренность инструмента.

- Как это интересно!.. Эта фабрика славится на весь мир!

Кто-то взялся за ручку двери. Крышка сейчас же захлопнулась. Должно быть, Грип.

Грип выглянул и, повидимому, хотел шмыгнуть обратно.

- Г-н Грип, - спросила Мэри, - что это хороший рояль? Хорошей фабрики?

- Да, ничего себе, годится, чтобы раскачиваться между небом и морем, - ответил он равнодушно и снова взялся за ручку двери.

- Ах, сегодня ужасно скучно!

- Вот как? Отчего-ж бы это?

- Разве вы не знаете, что барометр падает?

- Разве это так опасно?

- Конечно! Разве вы не слыхали об ужасных предсказаниях? Туснельда видит только туман и мрак, чуть дело коснется переезда. И сегодня ночью барометр вдруг опустился. Теперь вы видите, что это неладно.

- Конечно, конечно; я пойду поскорее за спасательными снарядами, - сказал он, делая вид, что хочет уйти.

барометр!

- Судно выстроено с разсчетом на бури и непогоды, так что вы можете не тревожиться, фрэкен. А если и будет какая опасность, то ведь вы можете пойти к доктору, - сказал он спокойно, глядя на нее с улыбкой, взял свою шляпу и исчез за дверью.

- Будь что будет! - подумала Мэри Ионсон, вдруг просияв. Она осталась за роялем, положив руки на клавиши, и начала строить воздушные замки... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На пароходе сегодня было как-то серо и мокро.

Ночью он попал под сильный град и грозу, и барометр немного опустился.

Но к утру осталось лишь встревоженное море, на котором покачивался пароход.

Высоко подвешенные лодки раскачивались по обеим сторонам, то закрывая, то открывая всю волнующуюся ширь с башнеобразными зелеными стенами и серым, пасмурным воздухом.

Пассажиры чувствовали себя в каком-то угнетенном настроении.

Оказалось, что многие из них побывали у гадалки, и после сеанса находились в тревожном ожидании чего-то таинственного и ужасного, о чем она слегка намекнула в связи с переездом. Все её предсказания как бы сходились в этой точке.

Раньше на это не обратили особого внимания, но теперь, с внезапным падением барометра, стали задумываться...

Положим, они люди без предразсудков, но странно то, что она каждому из гадавших сказала что-нибудь, попавшее в цель...

Явилась потребность поделиться впечатлением.

На более мистично настроенных неприятно действовали рассказы о таинственных звуках, стонах, которые слышались в последнюю ночь среди глубокой тишины. Общее настроение становилось все удрученнее и все ходили из угла в угол, погруженные в свои думы.

- Кто знает, какое известие послано по телеграфу с неба при посредстве нервов ясновидящей! - заметил Вангенстен. - Все мистическое следует ставить на некоторое разстояние от нас, как нечто непостижимое; но нельзя безнаказанно долго пренебрегать им, или с насмешкой относиться к некоторым намекам... Оно может иногда сыграть роль в жизни человека. Долг каждого - защищать свою будущность... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кетиль Борг вставлял в глаз монокль каждый раз, когда смотрел на Вангенстена... Он изучал его... Этот человек обладает особым даром: все заторопились один за другим в его приемную страховаться на переезд.

Всех охватило какое-то безпокойство; тревога стояла в воздухе...

Кетиль Борг прогуливался с семьею Рокланд в обычное время.

Они то ходили, то останавливались.

- Папа, г-н Борг за обедом рассказывал мне о своих планах на будущее, - обратилась мисс Анни к отцу, беря его под руку. - Он думает из скромного начала развить большое дело.

- Да, силу водопадов, - обернулся Кетиль Борг в их сторону, - можно получить даром... Во всяком случае пока... пока капитал не успел еще перехватить их в свои когти.

- Да, земля, таким образом, будет возделываться и подниматься в цене... - пояснил Кетиль Борг. - Это одна из моих спекуляций.

- Барский дом будет поставлен так, что оттуда можно будет следить за всей окружающей жизнью, слышать, как дети играют и радуются в домиках, как скот возвращается домой в летний вечер.

- Таким путем можно самому изображать полицию и наблюдать за всем, что делается, - добавил Кетиль Борг.

- И подумай, мама, - во время длинной, белоснежной зимы постоянно будут приезжать гости с бубенчиками. Будут устраиваться катанья на санях, в теплых медвежьих шубах. А по возвращении домой вечером - игры и пение в теплых уютных комнатах, освещенные окна которых отбрасывают лучи на равнину... - все с большим и большим увлечением продолжала мисс Анни.

- И при этом, - Кетиль Борг с поклоном обратился в сторону мистрис Рокланд, - сознание, что своим благосостоянием доставляешь хлеб и счастье сотням людей.

- Да, капитал в опытных руках лозунг нашего времени, мой дорогой Борг! - сказал мистер Рокланд, и они прошли дальше... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

У Эллен Брандт была масса дела. Ее поминутно требовали в дамское отделение, где присутствие её было действительно необходимо. Она исполняла свои обязанности, но как бы в полусознании, и никакая спешка не могла заглушить её собственных мыслей.

Вангенстен коротко и решительно высказал ей свой теперешний взгляд на Матиаса. Он возвел перед нею целую башню из его трезвости и добродетелей, которая, конечно, при первом же случае рухнет.

Эти слова "рухнет при первом случае" звучали в её мозгу, горели в крови. И ночью она сидела у себя в каюте и боролась с теми же мыслями...

Он рисковал снова свалиться в пропасть, может быть, уже и свалился, хотя теперь у них под ногами один и тот же пол.

Что же будет потом, когда их пути разойдутся, и каждый понесет свое отчаяние в свою сторону?

Ее охватило щемящее чувство, как будто перед ней навсегда остановилось ужасное слово "никогда". Перед ней разверзлась пропасть, невидимая для других, и предстало во всей своей непостижимости нечто, выражающееся словами: "миновало, миновало навсегда"!.

Она с ужасом повторяла про себя эти слова и, убитая горем, сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, и уже как бы видела перед собою черную дверь.

Ложь, одна ложь, красивая сказка, которую Матиас рассказывал ей когда-то о двух влюбленных, которые, будучи разлучены друг с другом на границе бытия, выстроили между собою мост из звезд - млечный путь...

У её любви не было звездного моста.

А еще раз он фантазировал на ту тему, что все разсыпанные по небу звезды составляли некогда одно громадное светило; растительность и жизненная сила были там несравненно сильнее, чем на нашей крохотной земле... В его воображении это светило было населено существами, имевшими огненные тела, и чувство любви у них было в миллионы раз сильнее, чем здесь.

В таком же роде рисовалась ей в её девичьих мечтах её любовь к Матиасу... Она пошла бы за него в огонь и в воду, позволила бы ему затоптать себя, если бы только могла спасти его от падения!

Ах, сколько раз она мечтала так, пока не наступило разочарование и жизнь не предстала в ином виде: бедная дочь солнца осталась лишь с холодом душевной муки!

"Никогда"... "миновало!".

Она укреплялась в этом решении тем, что смотрела ему прямо в глаза, но оно казалось выше её сил.

Ей хотелось спасти хотя то, что еще осталось ей от жизни... Она должна дышать и жить наперекор всему... И она продолжала сидеть на лестнице, смотря на далекия звезды.

Небо начало вдруг тускнеть, стало погружаться в непроницаемость.

Эллен совсем продрогла и пошла в каюту.