Песнь о Гайавате.
Сын Вечерней Звезды

Заявление о нарушении
авторских прав
Автор:Лонгфелло Г. У., год: 1866
Категория:Поэма


Предыдущая страницаОглавлениеСледующая страница

СЫН ВЕЧЕРНЕЙ ЗВЕЗДЫ

  "То не солнце ли заходит 
Над равниной водяною? 
Иль то раненый фламинго 
Тихо плавает, летает, 
Обагряет волны кровью, 
Кровью, падающей с перьев, 
Наполняет воздух блеском, 
Блеском длинных красных перьев? 

  Да, то солнце утопает, 
Погружаясь в Гитчи-Гюми; 
Небеса горят багрянцем, 
Воды блещут алой краской! 
Нет, то плавает фламинго, 
В волны красные ныряя; 
К небесам простер он крылья 
И окрасил волны кровью! 
 
  Огонек Звезды Вечерней 
Тает, в пурпуре трепещет, 
В полумгле висит над морем. 
 
На груди Владыки Жизни, 
То Великий Дух проходит 
Над темнеющим закатом! 
 
  На закат смотрел с восторгом 
Долго, долго старый Ягу; 
Вдруг воскликнул: "Посмотрите! 
Посмотрите на священный 
Огонек Звезды Вечерней! 
Вы услышите сказанье 
О волшебнике Оссэо, 
Что сошел с Звезды Вечерней! 
 
  В незапамятные годы, 
В дни, когда еще для смертных 
Небеса и сами боги 
Были ближе и доступней, 
Жил на севере охотник 
С молодыми дочерями; 
Десять было их, красавиц, 
Стройных, гибких, словно ива, 
Но прекрасней всех меж ними 
 
 
  Вышли девушки все замуж, 
Все за воинов отважных, 
Овини одна не скоро 
Жениха себе сыскала. 
Своенравна и сурова, 
Молчалива и печальна 
Овини была - и долго 
Женихов, красавцев юных, 
Прогоняла прочь с насмешкой, 
А потом взяла да вышла 
За убогого Оссэо! 
Нищий, старый, безобразный, 
Вечно кашлял он, как белка. 
 
Ах, но сердце у Оссэо 
Было юным и прекрасным! 
Он сошел с Звезды Заката, 
Он был сын Звезды Вечерней, 
Сын Звезды любви и страсти! 
И огонь ее, и чары, 
И краса, и блеск лучистый - 
 
Все в речах его сверкало! 
 
  Женихи, любовь которых 
Овини отвергла гордо, - 
Йенадиззи в ожерельях, 
В пышных перьях, ярких красках 
Насмехалися над нею; 
Но она им так оказала: 
"Что за дело мне до ваших 
Ожерелий, красок, перьев 
И насмешек непристойных! 
Я счастлива за Оссэо!" 
 
  Раз в ненастный, темный вечер 
Шли веселою толпою 
На веселый праздник сестры, - 
Шли на званый пир с мужьями; 
Тихо следовал за ними 
С молодой женой Оосэо. 
Все шутили и смеялись - 
Эти двое шли в молчанье. 
 
  На закат смотрел Оссэо, 
 
Отставал, смотрел с мольбою 
На Звезду любви и страсти, 
На трепещущий и нежный 
Огонек Звезды Вечерней; 
И расслышали все сестры, 
Как шептал Оссэо тихо: 
"Ах, шовэн нэмэшин, Ноза! - 
Сжалься, сжалься, о отец мой!" 
 
  "Слышишь? - старшая сказала. 
Он отца о чем-то просит! 
Право, жаль, что старикашка 
Не споткнется на дороге, 
Головы себе не сломит!" 
И смеялись сестры злобно 
Непристойным, громким смехом. 
 
  На пути их, в дебрях леса, 
Дуб лежал, погибший в бурю, 
Дуб-гигант, покрытый мохом, 
Полусгнивший под листвою, 
Почерневший и дуплистый. 
 
Испустил вдруг крик тоскливый 
И в дупло, как в яму, прыгнул. 
Старым, дряхлым, безобразным 
Он упал в него, а вышел - 
Сильным, стройным и высоким, 
Статным юношей, красавцем! 
 
  Так вернулася к Оссэо 
Красота его и юность; 
Но - увы! - за ним мгновенно 
Овини преобразилась! 
Стала древнею старухой, 
Дряхлой, жалкою старухой, 
Поплелась с клюкой, согнувшись, 
И смеялись все над нею 
Непристойным, громким смехом. 
 
  Но Оссэо не смеялся, 
Овини он не покинул, 
Нежно взял ее сухую 
Руку - темную, в морщинах, 
Как дубовый лист зимою, 
 
Милым другом, Нинимуша, 
И пришел с ней к месту пира, 
Сел за трапезу в вигваме. 
Тот вигвам в лесу построен 
В честь святой Звезды Заката. 
 
  Очарованный мечтами, 
На пиру сидел Оссэо. 
Все шутили, веселились, 
Но печален был Оссэо! 
Не притронулся он к пище, 
Не сказал ни с кем ни слова, 
Не слыхал речей веселых; 
Лишь смотрел с тоской во взоре 
То на Овини, то кверху, 
На сверкающие звезды. 
 
  И пронесся тихий шепот, 
Тихий голос, зазвучавший 
Из воздушного пространства, 
От далеких звезд небесных. 
Мелодично, смутно, нежно 
"О Оссэо! 
О возлюбленный, о сын мой! 
Тяготели над тобою 
Чары злобы, темной силы, 
Но разрушены те чары; 
Встань, приди ко мне, Оссэо! 
 
  Яств отведай этих дивных, 
Яств вкуси благословенных, 
Что стоят перед тобою; 
В них волшебная есть сила: 
Их вкусив, ты станешь духом; 
Все твои котлы и блюда 
Не простой посудой будут: 
Серебром котлы заблещут, 
Блюда - в вампум превратятся. 
Будут все огнем светиться, 
Блеском раковин пурпурных. 
 
  И спадет проклятье с женщин, 
Иго тягостной работы: 
В птиц они все превратятся, 
Засияют звездным светом, 
 
На вечерних нежных тучках". 
 
  Так сказал небесный голос; 
Но слова его понятны 
Были только для Оссэо, 
Остальным же он казался 
Грустным пеньем Вавонэйсы, 
Пеньем птиц во мраке леса, 
В отдаленных чащах леса. 
 
  Вдруг жилище задрожало, 
Зашаталось, задрожало, 
И почувствовали гости, 
Что возносятся на воздух! 
В небеса, к далеким звездам, 
В темноте ветвистых сосен, 
Плыл вигвам, минуя ветви, 
Миновал - и вот все блюда 
Засияли алой краской, 
Все котлы из сизой глины - 
Вмиг серебряными стали, 
Все шесты вигвама ярко 
 
Как серебряные прутья, 
А его простая кровля - 
Как жуков блестящих крылья. 
 
  Поглядел кругом Оссэо 
И увидел, что и сестры 
И мужья сестер-красавиц 
В разных птиц все превратились: 
Были тут скворцы с дроздами, 
Были сойки и сороки, 
И все прыгали, порхали, 
Охорашивались, пели, 
Щеголяли блеском перьев, 
Распускали хвост, как веер. 
 
  Только Овини осталась 
Дряхлой, жалкою старухой 
И в тоске сидела молча. 
Но, взглянувши вверх, Оссэо 
Испустил вдруг крик тоскливый, 
Вопль отчаянья, как прежде, 
Над дуплистым старым дубом, 
 
Красота ее и юность; 
Все ее лохмотья стали 
Белым мехом горностая, 
А клюка - пером блестящим, 
Да, серебряным, блестящим! 
 
  И опять вигвам поднялся, 
В облаках поплыл прозрачных, 
По воздушному теченью, 
И пристал к Звезде Вечерней, - 
На звезду спустился тихо, 
Как снежинка на снежинку, 
Как листок на волны речки, 
Как пушок репейный в воду. 
 
  Там с приветливой улыбкой 
Вышел к ним отец Оссэо, 
Старец с кротким, ясным взором, 
С серебристыми пудрями, 
И сказал: "Повесь, Оссэо, 
Клетку с птицами своими, 
Клетку с пестрой птичьей стаей, 
 
  У дверей повесив клетку, 
Он вошел в вигвам с женою, 
И тогда отец Оссэо, 
Властелин Звезды Вечерней, 
Им сказал: "О мой Оссэо! 
Я мольбы твои услышал, 
Возвратил тебе, Оссэо, 
Красоту твою и юность, 
Превратил сестер с мужьями 
В разноперых птиц за шутки, 
За насмешки над тобою. 
Не сумел никто меж ними 
Оценить в убогом старце, 
В жалком образе калеки 
Сердца пылкого Оссэо, 
Сердца вечно молодого. 
Только Овини сумела 
Оценить тебя, Оссэо! 
 
  Там, на звездочке, что светит 
От Звезды Вечерней влево, 
 
Дух и зависти и злобы; 
Превратил тебя он в старца. 
Берегись лучей Вэбино: 
В них волшебная есть сила - 
Это стрелы чародея!" 
 
  Долго, в мире и согласье, 
На Звезде Вечерней мирной 
Жил с отцом своим Оссэо; 
Долго в клетке над вигвамом 
Птицы пели и порхали 
На серебряных шесточках, 
И супруга молодая 
Родила Оссэо сына: 
В мать он вышел красотою, 
А в отца - дородным видом. 
 
  Мальчик рос, мужал с летами, 
И отец, ему в утеху, 
Сделал лук и стрел наделал, 
Отворил большую клетку 
И пустил всех птиц на волю, 
 
Позабавился малютка. 
 
  Там и сям они кружились, 
Наполняя воздух звонким 
Пеньем счастья и свободы, 
Блеском перьев разноцветных; 
Но напряг свой лук упругий, 
Запустил стрелу из лука 
Мальчик, маленький охотник, - 
И упала с ветки птичка, 
В ярких перышках, на землю, 
Насмерть раненная в сердце. 
 
  Но - о, чудо! - уж не птицу 
Видит он перед собою, 
А красавицу младую 
С роковой стрелою в сердце! 
 
Кровь ее едва упала 
На священную планету, 
Как разрушилися чары, 
И стрелок отважный, юный 
Вдруг почувствовал, что кто-то 
 
В облаках его спускает 
На зеленый, злачный остров 
Посреди Большого Моря. 
 
  Вслед за ним блестящей стаей 
Птицы падали, летали, 
Как осеннею порою 
Листья падают, пестрея, 
А за птицами спустился 
И вигвам с блестящей кровлей, 
На серебряных стропилах, 
И принес с собой Оссэо, 
Овини принес с собою. 
 
  Вновь тут птицы превратились, 
Получили образ смертных, 
Образ смертных, но не рост их: 
Все Пигмеями остались, 
Да, Пигмеями - Пок-Вэджис, 
И на острове скалистом, 
На его прибрежных мелях 
И доныне хороводы 
 
Под Вечернею Звездою. 
 
  Это их чертог блестящий 
Виден в тихий летний вечер; 
Рыбаки с прибрежья часто 
Слышат их веселый говор, 
Видят танцы в звездном свете". 
  
  Кончив свой рассказ чудесный, 
Кончив сказку, старый Ягу 
Всех гостей обвел глазами 
И торжественно промолвил: 
"Есть возвышенные души, 
Есть непонятые люди! 
Я знавал таких немало. 
Зубоскалы их нередко 
Даже на смех подымают, 
Но насмешники должны бы 
Чаще думать об Оссэо!" 
  
  Очарованные гости 
Повесть слушали с восторгом 
И рассказчика хвалили, 
 
"Неужель Оссэо - Ягу, 
Мы же - тетушки и дяди?" 
 
  После снова Чайбайабос 
 
Пел им нежно, сладкозвучно 
И с задумчивой печалью 
Песню девушки, скорбящей 
Об Алгонкине, о милом. 
 
  "Горе мне, когда о милом, 
Ах, о милом я мечтаю, 
Все о нем томлюсь-тоскую, 
Об Алгонкине, о милом! 
 
  Ах, когда мы расставались, 
 
Белоснежный дал мне вампум, 
Мой возлюбленный, Алгонкин! 
 
  "Я пойду с тобой, - шептал он, - 
Ах, в твою страну родную; 
", - прошептал он, 
Мой возлюбленный, Алгонкин! 
 
  "Далеко, - я отвечала, - 
  Далеко, - я прошептала, - 
Ах, страна моя родная, 
  
  Обернувшись, я глядела, 
На него с тоской глядела, 
И в мои глядел он очи, 
Мой возлюбленный, Алгонкин! 
 
   
Под густой плакучей ивой, 
Что роняла слезы в воду, 
Мой возлюбленный, Алгонкин! 
  
  Горе мне, когда о милом, 
 
Все о нем томлюсь-тоскую, 
Об Алгонкине, о милом!" 
 
  Вот как праздновали свадьбу! 
Вот как пир увеселяли: 
 
Ягу - сказкою волшебной, 
Чайбайабос - нежной песней. 
 
Разошлись со свадьбы гости 
 
Гайавату с Миннегагой 
Под покровом темной ночи. 


Предыдущая страницаОглавлениеСледующая страница