Когда железный занавес падает.
Восьмой день.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Когда железный занавес падает. Восьмой день. (старая орфография)

Восьмой день.

На следующее утро опять те же мерные, слабые взмахи пароходного винта...

Горизонт так сузился, что окружил судно точно матовым стеклянным колпаком.

Туман не только не начинал редеть, но, напротив, сгустился еще больше.

С кормы казалось, будто нос парохода врезался в серую массу и исчез в ней.

Снасти с ночи усеялись блестками глазури, а на реях висела хлопьями копоть.

Сирена ревела; почти не переставая, звонили колокола, паровой свисток давал один за другим пронзительные сигналы.

Из тумана выделился Вангенстен и наткнулся на фотографа.

- Ты, Матиас Виг? Здрав и невредим, - сказал он весело, - и можешь еще зажигать спички в такую сырость!.. А людям не мешает иногда струхнуть немножко; это наталкивает их на такую двигательную силу, как идея взаимности...

- Так... Значит, в случае течи, всех их к насосам?

- Ты опять за свое... - Вангенстен обтер носовым платком длинные черные волосы на затылке: - Мне нередко приходило на ум, как такой скептик, как ты, решительно уклоняющийся от общепринятого хода мысли, стал бы держать себя в случае, если бы корабль пошел ко дну?.. За что бы он ухватился?

- Да, что и говорить, вышло бы скверно.

- Остроты были бы ни к чему?

- Гм... тогда я, наверно, позаимствовался бы у тебя твоими позолоченными пилюлями... с объяснением их употребления.

- Ты опять балаганничаешь.

Вангенстен отошел от Вига. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Больге Хавсланд вышел пройтись по палуб. Он ходил с приподнятым до ушей воротником и время от времени останавливался, хлопая руками, чтобы согреться.

Он направился в сторону мингера ван-Титуф, необычайные жесты которого привлекли к себе его внимание.

Мингер, повидимому, прекрасно чувствовал себя среди тумана.

- Превосходно... из этого выйдет славная штучка! - повторял он несколько раз подряд самому себе: Густой туман, завывание сирены, звон колоколов, гарканье в трубу... Общая суматоха... испуг и вопли пассажиров, которые напирают друг на друга... - картинно разрисовывал он перед собою: - Оглушительная команда капитана, оранье в рупор. А затем, - и он вытянул вперед руки, - тррах! Два судна столкнулись. Вопли ужаса и крики: тонем! Спасательные лодки... Борьба людей в воде... Куда ни взглянешь, - все головы, головы... Заключительная сцена: весь экипаж, точно рой мух, взбирается на мачты и реи тонущого корабля. Электрическое освещение... Золотой родник, а не идея! - кивнул он восторженно скрипачу, который стоял и слушал, не понимая ни слова.

- Для цирка? - спросил наугад Хавсланд.

- Всенепременнно! - отвечал тот, потирая руки, и принялся разглядывать мачты, сирену и пароходные свистки.

- Не составляет ли мингер пантомимы... или не выскочил ли у него какой винт? - подумал Больге Хавсланд. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кетиль Борг прогуливался среди тумана с целым роем дум в голове и чувствовал себя прекрасно.

Теперь это были уже не мечты и не воздушные замки, а планы, разсчеты и счеты...

Он чувствовал, что нашел применение своим дарованиям и уже видел себя состоятельным человеком, с силой и влиянием.

Затем его мысли перешли на другой предмет.

Положим, она прекрасная девушка, с теплым сердцем и изящной, благородной натурой... страстная в любви, но в высшей степени избалованная: ее всю жизнь носили на руках! К тому же у нея телесный недостаток. А разве он ничего не кладет с своей стороны на чашку весов? Разве ничего не значит, что он, так богато наделенный духовно и телесно, жертвует собою для нея?

Он уверен, что будет для нея верным и любящим мужем, - в этом отношении он никогда не обманет ее. Но ведь не может же он вечно выдерживать роль пылающого, влюбленного мужа. Он человек деловой, с массою других интересов: не сидеть же ему и болтать любовный вздор.

Но, авось, она со временем тоже найдет себе другие интересы. А до тех пор!.. Не легкое бремя - постоянно разыгрывать роль любовника, летать на крыльях амура!

Он взглянул раза два на часы, прежде чем снова направился в залу.

- У вас совсем мокрые волосы, - обратилась к нему мисс Анни с блестящими глазами, когда он сел рядом с ней. - Не правда-ли, в тумане есть что-то удивительно-торжественное? Наш пароход представляется мне целым миром... Ничего не знаешь за его пределами... - сказала она задумчиво.................. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мэри Ионсон должна была сходить за своим альбомом с фотографическими карточками, и они с Грипом тотчас же принялись перелистывать его.

Г-н Грип, повидимому, был заинтересован портретами, разспрашивая подробности о каждом из них и справляясь о друзьях и знакомых Мэри.

Мэри наскоро давала объяснения, удивляясь, как это он не мог угадать сразу, что вот этот ужасно скучный, а тот - ужасно милый и веселый.

- Этот? Это дядя Адам, тяжелодум; он добирается до смысла первого рассказа тогда, когда уж успели дойти до половины второго.

- А этот? Это старик Ведекин, папин компаньон. А это - Антон.

- Да, т. е. Антон Ведекин. Как мне хотелось поразить его моей новой тросточкой! Я и ему везу прехорошенькую... Мы так хвастались бы ими на прогулках... Только моя уж успела сломаться!

- Вот оно что, - Грип начал в задумчивости раскачивать ногой. - У вас кольцо на пальце... - сказал он с притворным равнодушием.

- Да, кольцо дружбы.

- От кого же это, смею спросить?

- От Ведекина.

- Ведекина? От этого старого господина?

- Ну, не-ет, - и Мэри громко разсмеялась, - от Антона! Он на три года старше меня.

Грип несколько раз провел рукой по бороде.

- Господин Ведекин... этот господин, следовательно, ваш...

- Да, Антон Ведекин папин компаньон со смерти отца.

Грип вдруг поднялся и несколько резко отодвинул от себя стул.

- Фрэкен, - он холодно поклонился ей, - я прощусь с вами здесь... Мое намерение побывать в Чикого было лишь мимолетной мыслью. - Он закусил губу, чтобы скрыть дрожь, поклонился еще раз и вышел из залы. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Доктор разгуливал себе в отсыревшей куртке и промокшей шляпе.

Время от времени он останавливался, вглядывался в туман и снова принимался шагать...

Завтра они будут уже в Америке, и он засядет за работу, над которой просидит три-четыре года! Тогда уж некогда будет предаваться посторонним мыслям.

Он надеялся герметически закупорить гложущее его сомнение, надеялся работой, в сущности основанной на честолюбии, оглушить себя, захлороформировать от всяких впечатлений с известной стороны.

Все его помыслы должны направиться в одну сторону. Погоня за наукой и её великим покоем возместит ему то, что он утратил в жизни.

Мысль была верна в теории, но не на практике.

Сколько мрачных дум народилось в нем за одни только эти 8 дней, которые он провел, сложа руки, на пароходе.

"А там живет Фольтмар"... - вспомнил он слова Исака: Фольтмар пустил такие же глубокие корни в душе ребенка, как отец и мать!..

Бедная Арна! она томится и силится загладить!..

- И она лжет, и я лгу. Для обоюдного "счастья" мы должны тянуть эту лямку... О, если бы можно было сделать хороший разрез в груди, чтобы обнажить сердце каждого из нас и убедиться, наконец! А то я на той же точке, что и раньше. Каждый раз, как я смотрю на нее, мне все кажется, что она невинна, и что я должен верить ей... Пойти к ней... покаяться... Заранее знаю, что не вымолвлю ни слова! Подозрение так и витает над её бедной головкой.

И он снова заходил, не присаживаясь, повертывая как раз у того места палубы, где выходила, позвякивая, цепь руля. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Только часам к трем после полудня туман начал как будто редеть.

Несколько корабельных офицеров, все еще в виде безформенных серых фигур, собрались у штурманской рубки. Они смотрели в подзорную трубу и прислушивались к ответам и сигналам, которые им подавали сверху из корзины, прикрепленной к мачте.

Приятная новость, пробежавшая как огонь по засохшей траве, донеслась до пассажиров всех 3-х классов:

- Завтра вечером в Нью-Иорке!

Все сразу повеселели.

Никто не чувствовал себя более в осадном положении, и даже туман начал казаться прозрачнее.

Все заторопились, сделались деятельными, отдавали распоряжения.

Некоторые принялись уже теперь приводить в порядок и укладывать свои вещи.

В разговорах говорилось о приезде, о встрече с друзьями и родственниками. Снова слышался смех и отовсюду доносилась оживленная болтовня.

Вдруг с носа парохода, из 3-го класса, послышался необычайный шум и суматоха.

Громкие голоса, крики и возгласы женщин пронизывали дымку тумана. Упоминалось о капитане.

Боцман без шапки, весь красный, выскочил на палубу и спросил, не на рубке-ли капитан.

Не дожидаясь ответа, он кинулся вверх по лестнице; за ним по пятам мчались врач и один из офицеров.

- Никого не выпускать из 3-го класса! - крикнул боцман, едва переводя дыхание.

Суматоху вызвал клочек скомканной бумаги, найденный в кармане покойного кочегара, платье которого было, по распоряжению доктора, вывешено в машинном отделении для просушки и дезинфекции.

Капитан поспешно взял бумажку и принялся разбирать написанное. Он сразу стал внимательнее и начал читать записку вслух офицерам.

Должно быть, это был очень красивый документ, пока не испортился от лежания в кармане покойного.

Там стояло: "Я, один из семи мстителей на море, размахиваю огромным мечем судией: пароход "Виндхюа" осужден! Адская машина, которая должна взорвать его на воздух, поставлена и разчитана по минутам и секундам. В следующую субботу, в 4 четыре часа пополудни, океанский пароход "Виндхюа" пойдет ко дну, и я, гроза морей, припечатываю приговор своей кровью. Я - никто".

Печать была нарисована кровью.

- Одна крестьянка с ребенком здесь - наскоро передавал боцман, - рассказывала, что в то время, как она садилась на пароход, к ней подошел какой-то странный человек, похлопал ребенка по голове и сказал: "В субботу через 8 дней, около 4-х часов, молись Богу за себя и за твоего ребенка"! И многие из нижних пассажиров припоминают его и говорят, что он был какой то странный.

Капитан и окружающие были бледны.

- Что-ж, господа? Смерть малого - на лицо, - начал капитан дрожащим голосом, - я останусь на своем посту до последней минуты, и от вас, господа, жду, что каждый из вас исполнит свой долг; самое главное - действовать обдуманно и спокойно.

Он взглянул на часы.

- В нашем распоряжении 35 минут. Мы должны употребить это время, как подобает смелым и разсудительным людям. Итак, - скомандовал он, - опустить лодки! Самых надежных из экипажа для охраны их! Детей и женщин спасать прежде всего, без различия классов; пусть добровольцы осмотрят хорошенько угольную яму. Запас угля там не очень велик. Если адская машина найдется, я приду вытаскивать ее... вытащим и выкинем в море!

Вопли испуга и крики ужаса расходились все дальше с одной палубы на другую.

- Динамит!

- Адская машина в трюме!

- Судно взорвет на воздух.

Обезумевшая толпа ринулась к лестницам 2-го класса, но столкнулась здесь с караульными, которые угрожали револьверами и пробовали водворить спокойствие тем, что, мол, спасательные люки уже спускают... офицеры и весь экипаж останутся на судне.

Караульные оказались безсильными.

Лишь только лодки были спущены, несколько мужчин бросились спасать свою жизнь, делая самые отчаянные, смелые прыжки, спускаясь по веревке, или кидаясь в лодку, прежде чем её киль успевал коснуться воды.

Капитан видел с своего места, как толпа накинулась на лодки, и отдавал встречные распоряжения офицерам и послушному экипажу в сто с лишком человек.

Началась страшная толкотня и давка, так как все знали, что раз кто попал в лодку, как бы он ни был слаб и труслив, будет защищать свое место, как жизнь, и когда лодка не сможет вместить больше ни одного человека, она неумолимо отчалит, а также неумолимо проплывет мимо утопающого, не протянув ему руки.

У борта толпились люди, крича, зовя, безумно жестикулируя, воя и просясь в лодки...

В изступлении бросались к спасательным снарядам, вырывали их друг у друга и тем не менее медлили броситься в воду. Их удерживала перспектива остаться во власти яростного моря, когда пароход затонет: переполненные лодки все равно не смогут принять их, разве только явится какое-либо спасительное судно.

А внизу шла такая же дикая суматоха: толпа людей, обезумевших от ужаса, неистово требовала водки, коньяку и шампанского, врывалась в буфет и кладовую. Видны были лишь смертельно бледные лица.

Тут были и возвышенные души, любвеобильные сердца, первым инстинктивным движением которых был не страх, а готовность идти навстречу судьбе и, забывая себя, помогать другим.

Были и мелкия сердца, которые до того съежились и сразу как бы завяли от холодного дыхания смерти, что почти теряли сознание и ходили взад и вперед, как помешанные. Узкия души, которых жизнь никогда глубоко не захватывала, и теперь, в момент разлуки с нею, стояли, как немые.

Господствующим чувством было: "не опоздать бы"!.. Через минуту раздастся треск, и судно уйдет из-под ног.

Женщины с детьми на руках дико вырывались из рук, которые хотели посадить их в лодки, и, вне себя, кидались обратно к мужьям, которые отсылали их назад.

Слова прощанья, полные отчаяния, любви, ободрения, заглушаемые рыданиями, произносились рядом с самыми различными именами на всевозможных языках, как со стороны остававшихся на палубе, так и со стороны их жен и детей, сыновей и дочерей, которые с воплями протягивали к ним руки из лодок.

Напор толпы обезумевших людей становился все сильнее, и пришлось прибегнуть к предохранительным мерам против давки.

Но шутка сказать: 1.300 пассажиров, несколько минут в запасе и усаживание в лодки при сильной качке!

Палуба была битком набита подавленными отчаянием людьми, которым не было спасения; тут были и мужчины, и женщины, и дети.

Они то кидались к носу парохода, то собирались у кормы, чтобы быть как можно дальше от угольной ямы во время взрыва, который ожидался с таким мучительным замиранием сердца.

Народ устремлялся через все классы без различия: в этот момент все сравнялись.

Некоторые судорожно хватались за ближайшого соседа и, не отпуская его, молили о спасении.

Другие, в каком-то затмении, кидались то к тому, то к другому, спрашивая, действительно ли так опасно.

Одна женщина ухватилась за свой сундук, точно хотела унести его с собой на тот свет.

Иные катались по палубе, решительно ни о чем не думая. Сирена ревела все время самым ужасающим образом, в то время как люди сновали бледные, точно выходцы с того света.

Одна группа мужчин и женщин настоятельно требовала пастора. Какой-то малый бросился разыскивать его. Требовалось утешение. Пастор показался на палубе.

Он был с открытой головой, быстро разстегнул застегнутый наглухо черный сюртук и в изступлении кинулся на колени.

- Проклятая маммона! - неистово крикнул он, - вот она, вот, нате, берите ее!.. - и бросил на палубу сперва мешок, в котором зазвякали золотые монеты, а затем хорошо увязанный пакет.

- Ух, теперь легче... 75 тысяч... Ха-ха-ха! теперь, небось, никто даже не поднимет! Знайте, знайте все: я беглый кассир, обо мне объявлено во всех газетах! Вот я! Вот! Тюрьмой будет морская пропасть... морская пропасть... пропасть... Сидеть бы, сидеть бы дома, за кассой... довольствоваться насущным хлебом, - стонал он, лежа, совсем обезсиленный. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Под навесом кают сидел Тор Вангенстен, склонив голову и безпомощно опустив руки на стоявший перед ним стол.

прежде даже и тени, холодная, мертвая, безцветная, голая пустыня, подобно лишенной всякой растительности, застывшей луне.

Обломки досок торчали из крупного песка, напоминая собою гробовые доски с какой-то выцветшей надписью. Он видел их все с возраставшей ясностью, по мере того, как сгущался окружающий мрак.

От них веяло холодом, холодным дуновением чудовищного равнодушия бытия.

Он вздрогнул и встал.

- Надо пользоваться моментом. Лодки... Лодки... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Фрэкен Морланд ходила бледная, но с каким-то лучезарным лицом.

После первого оглушающого впечатления ужаса, ее охватило чувство облегчения и освобождения от чего-то.

Теперь все человеческия преграды и условности разсыпались, как гнилушки... Она была перед лицом одного Бога, а Он видел то, чего не видели люди: перед ним она стояла, как мать своего ребенка.

В ней пробудилось страстное желание кинуть всем в лицо: "Это мое дитя, мое, мое... я - мать Гуннара, слышите-ли?.. Это позор, позор! Но я беру его на себя... В нем все мое счастье. Я изменила собственному ребенку из страха перед людьми, но я искупила это страданием и слезами".

- Теперь ничего этого нет больше, крошка моя, - приговаривала она, лаская Гуннара, - ты ничего не понимаешь. Скоро нас с тобой уж не будет среди людской толпы, среди лжи и правды. Может быть, я попаду вместе с тобой в царство небесное... а там ты узнаешь, что я -- твоя мать, и что мне не за что краснеть перед тобой. Может быть, так лучше для нас обоих, дорогой мой мальчик... Милый доктор Ангелль, - крикнула она доктору, завидя его с семьей, - Гуннар - мое дитя... мой сын!.. Я такая же мать ему, как вы, г-жа Ангелль, мать Исака. Но у Исака есть и отец, и мать!

Она ходила из угла в угол с оттенком счастья на лице, как бы получив законную почву под ноги.

Кругом кричали, что взрыв будет сию минуту.

К ней направлялся Коричневое пальто. Лицо его было страшно бледно.

- Это мой сын, - обратилась к нему фрэкен Морланд с полным сознанием, - Гуннар - мой ребенок!

- Вы, значит, жили и страдали... А я не жил!.. И в загробной жизни не

У него тряслись губы.

- Вы думаете, я не увижусь там с Гуннаром? - воскликнула она, - что мой Гуннар - краденое добро, счастье лишь в здешней жизни!

Коричневое пальто тяжело опустил ей руку на плечо.

- Я думаю, что в вас есть искра Божия, и такой жалкий, окоченевший человек, как я, чувствует себя около вас, как у источника тепла. Скоро... Скоро!.. Наш пароход уж представляется мне лежащим на дне... вода хлынула в каюты... мировоззрения висят, как перегнившие канаты... а я и там все брожу по палубе.

- Вы ведь тоже были ребенком, - утешала она его, - и Тот, кто мог создать человека, конечно, предначертал ему и пути.

- Помогите мне! Поддержите!.. - молил он в отчаянии. - Мне страшно... Я пришел из пустоты и снова должен погрузиться в необъятную пустоту... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Из-за тумана, поредевшого пока лишь над верхушками мачт, проглянуло солнце в виде матового желтого шара; а внизу, под прикрытием его дымки, шла борьба за жизнь, и ужас перед смертью выражался в самых разнообразных видах, смотря по индивидуальностям каждой натуры.

Некоторые с мольбою простирали руки к небу. Иные катались по палубе в полном отчаянии, а откуда-то доносилось "ура" и звон стаканов. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Грип лихорадочно метался то туда, то сюда, разыскивая кого-то.

- Наконец-то! Вот она!

Громко всхлипывая, с красными от слез глазами, Мэри Ионсон в отчаянии бросалась на шею то к отцу, то к матери.

Родители, пришибленные ужасом, лишь стонали. Они похлопывали, поглаживали ее, судорожно прижимали к сердцу, повторяя:

- О милая, милая... дорогая!..

Грип ломал руки с глазами, полными слез.

Сцена была слишком трогательна.

Он подошел к Мэри и дотронулся до её руки.

- Если бы я мог помочь вам... спасти вас... для вашего жениха! - сказал он тихо.

- Какого жениха? - и Мэри взглянула на него сквозь слезы.

- Скажи ему, папа... - сказала она сквозь рыдания, - что Антон Ведекин вовсе не жених мне... Что мы с детства росли, как брат и сестра... Антон и я... Скажи, папа! - И Мэри разрыдалась сильнее.

- Мэри Ионсон! Мэри Ионсон! Вы стали для меня все... Если бы вы могли быть моей. Я вдруг почувствовал, что вы для меня - все.

Глаза Мэри засияли.

- И умереть... теперь... Не уходите от нас... Не оставляйте нас, - просила она, хватая его за обе руки.

- Да, мы встретим смерть все вместе, - произнес он дрожащими губами и захватил их всех в свои объятия... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Добровольный проповедник с какого-то возвышения призывал к покаянию толпу, в диком отчаянии бросившуюся на колени.

Руки тянулись кверху и глухие вопли на всевозможных языках возсылались к небу. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пианист Янко и Бельге Хавсланд неожиданно столкнулись друг с другом.

Они кинули взгляд отчаяния на небо, вздернули плечами и как бы остолбенели.

- Вот и конец нашей блестящей карьеры, - воскликнул мрачно Бельге Хавсланд.

- Свисток вопит точно в день страшного суда, - сказал Янко с содроганием. - А у вас было больше гения, чем у меня.

- За то у вас больше красок и огня... больше темперамента. Завтра вечером вы будете играть в царстве небесном...

- Быть не может! - крикнул он вне себя. - Наверно, есть какая нибудь возможность спастись... хоть на доске. Не захочет же Бог погубить такие молодые таланты.

Янко стал озираться широко раскрытыми от ужаса глазами, ища средства спасения... скамейки или доски, на которой можно бы было удержаться на воде.

- О! этого добра найдется сколько угодно, - подскочил к ним мингер ван-Титуф. - Бомба пробьет дно парохода и расщепит палубу, так что будет на чем плыть, только бы уцелеть от взрыва и добраться до воды... - пояснял он дело с практической стороны. - Но мои дорогия, чудные, чистокровные лошади, с которыми я думал открыть цирк в Америке! - воскликнул он, закатывая глаза. - Для них нет спасения! - добавил он с глубоким вздохом. - А я привык смотреть в лицо смерти каждый вечер.

- Так, по вашему, еще не все пропало? - обратился к нему Янко. - Вы должны знать... Вы волтижёр... клоун? Что теперь делать? За что схватиться?

- Надо уловить момент, не терять хладнокровия. Хладнокровие прежде всего, - наставлял мингер.

И он снова заходил взад и вперед, окидывая взглядом каждый предмет, настораживаясь и нацеливаясь, как лев перед прыжком.

- Бросить? Моего Страдивариуса? Много, много раз переплывал я на нем в трудные минуты жизни, - ответил тот почти с нежностью... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На палубу выбежала мисс Анни Рокланд; она забыла в эту минуту о себе и о своей хромоте и ходила то туда, то сюда, останавливаясь, поджидая, всматриваясь.

Неужели он не придет? Может быть, он в эту минуту ищет ее в толпе.

Секунды казались ей минутами...

А каких воздушных замков она настроила себе, как безотлучно была с ним в мыслях!

И что это была бы за жизнь! Будущность рисовалась ей в виде волшебного замка.

Она постаралась бы быть для него всем: вошла бы в его идеи и мысли, поддерживала бы его, помогала бы ему во всем. Он мог бы привести в исполнение все свои глубокие замыслы, стремления и благородные планы.

И теперь, когда ее застигла ужасная весть, она тревожилась лишь о нем, о нем одном.

Он умрет, не успев осуществить своих замыслов; прекрасные мечты завянут, сила подкосится. Возможно ли? Это так жестоко, так бесконечно жестоко...

Безсмысленно, чтобы такая жизненная сила погибла!

И она не может утешить его хотя одним словом... вместе перейти за рубеж этой жизни!

Вдруг она встрепенулась. Вон он, вон он! Все затрепетало в ней от радости.

Он стоял со спасательным кругом в руке и оглядывался по сторонам острым, умным, сознательным взглядом, который все подмечал и соображал: перед ним была проблема.

Она вдруг разрыдалась и кинулась к нему.

- Кетиль Борг! Кетиль Борг! - и она повисла у него на руке. - Мы должны хоть умереть вместе, если нам не довелось вместе жить. Но благодарю, благодарю за все чудные дни, чудные часы! Они дали смысл моей жизни.

Кетиль Борг нетерпеливо мотнул головой и отстранил ее от себя спокойно и решительно.

- Здесь не место фразам и миндальничанью... Не смейте трогать меня и вешаться на меня! Если в критическую минуту мне представится возможность спастись, я ничем не должен быть стеснен!

Он потряс руками, как бы стряхивая с себя все лишнее.

Мисс Анни отшатнулась.

Она стояла, сперва ничего не понимая, как бы не слыша, но затем повалилась с душу раздирающим криком...

- Бедняжка... - пробормотал Кетиль Борг взволнованно, - а все же с какой радости идти ко дну из-за нея! 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На доктора и Арну ужасная новость подействовала, как удар молнии.

Они до сих пор были поглощены исключительно своими личными интересами, а теперь очутились вдруг лицом к лицу с всепоглощающим, леденящим кровь Медузой-бытием.

Доктор, ходивший наверх узнать, в каком положении дело, поспешно вошел в каюту.

Арна, цепенея от ужаса, бросилась на грудь мужу.

- Господи, Господи... что-то будет! А Исак... Исак...

Доктор слегка отстранил ее от себя.

Она обвила его шею руками.

- Ион, Ион, все чернеет!

Он снова отстранил ее словами:

- Не время!

Арна откинулась и посмотрела на него.

- Если бы только я знала, что ты был счастлив со мною, Ион, - сказала она грустно.

- Счастлив!.. - пробормотал доктор. - Даже стоя между небом и морской пучиной, даже теперь не проникнешь в истину! - думал он про себя, связывая в ремни кое-какие дорожные вещи. - Даже перед глазными впадинами смерти и перед морем, готовым поглотить наши трупы, над водяной пропастью в несколько тысяч сажен глубины, начни я допрашивать, предложи один какой-нибудь вопрос, который выдал бы ей то, что я передумал за эти годы, проведенные бок о бок с нею, она ответила бы мне взглядом, полным презрения, и на моих глазах потухла бы любовь, которой одною держится вся моя жизнь. Ох, ох... - стонал он, - скорей бы, скорей бы хлынуло море! Я хочу, я жажду этого!

- Надевай же пальто, Арна, торопись, - уговаривал он ее, - я пока буду завертывать Исака в платок. Куски хлеба я кладу в карман; вот и эти остатки вина пригодятся.

Она повиновалась ему машинально, ничего не сознавая.

- Вот и это тоже, - он взял пальто ребенка. - Потом оденешь его как следует. - Ну, поторапливайся. Исак, кончай скорее яйцо, скорей, скорей! Обвяжи этим длинным шерстяным шарфом его и себя; так тебе легче будет держать его. Я подержу мальчика, пока вы не сядете в лодку.

- В лодку? Исак и я? Без тебя? - воскликнула Арна.

- Не болтай, а торопись! Медлить нельзя. Делай, что я велю.

- Нет! Исак и я остаемся там, где ты, - сказала она решительно.

Доктор с сыном на руках был уже в дверях.

- Тут нет выбора, - сказал он.

- Что ты говоришь! Что думаешь? - крикнула она испуганно и потянула его назад в каюту. - Ты так долго был занят только собой и своей... теперь ты обязан подумать об Исаке и обо мне! Выскажемся хоть теперь, должно же когда нибудь!.. Знай Ион, - это для меня та же смерть!

Её голос дрожал, глаза метали искры.

- Ты молода и перед тобой целая жизнь впереди, - прервал ее доктор, Исак - сильный, крепкий мальчик, и... ведь Фольтмар остается! - пропустил он сквозь стиснутые зубы. - Ты знаешь, что он никогда не оставит вас. На него ты можешь положиться.

- Господи, Господи, Ион! Что значит для меня в эту минуту Фольтмар и все остальные друзья! - ответила она, ломая в отчаянии руки. - Разве ты, я и Исак не составляем одно? Не так ли, Исак? Не правда ли? - заливалась она слезами, - ты ведь не хочешь уйти от папы и мамы? Не хочешь, чтобы тебя воспитали другие среди забав и удовольствий... Ты хочешь быть папиным мальчиком. Спроси папу, отчего мы, ты и я, не нужны ему больше? Он смотрит на нас так, что делается страшно. Ах, если бы ты знал, что один только луч моего прежнего Иона наполнил бы мою душу блаженством! Неужели твое честолюбие стоит всего нашего счастья, Ион? Я спрашиваю серьезно, - обратилась она к нему. - Дай мне хоть эти несколько минут, которые нам остается жить, провести вблизи тебя... как прежде... теперь, когда нас с тобой зовут на иной путь... Может быть, это и к лучшему!

Суровость в лице доктора начала быстро таять, уступая место удивительно хорошему выражению.

- Наконец-то, наконец, ты опять моя! - сказал он тихо, - и я мог сомневаться в тебе!

- Сомневаться? Во мне, Ион? Да в чем же?

- Приди, приди ко мне, моя оскорбленная! - прошептал доктор. - Мой! наш сын! Теперь Арна, нить, связывающая нас, не порвется и после смерти. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Туман сильно поредел, горизонт расширился. Вдали видны были лодки, переполненные женщинами и детьми, которые, крича и рыдая, махали платками и руками.

Среди большого катера, готовившагося отчалить, стоял Вангенстен, какими-о судьбами очутившийся там. Он и тут распоряжался энергично и решительно, распределяя и указывая места. Среди общей сумятицы на него смотрели, как на ниспосланную небом опору.

"Обоюдная помощь - спасение!.. Ссоры и разногласие - гибель!" гремело среди общого шума.

Две лодки, отъехав небольшое разстояние от парохода, покачивались на веслах.

Многие протягивали руку в карман за часами, но рука безсильно опускалась: ни у кого не хватало мужества взглянуть на часы; казалось, что сердце перестанет биться при одном взгляде на стрелку.

Несколько пассажиров 1-го класса собрались на передней части корабля, казавшейся им самым надежным убежищем, тогда как еще большее количество, из 3-го класса, в силу того же соображения, столпились у кормовой части.

На одной из скамеек у борта сидели рука в руку Матиас Виг и Эллен Брандт. Бледные, с выражением безропотной покорности воле Божьей на лицах, они говорили мало.

- Нам даровано лишь полчаса, чтобы пережить вновь наше счастье.

- Дело не в продолжительности, Матиас, а в том, какие воспоминания мы унесем с собой туда.

- Мало хорошого, Эллен! ответил он, прижимая её руку к своему влажному лбу. - Такая жизнь, как моя - одне развалины!

- Но за то мы с тобой пробудились для многого, что чуждо другим, не пережившим ничего подобного. Мне кажется, что для нас могло бы быть еще какое то счастье, пока скрытое от нас. Я часто мечтала о том, как бы хорошо умереть вместе с тобой, Матиас. Жить с тобой я не могла, а умереть - другое дело. Я буду держаться за тебя до самого конца. Не бойся, Матиас, мое больное дитятко!

- О, Эллен, я не выпущу тебя до тех пор, пока не отпадут мои руки.

- Я знаю, Матиас, что ты не выпустишь меня до тех пор, пока море не наполнится водкой...

- Начинается! - сказал он и взялся было за часы, но снова опустил руку.

Она бросилась к нему на грудь, и он крепко прижал ее к себе. Оба закрыли глаза и лишь изредка обменивались каким-нибудь словом или восклицанием.

Стоя в преддверии вечности, они осторожно, почти боязливо, стали обмениваться отдельными словами и вофпоминаниями юных дней и... сошлись снова.

Он, как бывало, прижался головой к её теплым рукам и закрыл глаза.

Но смерть не давала убаюкать себя. Отдаваясь своему счастью, Матиас в то же время чувствовал её ужасное приближение. Ему послышался какой-то глухой треск, сопровождавшийся криками и возгласами нескольких сотен голосов.

Все заметались, как в бреду.

Зеленые стены моря поднимались все выше и выше. Нос судна все больше и больше зарывался в воду, а кормовая часть выпячивалась.

Зашипело, запенилось.

Пароход стало втягивать в морскую бездну, точно в крутящуюся воронку.

Матиас крепче ухватился за Эллен.

- Ну... Ну...

Крики не смолкали, но в них слышалось теперь что-то радостное, ликующее. Они разростались, расходились. Матиас Виг торопливо вынул часы.

Капитан перегнулся через перила своего мостика и весело кивал, а офицеры разносили во все стороны одну и ту же весть:

- Опасность миновала! Опасность миновала!

Угольные ямы были тщательно осмотрены. Вместо адской машины, разрывной бомбы или другого какого нибудь заводного механизма, там оказался простой деревянный ящик с несколькими тонкими железными обручами, стальная проволока в форме спирали и сверток обыкновенной ваты. Ящик стоял на некотором разстоянии от того места, где нашли мертвого кочегара.

- Да это скорее всего не доделанная мышеловка для корабельных крыс, - сказал один из кочегаров, - черезчур маловато, чтобы взорвать такое огромное судно.

Малый был, следовательно, не в своем разуме. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Матиас Виг сжился с мыслью, что они с Эллен умрут вместе и что конец настал.

И вот он снова перед будничной действительностью!..

- Да, не долго это было, Эллен! - сказал он с тяжелым вздохом. - Луч счастья заглянул и в нашу разрушенную избу без окон. Завтра каждый из нас направится своей одинокой дорогой.

- Луч счастья? Нет, Матиас, теперь мы вдвоем будем продолжать строить и чинить нашу избу. Сегодня, в ожидании зеленой волны, я поняла, что такое - не иметь около себя никого, кто мог бы заглядывать тебе в душу, кому хотелось бы поверить все. Ты, Матиас, единственный, кто может заронить радость в мою душу, единственный, из-за которого я выплакала бы себе глаза!

- Ты хочешь... решаешься, - и он пытливо посмотрел ей в глаза. - Эллен, я точно во сне... но знай, я верю, я уверен теперь, что ты можешь исправить Матиаса Виг. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

После нескольких нерешительных взмахов веслами, на лодках начали грести все увереннее и сильнее по направлению к судну, которое стояло на своем месте.

Мужья и отцы с борта успокоительно кивали своим близким, а из лодок жены и матери в слезах, взволнованные, протягивали им детей.

У трапа происходили трогательные сцены встреч, точно после нескольких лет разлуки, и следовал обмен впечатлений, объяснения.

Все перечувствовали слишком много, и нервы не могли так скоро настроиться на иной лад: переход, хотя бы и к счастью, был слишком резок.

Душа каждого пережила кризис. События дня сурово раскрыли перед ними нечто иное, неведомое доселе, скрывавшееся за железным занавесом.

Многие, очень многие скрылись по каютам...

Толпа служащих хлопотала над приведением всего в порядок, в буфете шла сильная спешка. Нужно было не опоздать с главной трапезой, с обедом.

Пароход шел снова полным ходом. Электрическое освещеше заливало все комнаты и все уголки судна, и в волнах снова отражался дворец фей.