Великий Пандольфо.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Великий Пандольфо. Глава VII. (старая орфография)

ГЛАВА VII.

Пола провела два или три дня, наполненные всякими страхами, - и несмотря на широко открытые глаза, постоянно попадала в разставляемые ловушки. Неутомимый человек имел неизсякаемую гениальность в придумывании новых подарков - как неизсякаема сила излучений радия. До сих пор Пола была безсильна - не могла отказывать. Она боялась оскорбить его отказом, как боялась бы пренебречь даром ребенка, принесшого увядший полевой цветок. Именно, дар цветка и вызвал в ней страх больше, чем все предыдущее. Это был цветок оригинальной красоты, растущий только на самых высоких склонах гор Савойи, и то очень редко. Один из знакомых, ботаник Джонатан Раундбегг, которого они случайно встретили в Рэн-лэз-О, описал им этот цветок, но не как ботаник, а просто за его удивительную красоту. Пола неосторожно воскликнула:

- Как бы я хотела увидать его!

Пандольфо встал:

- Вы увидите его.

Мистер Раундбегг напомнил ему, что для того, чтобы узнать и найти этот цветок нужно знание ботаники и выработанная привычка обыскивать каждую расщелину. Пандольфо величественно заявил, что его воля восторжествует над незнанием технических приемов. Имя? Ботаник мог указать только его латинское название, незнакомое горцам Савойи.

- Если вы будете искать даже 20 лет, то вам не найти его, - сказал мистер Раундбегг.

- Для меня желание мисисс Фильд равно приказанию. В течение - не 20 лет, но 20 часов - я положу к её ногам найденный мною цветок, - сказал Пандольфо.

Следующий день он пропадал. Грегори Эглоу рассказал, что он на автомобиле хотел доехать до Пти-Сэн-Бернар с намерением обыскать там склоны гор. Он выехал в пять часов утра.

Опрометчивое намерение его было объявлено им в половине десятого вечера вчерашняго дня. В пять часов вечера натянутый и слегка сардонический мистер Раундбегг остановился у столика Полы на террасе.

- Наш друг имеет в своем распоряжении еще полчаса. Он сказал - в течении 20 часов.

- Сэр Виктор привык держать свое слово, - заметил Эглоу, пивший с Полой и лэди Димитер чай на террасе.

Ботаник улыбнулся:

- Существует, повидимому, погоня за невозможным.

- Он специализировался в этом всю свою жизнь и знаток по этой части, - сказал Эглоу. - Он взглянул при этом на Полу, и она прочла в его глазах нечто, чего может быть там и не было. Но страх, в котором она обреталась все эти дни, заставил ее истолковать, может быть и неправильно, взгляд Грегори, как намек на то, что она была одной из невозможностей успешной охоты Пандольфо.

Мистер Раундбегг сел и начал ученый разговор об альпийских цветах. Клара Димитер созналась в неясном увлечении эдельвейссом, который она когда-то сорвала, будучи в Швейцарии. С самого замужества она ни разу больше не была там. Бедняга Димитер ненавидел эту страну. По его словам, это была прославленная школа гимнастики, а он питал отвращение ко всякого рода физическим упражнениям. Пища там была отвратительная, и он ни за что не согласился бы иметь при себе швейцарские часы. Он любил носить старинные английские часы, величинойтс добрую грелку, которые образовывали на его фигуре выпуклость. На худощавых такия выпуклости были заметны еще более. Другой неисправимой привычкой Димитера было носить в кармане огромнейшую связку ключей, прикрепленную к его талии цепочкой. Это давало еще одну выпуклость. Если бы автомобили кушали яблоки, то он набивал бы постоянно все карманы яблоками - как он делал это в деревне, на тот случай, если бы ему вздумалось посетить конюшни, он мог бы всласть накормить ими своих лошадей.

У Клары была гениальная способность вести разговор, переводя его незаметно посредством искусных звеньев, присоединяемых к скучнейшей теме, на совершенно другой регистр. Она питала минимальный интерес к альпийской флоре. Но в то же время она наметила профессора Раундбегга в качестве гостя, нового льва, которого она хотела пригласить в Хинстэд в одну из декабрьских суббот, когда кругом нигде не будет цветов.

Он вынул часы; скептицизм его торжествовал.

- Еще пять минут.

и его белые фланелевые брюки оскорбляли глаз. Один из карманов его жакета был оборван и печально болтался. Несмотря на свое бравирование, он заметно хромал. Он сжимал в руке пучок сероголубых цветов, которые он безцеремонно сунул Раундбеггу под нос.

- Правильно?

- Совершенно. Но каким...

- Это не важно. - Он вынул часы. - В течение 20 часов?

Ботаник вежливо согласился. Даже на две или три минуты раньше. Пандольфо обратился к Поле и уронил на её колени нежные цветы, увядшие совершенно, несмотря на горсть мха, в который они были бережно завернуты. Она подняла бедный пучок и любовалась их все еще сохранившимся изяществом. Она должна была как нибудь выразить ему свою признательность, хотя бы с условной приветливостью:

- Как мне благодарить вас?

Раундбегг вмешался:

- Не знаю, как вы сможете отблагодарить человека, сотворившого, поистине, чудо.

Пандольфо с насмешливый картинный жестом снял шляпу:

- Мой друг, из ваших уст - это поистине похвала.

Эглоу, который встал при его приближении и с безпокойством следил за ним, подошел и взял его за руку.

- Садитесь, сэр.

Неожиданное прикосновение заставило вздрогнуть Пандольфо, так как в своей безмерной радости он, торжествуя, замечал только Полу и бросившого ему вызов ботаника; когда он вздрогнул, лицо его вдруг невольно исказилось от боли. Пола нагнулась вперед.

- Вы ушиблись, вам больно?

Он разсмеялся, на мгновение оперся на Эглоу, потом опустился в кресло.

- Заниматься ботаникой на скользких обрывах и крутизнах - дело, подходящее для горных серн, но не для человеческих существ. - Он вздохнул.

Голова его вдруг упала вперед, и тело его, как мешок, безсильно свесилось со стула.

Причина, вызвавшая его обморок, была не из особенно серьезных: пара переломленных ребер и растянутая жила на ноге. Две недели абсолютного покоя, по мнению доктора, снова поставят его на ноги.

- Но, mesdames, - сказал он обеим лэди, которые в силу обстоятельств должны были взять на себя заботы о нем, - это если он будет лежать совершенно спокойно и даст природе сделать свое дело. При его неистовом темпераменте однако...

При таком бешеном темпераменте все могло случиться. Оне и его друг мсье Эглоу должны употребить все усилия, чтоб сдерживать его. Только его железная натура и воля, твердая, как алмаз, дали ему возможность пройти те 10 километров, которые разделяли место происшествия от Пти-Сэн-Бернар, где он оставил свой автомобиль. Эти горы - не простая прогулка.

И спуститься для чего? Чтоб найти цветок - маленькую Orlaie. Безусловно, она красива. Она встречалась редко и росла только на самых крутых обрывах. Конечно, не стоило из-за нея рисковать человеческой жизнью. Сэр Пандольфо поскользнулся и с катился вниз футов на пятьдесят. Единственно, что можно сказать - это если бы он не скатился, то не нашел бы Orlaie. Каким образом ему удалось снова вскарабкаться наверх - противоречило всем, даже самым невероятным предположениям.

Доктор умолял обеих лэди и его друга мсье Эглоу присмотреть за ним, чтоб он лежал спокойно. Тем временем он уже успел протелефонировать, чтоб прислали опытную сестру.

Это было новое затруднение для измученной женщины. Как могла она обращаться с высокомерным пренебрежением с человеком, который не только рисковал из-за нея своей шеей и своей репутацией непогрешимости лишь для того, чтобы принести ей ничего не стоющее растеньице, - но и вернулся из своей экспедиции со сломанными ребрами и, исполнив свою миссию, упал без чувств к её ногам, как какой-нибудь из закованных в латы рыцарей короля Артура? Это было трогательно. Клара Димитер проливала такия крупные сентиментальные слезы, что Пола сбежала от нея, боясь что у нея сорвется какая-либо резкость по адресу Клары. Глаза Полы были сухи до того, что горели даже; но все же она чувствовала всю патетичность этого идиотского приключения. Чисто гуманные чувства заставили ее под крылом защиты Клары при первой же возможности навестить его. Ребра его были вправлены, весь он обвязан бинтами и, находясь под уходом сестры, вызванной из Э, - он заявил, что чувствует себя хорошо и что он вполне счастлив. Пола мягко пожурила его за его подвиг. Так дорого приходилось расплачиваться за такой, в сущности, пустяк.

- Чтобы исполнить малейшее ваше желание, - сказал он, - я охотно готов переломать все свои кости.

Разве влюбленный мог сказать больше этого? Она знала, что это была не пустая похвальба. В его словах был вызов толкнуть его на дальнейшие подвиги ради нея. С известной точки зрения она понимала, что стала объектом самой анахронической романтической страсти. Подобной любовью любили итальянцы кватроченто, когда влюбленные творили божественные глупости, вроде того, что замерзали на-смерть или садились на раскаленную жаровню - все лишь для того, чтобы прославить имя своей возлюбленной. Положение становилось смешным - гротеском, тем более, что в нем был элемент сурового реализма. Она настолько знала силу воли и экзальтированность этого человека, что, потребуй она от него горсть снега с самой высокой и недоступной вершины Альп - она получила бы требуемое - при том снег был бы преподнесен ей в особой изобретенной им самим термосе из Полиния, с подходящей гравированной надписью на особой пластинке, вделанной в термос. И не могло быть сомнения в том, что снег, действительно, добыт с самой недоступной вершины. Она была вынуждена признаться, что ему можно в этом отношении верить на-слово. В таком наивысшем воплощении самосоздания обману не было места. Она призналась самой себе, что безгранично верит в его честность. Её разговоры с Грегори Эглоу, этим пылким чистосердечным человеком, уничтожили бы последнее сомнение. Пандольфо подобрал его голодного и обносившагося, отравленного газами и разбитого войной. Он превозносил своего благодетеля до небес, подтверждая свой рассказ примерами.

В течение первых дней болезни Пандольфо Пола много времени провела в обществе преклоняющагося перед ним Грегори. Она узнала скудные факты его истории. Он был из хорошей семьи; Пола заметила это при первом же разговоре с ним. Скромные средства его вдовца-отца лишь с трудом позволили ему послать сына в Кэмбридж. Наступила война. Отец и оба сына попали в её водоворот, и только Грегори с трудом удалось снова выбраться оттуда живым. Младший брат Грегори воспитывался на средства дяди, сэра Понсонби Эглоу. Но сэр Понсонби тоже умер во время войны, не оставив завещания, и все его состояние перешло к его вдове, немке, которая перед своей смертью отдала все своим родственникам, так что Грегори остался без всяких средств.

- Ужасная женщина, - воскликнула лэди Димитер, когда услышала эту историю. - Я много слышала о ней. Чистейшая немка. Ходила по своему имению и подавала карманным электрическим фонарей сигналы, пока... кто был этот очаровательный человек, который в то время был командиром восточных частей? Знаете тот, который так чудесно играл на банджо и женился еще на Мьюриель - как ее там дальше... Мьюриель... Я скоро и свое имя стану забывать! Во всяком случае он вмешался и запретил ей сигнализировать. И она допилась до смерти эфиром. Да, я хорошо помню всю эту историю. Для нея гораздо лучше, что она умерла.

Этих сведений, пожалуй, и не совсем достоверных, не было в рассказе Грегори. Он лишь упомянул о кончине лэди и её завещании в пользу своих родных.

Пола наморщила лоб.

- Так трудно разобраться во всех этих смертях. Но если сэр Понсонби умер, не оставив наследника, то вы...

Он быстро перебил ее.

- Мой отец носил титул баронета один месяц, а за ним мой брат всего одну неделю.

- Как это? Ведь вы сказали, что он моложе вас?

Он объяснил все своей мягкой манерой. Неудачи преследовали его с самого рождения, пока не появился сэр Виктор с своим мощным заклинанием против неудачи. Отец Грегори лишь после его рождения женился на его матери. Это была дикая и романтичная история. Она была Мак-Кэрн из родового замка Кэрнесс близ Эддракиллие в Сезерландшэре. Семья их вела свое происхождение, правда, запятнанное мезальянсами, от самого Малькольма II. Поэтому, когда Симон Эглоу посетил их во время своего путешествия пешком по горам и представил свои рекомендательные письма - они сперва приняли гостя с радушием истых горцев. Но с гневом и возмущением отвергли этого сына выскочки баронета, получившого свой титул всего при Якове I - этом грибе среди королей; и этот выскочка осмелился просить у них руки их дочери! С надменной иронией они спросили его, что он в свадебном контракте намерен передать своей жене? Узнав же, что он может предоставить этой лэди лишь свое имя, юность и золотые надежды многообещающого, но начинающого врача - они выставили его из замка по всем правилам вежливости горцев.

В жилах молодой лэди недаром текла кровь Пиктских королей - и она взяла все дело в свои руки. Юный Эглоу еще не успел понять всего позора своего изгнания, когда очутился на парусной лодке с Элинор Мак-Кэрн у румпеля - на пол-пути через Норс-Инк. При попутном ветре они скоро достигли Бэтт-оф-Льюсис - быть может, один из уголков, где бдительность Божественного Провидения слабее всего.

В течение нескольких месяцев длилась их идиллия, хотя и обставленная с наивозможнейшей простотой в силу необходимости. Они жили в хижине рыбака, питаясь овсяной мукой, рыбой и контрабандной водкой. Стояло редкостное ясное лето.

А затем в один прекрасный день неуклюжий колесный пароходик обогнул мыс. От пароходика отделилась лодка, высадившая нескольких решительных и взбешенных джентльмэнов. Они жестоко избили Симона Эглоу, бросили его в море и силой увезли с собою заблудшую Элинор.

Приблизительно в такой форме Пола создала себе эту картину по застенчивому полному романтики рассказу Грегори. Он в детстве слышал от отца эти суровые факты. А иногда его мать заставляла работать воображение маленького Грегори своими яркими деталями рассказов об их идиллической жизни вдали от людей.

Из его недомолвок Пола поняла, что они заперли молчаливую упорствующую Элинор в комнату одной из башен замка, пока к великому ужасу всей семьи, несчастный Грегори не огласил ее криком отвращения от своего первого знакомства с черствым холодным миром. Тогда они вынуждены были спешно послать за бедным, хотя и достойным порицания Симоном, который и понятия не имел обо всем случившемся. Их повенчали немедленно же и услали на юг с проклятием всей семьи. По шотландским законам ребенок был узаконен и мог наследовать шотландския имения. Но английский закон важно покачал головой. То же в осуждение ему сделал сэр Понсонби Эглоу, который был старше своего брата на много лет. А его жена - немка - с первого же взгляда не взлюбила гордую шотландскую лэди. Вот почему и случилось, что сэр Понсонби видел в младшем сыне доктора Симона наследника своего титула и состояния, в то время как злополучный Грегори должен был сам пробивать себе дорогу в жизни.

Выпущенный из госпиталя и демобилизованный, он стал лицом к свету, которому не нужны были искалеченные люди с поверхностными знаниями. Борящиеся за кусок хлеба питали злобу против вышедших живыми из ада войны. Выжившие чувствовали, что на них со всех сторон устремлены холодные взоры, вопрошающие, почему они не сумели даже умереть как следует. Таким образом Грегори привык считать самого себя вторгшимся в страну живых; страну, правители которой старались сделать ее удобной для жизни в ней героев, оставшихся дома.

от Уэйн-Уока.

Тогда-то и случилось чудо. Мимо него прошел широкоплечий, изысканно одетый господин, несший под мышкой пакет, завернутый в бумагу.

Не успел он отойти несколько ярдов, когда из очевидно лопнувшого пакета упало что-то на мостовую. Грегори поднял это нечто и стал разглядывать сперва с изумлением, а потом с интересом. Он нагнал прохожого.

- Извините, сэр, но вы уронили что-то.

Пандольфо обернулся, поблагодарил его, а потом спросил:

- К чему вам было безпокоиться возвращать мне этот обломок камня?

- Потому что, насколько я могу судить при лунном свете, это образчик из коллекции минералов и может быть ценный, - отвечал Грегори.

- Чорт побери, что вы понимаете в образцах минералов? - воскликнул Пандольфо, оглядывая обтрепанного молодого человека с ног до головы. - Да вот. Скажите ка мне, что это по вашему?

Он вынул из кармана маленький электрический фонарик и ярко осветил обломок, лежавший на его левой ладони. Грегори забавлял этот неожиданный экзамен, и он внимательно осмотрел образчик. Ему вдруг вспомнилось, что в былые годы, в дни его работы в лаборатории, подобный же кусочек лежал на третьей полке, вторым справа. Он разсмеялся,

- Наудачу, я сказал бы, что это мышьяковый колчедан.

Пандольфо осторожно перевел луч света на его лицо.

- Молодой человек, - сказал он, - сядем вот сюда и поговорим. Не каждую ночь можно наткнуться на минералога-специалиста на набережной Темзы. Это не мышьяковый колчедан, хотя величайший авторитет Лондона всего четверть часа тому назад сказал то же, что и вы. Так что вы, хотя и ошиблись, все же тем самым примкнули к мнению лучших знатоков своего дела.

- А что же это? - спросил Грегори.

- Чтоб узнать, что это, профессор был готов отдать все на свете. Мне кажется, что он нарочно сделал прорез в этой бумаге - все лишь для того, чтобы один из кусочков выпал бы на мостовую, а он, последовав бы за мной, нашел бы его где-нибудь на пути, который разделяет его дом от моего.

С этими словами Пандольфо сел на скамью и вежливым жестом пригласил Грегори сесть рядом с ним. Потом он тщательно осмотрел и завязал пакет. При этом взгляд его случайно упал на разорванный ботинок Грегори.

- Простите мой нескромный вопрос, - сказал он, - прибыльное ли это дело - заниматься минералогией?

Грегори встал - вернее в нем стал на дыбы гордый шотландский дух его матери.

- Боюсь, что это вопрос, на который я не могу дать вам ответа. До свидания.

Пандольфо вскочил, подняв в знак протеста обе руки.

- Молодой человек, обидеться это часто то же, что и упустить случай. Я знаю вашу историю. Вы джентльмэн. Имеете недурные познания в некоторых отраслях, но вы выбиты из колеи. И, будь я проклят, если вы не голодны.

- Садитесь. Вы поедете со мной. Вы увидите, что я горд не меньше вас и вдвое более голоден, чем вы. Мне не нужны люди, не исполняющие того, что я говорю им.

В сущности, только чтоб избежать столкновения с Пандольфо, с которым он не мог сравниться в силе и, подчиняясь его веселой манере сангвиника командовать, Грегори позволил, чтоб его втолкнули в такси.

- Это не далеко, почти за углом; но я вижу, что вы сегодня ходили достаточно.

Грегори неясно вспомнился потом огромный дом, мягкие ковры, картины, статуи, облитые мягким светом; длинный корридор; огромная восьмиугольная комната, наполненная смесью всяких разнородных вещей, начиная от удобных кожаных кресел и изящного письменного стола - вплоть до столов, разставленных на козлах, заваленных таинственными предметами и приборами; стены, увешанные множеством редких гравюр и фотографий машин. Он заметил в конце комнаты клетку с попугайчиками-неразлучками. - Впереди Пандольфо шел слуга, зажигавший во всех комнатах свет.

- Ужин накройте здесь - крикнул Пандольфо. - Подайте ветчину, цыплят, ростбиф, язык, пудинг - все что у вас есть. И бутылку шампанского. - Он усадил Грегори в кресло.

- Мое имя Виктор Пандольфо. Я изобрел всякия штуки, начиная с машинки для сушки женских волос и вплоть до прибора, дающого знать о приближении подводной лодки за десять морских узлов.

Грегори вспомнил, что слышал о нем где-то, и даже встретил имя его, такое необычайное, в списке получивших отличия.

- Я думаю, сэр Виктор - не так ли?

- К чему думать, если вы знаете? Думать - это сила, которую следует экономить. - Он разсмеялся. - Ну-с, это все обо мне. А что вы разскажете о себе?

Лишь позже, когда он подкрепился хорошей пищей и вином, и видя искреннюю радость своего хозяина по поводу того, что Грегори ел с аппетитом, - он собрался с храбростью и рассказал свою историю. Он сознался, что был голоден, устал, что его ждал ночлег на той скамье на берегу Темзы. Как гордый, но робкий человек, он начал свой рассказ с конца; Пандольфо не успокоился, пока не узнал при помощи быстрых кратких вопросов все, вплоть до его рождения. Обрывки сведений не годились, заявил он; он должен был знать все - от корней до кончиков ветвей. Наконец, он бешенно затрезвонил; на звонок явился слуга. Пандольфо выпалил, протянув руку:

- Сейчас же приготовьте спальню для мистера Эглоу. Мистер Эглоу мой новый личный секретарь. Он приехал поздно и по дороге потерял багаж, так что достаньте ему все необходимое. Доложите мне, когда все будет готово.

Когда слуга ушел, он с торжеством обернулся к растерянному молодому человеку, который пробормотал:

- Вы очень добры - но я не понимаю. Это шутка с вашей стороны?

- Мое чувство юмора очень глубокое, - торжественно отвечал Пандольфо. - Но прошу поверить мне, что я не шучу подобными вещами. Если я говорю, что вы мой личный секретарь - то вы, действительно, будете моим секретарем.

Молодой человек стал смущенно возражать. Он не знал стенографии, никогда не писал на машинке. Пандольфо стал терять терпение. У него была целая куча служащих, знавших все это до тонкости. Тогда Грегори спросил:

- Но что же я буду делать?

- Все, что я буду говорить вам. Учитесь исполнять мои требования. Вы сумеете это. Я никогда не ошибался в моей жизни. Я знаю, когда люди лгут, и когда они говорят правду. Вы достаточно видели свет, чтобы знать, что большинство людей припишет мой поступок размягчению мозга: подобрать бродягу с набережной Темзы и сделать его своим доверенным помощником, личным секретарем с начальным жалованьем в 400 фунтов в год на всем готовой. Но нет, мой мозг необыкновенно тверд и ясен. Все же, мой друг, предупреждаю раз и навсегда: если вы обманете мои ожидания или предадите меня - глаза его внезапно засверкали, как острия двух кинжалов какого-либо неблагонамеренного предка-неаполитанца - лучше бы вам не рождаться на свет Божий!

- Может быть мне лучше вернуться на набережную? - сказал Грегори, вставая.

Пандольфо ответил:

"честь спортсмена" - кроме того, когда оно означает, что каждому дается возможность безпрепятственно испробовать свои силы и умение, что, в сущности, лишь простая честность - первое правило всякой игры и спорта - это выражение всегда казалось мне лозунгом неблагородно поступающих людей, старающихся найти себе оправдание.

Он быстро распахнул двери восьмиугольной комнаты и указал обеими руками по направлению к Темзе.

- Набережная - и Бог весть какие испытания. Постель, удобства, возможно даже обезпеченность в конце концов, а пока чертовски трудная жизнь.

Снова в Грегори возмутилась кровь его гордой матери-шотландки.

Его уму, привыкшему к нормальной современной обстановке событий, казалось, что перед ним была какая-то экзотичная сцена, чуть ли не из "Тысячи и Одной Ночи." Он из Обыденности переступил через порог в Нереальное. Он старался побороть потрясение, вызванное этим поразительный открытием. А потом стойко, хотя чувствовал себя обезсиленный борьбой, он протянул худощавую руку, сказав:

- Я не сумею выразить вам свою благодарность сэр Виктор, за вашу необыкновенную доброту, но...

Пандольфо ураганом захлопнул дверь, быстро обернулся, схватил Грегори за узкия плечи своими нервными руками, откинул голову и громко расхохотался.

- Какой вы еще глупец. Разве я не сказал вам, что ставлю всегда лишь на верный выигрыш? Отправляйтесь-ка прямо в постель. Уходите. Вы будете здесь, в этой комнате, ровно в девять часов утра.

Он нажал электрический звонок и звонил не переставая. Он чуть не целых пять минут простоял так над звонком, слегка нагнувшись, торжествующий. Потом спросил:

- Еще стакан водки перед сном, так называемый - ночной колпак? Нет? Тогда спокойной ночи. Вы увидите, что встревоженный Джинкс или Бинкс, как его там звать, ожидает вас. Если у вас не будет всего, что вам может понадобиться - я казню его завтра электричеством. Распорядитесь насчет вашей утренней ванны и завтрака. И не забудьте, ровно в 9 тут. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такова была сцена, которую Пола постаралась представить себе по обрывкам своих случайных, всегда сдержанных разговоров с Грегори Эглоу; такова была история о том, как завязались первые отношения между Грегори и Пандольфо.

- Я был так же безпомощен, как парусное судно, попавшее в тайфун, - шутя сказал Грегори.

- Все это хорошо, как метафора, - сказала Пола. - Но, предположим, вы оказались бы не в силах исполнить предназначенную вам работу?

Его кроткие глаза засияли.

- Под его руководством как-то само собой работается. Даже червяку под его эгидой не вздумалось бы извиваться или итти не по намеченному пути. Сперва я казался самому себе величайшим мошенником; потому что, на самом деле, перезабыл все, что когда-то знал по минералогии. В сущности, я был обязан всем случайно удачному определению - шутке, выкинутой памятью в силу ассоциации по положению такого же образца на полке нашей лаборатории. Но это подействовало на его воображение. Я должен был быть удивительный малым, по его мнению... Я в течение нескольких лет работал и днем, и ночью, чтоб оправдать его доброе мнение обо мне.

- Разсказывал он вам когда-нибудь историю своей жизни? - спросила Пола.

- Нет. А вам?

- Самую малую толику. Но я догадываюсь, что его история не менее романтична, чем ваша.

Тем временем Пандольфо страдал, но не от боли, а потому, что его сломанные ребра принудили его к полной бездеятельности. Он приехал с намерением закружить Полу в вихре путешествий вдоль и поперек всей Савойи. Он мечтал о пикниках при водопадах, о завтраках в ресторанах, славящихся на весь мир, о прогулках при лунном свете и набегах на жемчужные и бриллиантовые запасы ювелиров в Э-лэ-Бэн. Вместо этого, он был прикован к постели, обязанный лежать спокойно на спине, Бог знает еще сколько времени - и он ничего не мог дать ей, кроме приветствия благодарной улыбкой, когда она каждый день заглядывала к нему, чтоб справиться о его здоровьи. Конечно, он посылал своего шофера, Грегори, а иногда и сиделку скупать все запасы фруктов, шоколада и цветов в Рэн-лэз-О. И Пола, и лэди Димитер - обе принуждены были размещать переизбыток цветов вдоль корридора. Но он раздражался, что силы и возможности его так ограничены. Он заставил Грегори опустошить маленький книжный магазикчик, жадно поглощая все нашедшиеся там криминальные романы.

ее. Он искусно выпытал от ничего не подозревавшей Клары адреса лучшей портнихи и лучшей модистки в Э. Он послал за ними свой автомобиль. Их ввели в комнату, где находился больной джентльмэн и его сдержанная сиделка.

- Я прошу вас сделать для этой лэди самое красивое платье, какое только вы можете придумать, и шляпу к нему. Будьте добры снять с нея мерку.

Из трех пораженных женщин первой в себя пришла модистка.

- Но, мсье, для дамской шляпки не принято снимать мерку.

- Но, сэр Виктор, - сказала сиделка, - я не хочу этих вещей.

- Вы их будете иметь, - отвечал он.

Сиделка уступила, переходя от радости к смущению и обратно, и бросилась за помощью к единственной сильной женщине, которую знала среди окружающих.

- Миссис Фильд, что мне делать?

Пола взяла ее под руку и прошла с ней в комнату Пандольфо, где сидели две размечтавшияся рабыни, искренне уверенные, что требование мсье было самым разумным и самым обыкновенным поступком вполне разумного обыкновенного человека. Оне пришлют утром все свои модели платьев и шляп. Madame (сиделка) могла выбирать, а что касается примерок, то оне могли быть произведены либо тут, либо в Э, как madame удобнее.

- Дорогая миссис Фильд, - сказал он, - я буду еще более преданным вам слугой, если вы будете так любезны и поможете Уильямс вашим опытным глазом знатока.

- Но, сэр Виктор! - вскричала сиделка. - Вы не понимаете меня. Я не хочу ни парижских платьев, ни парижских шляп. Когда мне носить их?

- Вот, именно, - вставила Пола холодно. - Когда?

Он выпустил клубом дым изо рта и помахал сигареткой в воздухе.

- В Биаррице, когда покончит со мной. Ей нужен месяц отдыха. Я позабочусь об этом. У меня там добрая дюжина друзей, которые возьмут на себя помочь ей весело провести время. По первому моему слову целая вереница автомобилей будет ждать ее у вокзала.

- Mesdames, - обратился он к поставщицам тряпок, - решено. Завтра вы покажете все, что у вас есть лучшого. И если вы знаете поставщицу белья...

- Но, мсье, moi-même, - перебила его модистка.

- Прекрасно.

- Я рада, что вы так думаете, - заметила Пола.

Она выпроводила всех трех женщин из комнаты.

Огорченная сиделка чуть не бросилась ей на шею. Ей совсем не хотелось ехать в Биарриц, хотя она знала, что друзья сэра Виктора, наверно, милые люди. Конечно, она будет рада отдыху. У нея не было ни одной свободной недели уже больше года. Но ей хотелось бы провести его в Корнуоле. Её отец был стряпчим в Бодмине и у него большая семья. Ей страшно хотелось увидеть их всех.

- Нет. Вам не надо говорить с сэром Виктором. Он все время сам говорит с вами.

На минуту оне обсуждали эту тему, и Уильямс повторила тот же зопрос. Что толку во всех шикарных платьях, разве это годится для Бодмина?

- Кроме того, - прибавила она, - я не могу принять этого. Это удивительно великодушно со стороны сэра Виктора, но я, право, не могу.

- Вы и не примете, если не хотите, - сказала Пола.

Она вместе с сиделкой спустилась вниз. Около клетки лифта стоял плетеный диванчик, на который она и предложила Уильямс сесть. Неподалеку стоял другой, куда она пригласила сесть обеих француженок. Пандольфо всех их поставил в идиотское положение. Пола должка была согласовать самые отдаленные точки зрения.

Пандольфо безусловно был простодушен, думая только о том, как бы наиболее ослепительно излить на милую трудолюбивую сиделку лучи своей доброты.

Обе портнихи, в силу странного опыта, пришли к логическому заключению, что английский милорд влюбился в свою сиделку и - чего естественнее? - хотел одеть ее, как подобало его положению. В их глазах она прочла желание навязать дюжину платьев, двадцать шляп, кучу шелковых чулок и разных других прозрачных вещей. Их соединенные аппетиты простирались, по крайней мере, до тысячи фунтов.

Сама Уильямс - привыкшая к прямоте, добродетельная англичанка, пораженная этим великодушием, доходящим до абсурда, просто и откровенно сказала Поле:

- Если бы он, как другие мужчины, вел себя глупо и объяснялся бы мне в любви, - я поняла бы и сумела бы справиться с ним; я работаю сиделкой уже 9 лет и знаю способы самозащиты. Но, уверяю вас, он ни столечко не надоедал мне. И он так мил. Если он не может сделать чего либо для других - вас, лэди Димитер, мистера Эглоу, для шофера, слуги или меня - то он, действительно, очень несчастен.

Точка зрения Полы тут не имела значения. Она величественно постаралась остаться в стороне. Она быстро справилась с обеими поставщицами. Оне ведь сами видели, что мсье, как истый мужчина, не имел понятия о таких вещах. Было бы тратой времени привезти сюда в Рэн всю кучу нарядов. Гораздо проще будет, если сиделка, как только сможет оставить своего больного, приедет с Полой в Э, и оне вместе выберут подарок, который ей делает мсье в благодарность за её заботы о нем. У Полы была спокойная, полная благородства, манера повелевать.

Лифт уносил вниз двух модисток, находившихся под впечатлением разумных слов Полы, вследствие которых померкли их яркия надежды.

Пола вернулась вместе с сиделкой в комнату больного, и Уильямс скрылась на балкон. Произошло настоящее сражение, во время которого Пола спокойно рассказала о намерениях сиделки.

- Мне все равно, каковы бы ни были её намерения. Я хочу дать ей то, чего она никогда в своей жизни не будет иметь, разве только, если выйдет замуж за богача. Я хочу, чтоб она провела лучший месяц в своей жизни, имела бы красивые платья, пила бы шампанское, была бы окружена роскошью и довольством. Она заслуживает это, не правда ли? Маленькая дурочка не знает, от чего она отказывается. Там сейчас и Блэки, генерал и лэди Бэргойнь, Стонор-Мертоны, миссис Уизерс - я еще встретил вас на том завтраке, который она давала в Карлтоне. Они все так же респектабельны, как передний ряд скамей в приходской церкви. Не подумайте, что я ушлю ее куда-нибудь, не позаботившись о надежных, уважаемых спутниках для нея.

- Она не принадлежит к их обществу, - заметила Пола.

- Если вы так будете извиваться в своей постели, то отправитесь туда, где, насколько я слышала, нет ни портных, ни модисток, и где определенно, вам не позволят делать то, что вам захочется!

Он вспыхнул.

- Хотел бы я увидеть того дьявола, который помешает мне в этом!

- В силу деликатности я говорила о противоположном месте, где меры более мягкия, - с улыбкой сказала Пола, сознавая впервые свое превосходство: она спокойно стояла над скованным гигантом.

- Я и теперь победила вас, - ответила Пола.

Он запротестовал. Они заспорили. Но Пола не уступала - Так как вы хотите из чистого великодушия наградить ее, то дайте ей возможность провести этот месяц отдыха в Бодмине и уполномочьте меня помочь ей выбрать маленький гардероб, который не оскорбит чувств её семьи.

- Но разве вы не понимаете, я хочу, чтоб она поехала в Биарриц!?

Она нахмурила лоб. Это тщеславие дарить казалось таким ребяческим.

- Я настаивал бы, будь у меня для этого достаточно средств. Я сделал бы ее королевой всемирного союза сиделок. Девушка, подобная ей, работает до изнурения в неизвестности и не имеет ни одного яркого часа в своей жизни! Во всяком случае, у нея будет ослепительный месяц- отдыха.

- В Бодмине.

- Никогда! - вскричал Пандольфо.

- В таком случае, сэр Виктор, - и она сделала ему насмешливый глубокий реверанс, - мне очень жаль, но я заявляю вам за две минуты до свершения факта, что нашему приятному знакомству наступил конец.

- Пола.

Это было впервые, что он так прямо обращался к ней. Она подошла к постели.

- Я не люблю поступать против собственного мнения. Но, чтобы угодить вам, эта дурочка поедет в Бодмин.

Он протянул руку, и она пожала ее в знак перемирия. Но он крепко схватил её руку и так сильно потянул ее к себе, что ей пришлось, чтоб не упасть, опереться второй рукой на край постели. И в это мгновение, когда их лица были близки, он прошептал, чтоб его слов не было слышно на балконе, где сиделка боязливо прислушивалась к результатам спора:

В это мгновение Уильямс, услышав, как щелкнула ручка двери и подумав, что разговор кончился - скромно вошла в комнату. Странной позе только что еще спорившей пары можно было придать лишь одно значение. Она невольно чуть не задохнулась от неожиданности и поспешила снова выскочить на балкон. Её полуподавленный вздох нарушил очарование. Пола освободила руку от ослабевшого пожатия руки Пандольфо и полубезсознательно потерла свою кисть.

Несмотря на свои переломанные ребра, он проявлял необыкновенную физическую силу. Они довольно глупо посмотрели друг на друга.

- Боюсь, что это один из тех переломов в жизни и во мнениях, которые вы не любите, - сказала она и поспешила скрыться из комнаты.

- Уильямс, - сказал Пандольфо, когда она, наконец появилась на его зов. - Вы едете в Бодмин, а я женюсь на мисисс Фильд. 

Пола ушла в свою комнату в таком смешении чувств, что за свой краткий переход не успела разобраться в них. Но на это у нея еще достаточно было времени впереди. Она нашла, что ее ждала целая кипа писем и газет. Она с жаром схватилась за это отвлечение от своих мыслей. Первое письмо, которое она распечатала, было от её отца, мистера Кристофера Вэрези из Чадфорд Парка, Глостершэр. Оно было длинно и написано нервным изломанным почерком. Она всегда лишь пробегала письма отца, чтоб схватить главные факты, сообщаемые иероглифами, оставляя; полную расшифровку письма до более свободного времени. Главнейшие Факты этого письма принесли известие об ужасном горе. В этом был замешай негодяй Монт Дэнджерфильд, делец; шли какие-то несвязные фразы о Патагонской Эльдорадо - он мог бы купить и Перувианския Бонанца - но первые показались ему вернее; разорение; Чадфорд Парк должен был быть продан; слова "квартира в Пэтни" были написаны с четкостью отчаяния. Так же сразу можно было разобрать сообщение, что, очевидно, та рента, которая выплачивалась им дорогой Поле, должна была прекратиться, так как стала финансовой невозможностью для безсердечно обобранной жертвы, еле-еле избежавшей банкротства.

Пола опустила письмо, омраченная очевидной потерей половины своего скромного дохода. Машинально она разбросала остальные письма. Под ними внизу лежала телеграмма из Э-лэ-Бэн. Текст был следующий:

"Знаменита ветчиной и битвами".

Лишь после долгого сжимания стучавших висков она сообразила, что телеграмма была от Спенсера Бабингтона, и в этой скрытой, с его точки зрения, ничуть не юмористической форме, он сообщал свой великий секрет, что ему предложили пост английского посланника в Чехо-Словакии, столица которой, как известно всему миру, Прага.