| Автор: | Лу Синь, год: 1925 |
| Категория: | Повесть |
III. ЕЩЕ О БЛЕСТЯЩИХ ПОБЕДАХ
Хотя А-Кей и одерживал постоянно победы, но это ясно обнаружилось лишь после того, как он получил пощечину от почтенного Чжао.
Отсчитав старшине двести чохов на вино, он улегся, рассерженный, но потом подумал: "Нынешний век прямо никуда не годится - мальчишки бьют отцов!.." Тут его мысли перешли к почтенному Чжао, который теперь очутился в роли мальчишки, и мало-по-малу к нему вернулось хорошее настроение. Он встал и, напевая "Молодую вдову на могиле", отправился в харчевню. В этот момент он чувствовал себя на равной ноге с такими людьми, как почтенный Чжао.
Странно сказать, но с этого момента все как будто стали относиться к нему с большим уважением. А-Кей, быть может, считал, что происходит это оттого, что он стал как бы отцом почтенного Чжао, но на самом деле это было не так. По обычаю Вей-чжуана, если A-Седьмой колотил А-Восьмого или Ли-Четвертый бил Чжана-Третьего, это никогда не считалось особым событием, и нужно было столкновение со знаменитостью, вроде почтенного Чжао, чтобы об этом стали говорить. А раз это попадало людям на язычок, то побивший приобретал известность, но и побитый, в свою очередь, тоже приобщался к славе.
О том, что виноват был А-Кей, не стоит, конечно, и говорить. Почему так? Да просто потому, что почтенный Чжао не мог быть виноват.
Но если виноват был А-Кей, то почему все как будто начали выказывать ему особое уважение? Это объяснить трудно. Предположительно, пожалуй, потому, что А-Кей высказался о своем отношении к роду Чжао, и хотя за это был побит, однако все боялись, что тут может быть доля правды и что, на всякий случай, лучше уже оказать ему уважение. А может быть - потому же, почему жертвенные животные в храме Конфуция, будучи такими же свиньями и баранами, как все остальные представители их породы, делались неприкосновенными для конфуцианцев, как только их касались обеденные палочки "священномудрого"...
А-Кей после этого случая остался довольным на много лет.
В один весенний день, подвыпив, он шел по улице и на солнечном свете, около стены, увидал Бородатого Вана, сидевшего обнаженным по пояс и ловившего блох. В ту же минуту А-Кей почувствовал, что тело его тоже зачесалось. Этот Ван Бородатый был и паршив и волосат, и все звали его Ван Паршивый и Бородатый. А-Кей, пропуская слово "паршивый", в то же время глубоко презирал Вана. С точки зрения А-Кея, паршь не заслуживала удивления, а вот волосатость - это было вещью поразительной и невыносимой для человеческого глаза.
А-Кей сел рядом с ним. Если бы это был кто-либо другой, А-Кей не решился бы так свободно расположиться. Но рядом с Ваном Бородатым чего ему было опасаться? По правде сказать, то, что он присел рядом, даже делало честь Вану.
А-Кей тоже снял рубашку и принялся осматривать ее. Но потому ли, что она была свеже-выстиранной, или потому, что он был невнимателен, во всяком случае за большой промежуток времени он выловил только трех-четырех, а у Вана Бородатого одна следовала за другой, так и пощелкивая на зубах. Сначала А-Кей изумился, а потом обеспокоился. У какого-то там Вана, и вдруг так много блох, а у него так мало! Что за неприличное положение! Ему очень хотелось найти большую, но такой не было, нашлась только одна среднего размера. Он со злостью сунул ее в рот, лязгнул зубами - и все же ему было далеко до Вана! Все его плешины покраснели. Он швырнул рубашку на землю и, сплюнув, сказал:
- Проклятый червяк!
- Паршивая собака! Ты кого ругаешь? - слегка подняв глаза, спросил Ван.
Хотя за последнее время А-Кей удостаивался сравнительно почтительного обхождения, а потому чувствовал некоторое высокомерие, однако перед постоянно бившими его бездельниками он все еще трусил. Но на этот раз он был весьма отважно настроен. Эта заросшая волосами штука смеет еще разговаривать?!
- Кто отзывается, того и ругаю!
Он поднялся и подбоченился.
- Что, у тебя кости чешутся? - спросил Ван Бородатый, тоже встав и накидывая рубашку.
А-Кей, решив, что тот хочет бежать, размахнулся кулаком, но не успел еще кулак опуститься, как был перехвачен... Толчок... А-Кей ткнулся вперед, и в ту же минуту Бородатый Ван, ухватив его за косу, потащил по заведенному порядку стукать его об стену.
- Благородный муж рассуждает ртом, а не руками, - наклонив голову, заявил А-Кей. Но Бородатый Ван, как видно, не был "благородным мужем": не теряя времени, он стукнул А-Кея раз пять, потом толкнул его так, что тот отлетел чи [Чи - около пол-аршина] на шесть, а затем, удовлетворенный, удалился.
На памяти А-Кея, это было, пожалуй, первым посрамлением в его жизни, потому что Ван Бородатый с его волосатостью всегда был предметом насмешек со стороны А-Кея, а не наоборот, и уж, конечно, нечего говорить о том, чтобы он смел его трогать. А вот теперь взял и тронул... Прямо невероятно! Может быть, правда то, что говорят на рынке, будто "император прекратил экзамены и не желает иметь ни ученых, ни кандидатов"? Уж не поэтому ли умалилось значение семьи Чжао и не поэтому ли и на него, на А-Кея, стали смотреть с пренебрежением?
А-Кей стоял, не зная, что делать.
Вдали показался человек. Приближался еще один его враг.
Когда-то он убежал в город, в иностранную школу, а потом, неизвестно как, в Японию. Через полгода, когда он вернулся домой, ноги его выпрямились, а косы уже не оказалось. Мать его плакала раз десять, а жена трижды прыгала в колодец. Потом мать его, приходя куда-нибудь, стала говорить: "Косу ему срезали в пьяном виде негодяи. Он ведь мог быть большим человеком, но теперь лучше подождать, пока она отрастет, а тогда поговорим".
Но А-Кей не мог этому поверить и за-глаза называл его "фальшивым заморским чертом", а также "иностранным шпионом" и, едва его завидев, уже начинал вполголоса ругаться. Но самое главное, что А-Кей в нем "глубоко презирал и ненавидел", была фальшивая коса. Ведь если даже коса поддельная, то, значит, нет в человеке ничего человеческого; а что его жена не прыгнула в колодец в четвертый раз, доказывает лишь, что она - не хорошая женщина.
"Фальшивый заморский черт" подошел ближе.
- Плешивый! Осел!
Ругательство, которое А-Кей всегда произносил про себя, на этот раз, по случаю расстроенного состояния и жажды мести, вырвалось у него довольно громко.
"похоронным посохом", [При похоронах ближайшие родственники идут за гробом, опираясь на специальную палку, так как предполагается. что от скорби родные физически слабеют. Вообще носить палку в дореформенном Китае было не принято] большими шагами направился к нему. В этот момент А-Кей, поняв, что его хотят бить, втянул плечи и шею и стал ожидать нападения. И действительно, удары посыпались на его голову.
- Я сказал про него! - протестовал А-Кей, указывая на ребенка [Ребятам обычно начисто бреют головы.], стоявшего поодаль.
- Вот тебе, вот тебе, вот тебе!..
На памяти А-Кея, это, пожалуй, было вторым посрамлением в его жизни.
К счастью, эти удары словно что-то завершили в нем. Он почувствовал облегчение, а затем забвение - эта драгоценная способность, унаследованная им от предков, проявила свое действие, и он медленно отправился своей дорогой. Когда же он дошел до дверей харчевни, то уже совсем повеселел.
В обычное время, завидев ее, А-Кей ругался и плевался; но что же оставалось делать ему теперь, после посрамления?
В нем поднялись воспоминания, родилась неприязнь.
"А я-то не знал, почему сегодня мне так не везло! Оказывается, тебя увидел!" - подумал он.
Он пошел ей навстречу и громко сплюнул.
Маленькая монашка продолжала идти, не поднимая глаз и опустив голову.
А-Кей поравнялся с ней и вдруг, протянув руку, потер ее свежевыбритую голову и захохотал:
- Плешивая! Торопись, монах тебя ждет!
- Ты чего даешь волю рукам, чего трогаешь? - вся покраснев, огрызнулась монашка, ускоряя шаги.
- Монах трогает, а мне нельзя? - и он ущипнул ее за щеку.
Народ в харчевне хохотал. А-Кей был в полном восхищении и, чтобы угодить публике, ущипнул монашку еще сильнее и отпустил.
"фальшивого заморского черта", словно все его огорчения разом получили отмщение. И странно, все его тело, после побоев, словно облегчилось, словно готово было лететь куда-то...
- Ах ты... бездетный А-Кей! - слышался издали плач маленькой монашки.
- Ха-ха-ха! - смеялись почти столь же довольные люди в харчевне.