Когда железный занавес падает.
Седьмой день.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Когда железный занавес падает. Седьмой день. (старая орфография)

Седьмой день. 

Пароход, повидимому, вошел в полосу тумана.

Густое, холодное, сырое облако закрывало вид на море, и только ближайшия волны временами разсыпались в пену.

Контуры снастей, мачт, людей и предметов делались все менее ясными и начинали сливаться с общей серой массой.

Шли замедленным ходом при усиленной вахте.

Из люков и зал высовывались головы: кто тотчас же скрывался обратно, кто выходил пройтись разок по палубе. Несколько любителей свежого воздуха расхаживали по палубе в полном дорожном одеянии, в наглухо застегнутых пальто, с поднятыми воротниками. В столовой все разместились отдельными кружками, стараясь по возможности устроиться поуютнее.

- Да, - сказал, входя, мистер Рокланд, - если этот туман затянется, нам не добраться до места завтра.

- Что ты, папа! - воскликнула мисс Анни.

- Ты, дочка, пожалуй, не особенно посетуешь на это? Плавание на этот раз было довольно удачно для тебя.

- Я пробыла бы в пути сколько угодно, - сказала тихо мисс Анни.

- Да, восхитительные дни подходят к концу, - заметил с грустью Кетиль Борг. - От них останется лишь одно воспоминание... Для меня это вышел далеко не сухой переезд по делам через Атлант... позвольте мне принести за это глубокую благодарность г-ну и г-же Рокланд... хотя ее трудно выразить словами. Что за чудные часы провел я в вашем интимном кружке: чужеземец, принятый в нем, как свой. И вам, мисс Анни! - Он посмотрел на нее взволнованным взглядом.

- Дорогой друг! Ведь мы, конечно же, не разстанемся здесь, - прервал его сердечно мистер Рокланд. - Вы, разумеется, навестите нас в Нью-Иорке? Надеюсь даже, что вы будете бывать у нас каждый день?

- Вы должны посмотреть, как живут американцы, - добавила с горячностью мистрис Рокланд. - Я даже думаю, отчего бы вам не оказать нам чести и не поселиться у нас на время вашего прибывания в Нью-Иорке? Что ты скажешь на это, Рокланд?

Мисс Анни сидела с опущенными глазами.

- Что может быть для меня приятнее, как продлить это незабвенное для меня время пребывания в вашем обществе, - разсыпался в уверениях Кетиль Борг... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мэри Ионсон сидела и грызла миндаль после десерта.

- Ну что, - сказала она Грипу, который показался в дверях, вытирая свою отсыревшую черную бороду, - вот и туман! И в рояле от сырости лопнула струна! Вот видите, что вышло из всего, что я рассказывала вам вчера. Капитан почти ничего не различает впереди судна.

- А вы полагаете, капитан сам стоит на вахте?

- А я вижу по вашим глазам, что вы ни чуть не боитесь.

- Вот как! Так вы тоже читаете чужия мысли?

- Когда мне очень захочется узнать что-либо.

- А что вам хотелось бы узнать про меня?

- Это я скажу когда-нибудь в другой раз.

- В другой раз? Но ведь мы же никогда больше не встретимся. Завтра вы направитесь в свою сторону, а я в свою, по железной дороге в Чикого.

- Там есть, говорят, первоклассная рояльная фабрика, которую не мешает посмотреть.

- Вот что! Какая это?

- Не помню хорошенько, но она записана у меня в записной книжке.

"Ага, вот и попался"! - подумала Мэри. - Ну, а если вы не найдете этого в вашей записной книжке, то заверните в Murkeens street No 33, там уж я доставлю вам все нужные сведения.

- Скажите: все молодые девушки в Чикого такия бедные...

- Как я, хотите вы сказать? Там совсем нет других молодых девушек.

- Будто? Ну, это мы посмотрим!

- Хотите побиться об заклад? - спросила она и протянула ему двойчатку миндаля, которую только что разгрызла. Кто первый скажет: "Vielliebchen" дома, на улице Murkeens... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В залах время проводилось самым разнообразным образом - за вистом, пикетом, шахматами и домино. В музыкальном зале знаменитый пианист Янко восхищал собравшихся вокруг него слушателей жемчужными переливами... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лопасти пароходного винта ударяли все слабее и от замедленного хода раскачивания парохода делались все ощутительнее. Все чувствовали себя обманутыми в своих ожиданиях прибыть в Америку на следующий день вечером. 

К вечеру разнеслась ужасная весть: в одной из угольных ям наткнулись лопатой на труп какого-то человека, который, вероятно, спрятался туда, чтобы тайком перебраться в Америку, но задохся от спертого воздуха или умер с голоду.

Некоторые узнали в нем исчезнувшого с парохода кочегара.

Это событие отнюдь не подействовало оживляющим образом на общее настроение среди туманной атмосферы: платный или безплатный, а все же пассажир.

- Так вот печальная разгадка вздохов и стонов, которые слышались в предшествующия ночи!

Все делились друг с другом впечатлениями тихо, почти шопотом: вот, мол, она, жизнь-то наша, тяжкая!

Теперь неуместно было играть на рояли, и это дали понять легкомысленным молодым особам, которые направились было в музыкальный зал.

Покойника надо было в тот же вечер опустить в море. Корабельный врач осмотрел труп; одежду сняли и решили спрятать для наведения справок о незнакомце. Капитан решил совершить похороны с обычной церемонией.

Вспомнили о пасторе, севшем на пароход в Кинстоуне, и решили обратиться к нему.

Его застали обвязанным платком, так как он совсем простудился.

- Книги, нужные для молитвенного ритуала, - пояснил он, кашляя и отхаркиваясь, - к сожалению, остались вместе с другими вещами в Кинстоуне. К тому же я не могу взять на свою совесть - хоронить покойника, не зная его настоящей религии.

- Да вы, батюшка, только стойте у борта, шевелите губами и бормочите что-нибудь, а уж присутствующие подскажут себе слова, применительно к своей религии, - энергично вмешался в дело один из флотских офицеров.

- Место, место батюшке, - скомандовал он...

Церемония совершилась в присутствии нескольких пассажиров и вышла очень торжественной.

Все были рады счастливой случайности, что в числе пассажиров оказался почтенный пастырь, и по рукам пошел подписной лист на приобретение всех необходимых вещей, которых он, бедняжка, лишился, - о чем недурно было бы вспомнить пораньше. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Доктор сидел с книгой в руке в углу залы, но взгляд его скользил мимо книги.

На другом конце большой залы Арна старалась занять Исака. Доктор не отрывал от нея глаз: сегодня она не та, что была вчера до разговора с ним! - Она напугана! Слова: "Тайна разоблачится здесь на корабле" произвели на нее сильное впечатление. Кому приятно обнаруживать тайны! Еще бы! При всей её отважности ей не по себе! Я только подошел и взглянул на мальчика, и на меня тотчас же был кинут удивительно чужой, безпокойный взгляд. В ней появилась какая-то пугливость, которой я не замечал раньше. Она прячется от меня... да... да... прячется! Из любви к мужу не хочет огорчить его! Вот и ходи с рогами das Leben lang... не подозревая существования этого головного убора... пока не перейдешь в вечность... За то тебя "не огорчили!"

Арна стала на колени перед диваном, на котором были разложены игрушки...

- Моя бедная красивая щебетунья-пташка... куда ты делась? - сказал со вздохом доктор. - Он закрыл себе лицо книгой. - Она попалась в западню жизни... Твои глаза прекрасны, как прозрачный алмаз, но в них есть одно единственное пятнышко и это пятнышко убивает меня. Она страдает, я вижу это! Она не привыкла к таким суровым заглядываниям в её душу... И не знает, что делать... в страхе передо мной! Она не может вырваться на волю из-за решетки своей клетки, как ни пытается сделать это её измученный дух. И чего бы я не дал, чтобы иметь возможность протянуть ей свою спасительную руку. Если бы я мог сделать это обычным людским путем - путем прощения. Ведь есть столько ошибочных браков, когда довольствуются посредственным счастьем, посредственной радостью. Прощают с обеих сторон и живут себе среди обломков... на новых началах: хорошо и это за неимением лучшого... Бедняжка, разве я тоже не могу принести для тебя какую-нибудь жертву? Неужели я должен допустить ее истомиться на моих глазах? Где сегодня её смелый, гордый вид? Ей пригнетают голову тяжелые мысли, а она играет с Исаком. Эта болтовня с ребенком ничто иное, как нервность. Если бы можно было избавить ее от душевной борьбы и снова увидеть её ясное, веселое личико!..

Доктор встал и подошел к ним.

- Вам очень весело вдвоем?

Эти слова даже для его собственного уха прозвучали жестко, резко. Они строили домики из кубиков, и Арна показывала мальчику, кто живет в отдельных пристройках: все знакомые семьи из городка, откуда они уехали.

- Вот что! Ну, кто же живет вот тут? - спросил доктор ласково Исака.

- Вот здесь мы... Здесь Грот, здесь Брун, вон там Рейнгольд, - весело ответил мальчик, - а вон там в углу Фольтмар, а там...

Доктор быстро повернулся, взял шляпу и скрылся в тумане.

К Арне подошел Бельге Хавсланд и тотчас же должен был отправиться с Исаком по его домам и делать покупки у него в лавке.

Ему приходилось все более и более говорить, вместо мамы, за продавца.

- Хавсланд, говорили вы сегодня с Ионом? - спросила Арна тихонько.

Скрипач покачал головой; он понял, что произошло что-то неладное.

- Да, дай-то Господи, чтобы мы вернулись домой, - шепнула она. - Ах, я так тревожусь за него... Мне так хотелось бы быть теперь дома, у себя, среди нашей скромной деятельности. Я ведь вижу, как все действует на него; он делается все страннее и, чего доброго, умрет под тяжестью взятой на себя задачи! У него такой характер, что он ни за что не сдастся... К тому же ведь обыкновенно чем непосильнее работа, тем притягательнее её сила! - закончила она в сильном волнении.

- Ну, в таком случае я скорее согласен с тем, что вы говорили раньше, что его излечит более широкая деятельность...

Хавсланд подсел к ней и задумался, точно вглядываясь в положение дел.

- Знаете что, - сказал он весело, - такие мужья - сущие деспоты. Они хотят быть непременно центром своего любовного романа, и это не столь опасно, если, вот как у вас в данном случае, жена играет на сердечной струне мужа. Только не робейте... Не сдавайтесь... Закрутите его вокруг пальца так, чтобы он не пошевельнулся.

Арна не могла удержаться от улыбки, как ни грустно ей было... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Знаменитый пианист Янко метался в отчаянии: из-за этого тумана они, наверно, опоздают, по крайней мере, на сутки, а его первый концерт в Нью-Иорке объявлен на послезавтрашний день.

Он ходил взад и вперед, в сотый раз справляясь о погоде, бесновался и заставлял певицу надеть шубу, чтобы она не охрипла.

Отчего не прибавят огня и не прибавят ходу? Что ему из того, что корабль придет в 8, 9 или 10 часов, когда его

Глаза на бледном лице метали искры.

Казалось, что этот расходившийся господин вот-вот взлетит на воздух.

За ним очень внимательно наблюдали две совершенно противоположных личности: его коллега Бельге Хавслунд, взгляд которого как бы прибивал Янко к стене, напоминая ему о конкурренции... неумолимой, безпощадной, - и мингер-ван-Титуф, который, закинув голову, разглядывал его с глубочайшим, серьезным вниманием и вдруг перевел свой взгляд с удивительной гримасой к потолку, точно ему казалось, что пианист должен исчезнуть туда... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Коричневое пальто прозяб и схватил простуду на палубе, среди сырого, леденящого тумана.

Он лежал, завернувшись в меховую куртку, и восхвалял свое благоразумие, подсказавшее ему захватить эту вещь с собой.

В ней так тепло и хорошо!

В таком виде можно, пожалуй, лежа убивать своего врага лиходея - время.

Он лежал и покачивался на пароходе, который давал такие сигналы среди тумана, что от них в ушах трещало

Туман окутал море, и море вертелось вместе с землею так незаметно, что никому не приходило в голову видеть в этом что-либо особенное.

Покачивание навевало покой и сон, не смотря на крики и шум.

Такая погода с густым серым туманом была как раз по нем: она действовала умиротворяюще на его нервы и как бы заставляла его углубляться в сущность бытия.

Как раз в тот момент, когда он готов был перейти в царство сна, он повернулся на подушке и заметил висевшие на стене карманные часы, которые вдруг затикали.

Он стал прислушиваться: изящные золотые часики ходили почти беззвучно, но время от времени ни с того ни с сего принимались стучать так громко, что в них что-то звенело, почти пело. Должно быть, в стене был какой-нибудь акустический фокус.

Чем больше он прислушивался, тем сильнее делалось тиканье, точно пробуждалось какое-то насекомое.

Эти "тик-так, тик-так" вытягивали из него мысли и водили вокруг всего печального на свете. Минуты казались такими долгими, что он мог бы за это время десять раз зажечь свечку и десять раз потушить ее.

Стрелки часов держались спокойно, но внутренность их так и рвалась наружу.

Ему хотелось вскочить и посмотреть, не спрятался ли за часы сверчок...

Он сегодня еще ни разу не видел ни фрэкен Морланд, ни её воспитанника.

Она, повидимому, не из состоятельных, не из тех, которые могут защитить себя от холода шубой и водить ребенка в соболях.

Такия дети уносятся холодом наряду с насекомыми...

Он приподнялся на локоть и снова лег. Но его охватила какая-то смутная тревога.

Он вскочил...

В дверь каюты фрэкен Морланд раздался стук, и она встала открыть ее.

Перед дверью стоял Коричневое пальто и молча указывал на свою меховую куртку.

- Сыро и холодно... - сказал он. Хотите употребить в дело вот это?

Фрэкен Морланд оторопела.

- Благодарю вас, очень, очень, но мне не холодно... - ответила она в смущении.

- Господи, что вы! Ведь я держу его в тепле, к тому же мы играли и бегали...

- Но предохранить его и согреть этим мехом... неприлично...

- Ах, Господи, уж если вы непременно хотите...

Она взяла куртку и усадила в нее мальчика, который до того сидел на диване, завернутый в большой платок.

- Да, да, - бормотал Коричневое пальто, заперев дверь и направляясь к себе: - завертывать свою совесть в меха... это помогает во многих случаях... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Люди то выходили из тумана, то снова исчезали в нем. Из буфета безпрестанно требовались ром и виски с горячей водой.

Матиас Вигь ходил взволнованный. Он послал Эллен записку, в которой умолял ее о последней встрече.

к цели... всегда книзу: целая серия картин с каскадами падения... с того времени, как его прочили в профессора до странствующого по Америке фотографа включительно.

- Земля дает трещины. Мир рушится. И те, которые составляют одно целое, разлучаются, - говорил он, почти рыдая.

Целая радуга иллюзий пропала! Ведь Матиас Виг стремился не к какой попало цели, что-то трепетало в нем; у него был совершенно своеобразный взгляд на вещи...

Что такое порок?

Люди безсердечны; они не понимают, как человек, находясь во власти злого духа, ненавидит его и боится; готов пожертвовать жизнью, лишь бы выбраться из его когтей; но дьявольская сила захватывает его, вливая огонь в его кровь... пожирает все...

- Нет, это не легкое дело, - бороться с дьявольской силой! Ты должна пожалеть меня, Эллен, - почти закричал он: - я борюсь. И где же сострадание? Здесь лежит изувеченный и видит, как все проходят мимо него... и даже ты, мое единственное сокровище во всем мире!.. Ни одного милосердого самарянина... Если бы ты пришла в былые годы, я сам отослал бы тебя... дальше, дальше от прокаженного! Скажи мне лишь сегодня, в последний раз, моя дорогая, куда ты направишься, чтобы мне знать, где ты и жива ли... Может быть, я смогу когда-нибудь сказать тебе: "Воть исправившийся человек, тот, кому ты помогла только тем, что он знал о твоем существовании. Приди... Приди..."

Она!.. И он схватил ее за руку.