Без семьи.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Без семьи. Глава VII. (старая орфография)

VII.

Актеры труппы Витали, т. е. собаки и обезьяна, были, правда, очень способны, но однообразны. Посмотреть их три или четыре раза было совершенно достаточно, потому что дальше они начинали повторять одно и тоже. Нужно было, поэтому, перейти в другое место, чтобы были другие зрители.

Спустя три дня, мы снова собрались в дорогу.

Я настолько уж привык к своему хозяину, что не боялся больше спрашивать его о чем угодно. Так и теперь я спросил, куда мы направимся.

- Тебе разве знакомы эти места? спросил он.

- Нет, я их не знаю.

- Так не все ли тебе равно, куда бы мы ни пошли.

Я смутился и ничего не ответил.

- А вы разве здесь бывали прежде? спросил я, помолчав.

- Никогда не был.

- Как же вы знаете, куда идти?

Витали как-то странно посмотрел на меня.

- Ведь ты не умеешь читать? спросил он.

- Не умею.

- А знаешь, что такое книга?

- Знаю. Книги приносят в церковь и по ним читают молитвы.

- Ну вот видишь, бывают и другия книги, в которых написаны разные рассказы или описания различных стран. Когда мы будем отдыхать, я покажу тебе такую книгу, в которой мы найдем название и описание мест, где мы теперь проходим. Люди, бывавшие здесь раньше нас, описали все это и стоит мне только прочитать, что написано, в книге, как я увижу всю страну также ясно, будто собственными глазами.

Я с удивлением слушал, что говорил Витали.

- А трудно научиться читать? спросил я после долгого молчания.

- Для тех, у кого глупая голова, так трудно. А еще труднее тому, у кого нет охоты научиться. У тебя разве глупая голова?

- Не знаю, но мне кажется, если вы захотите меня учить, то я не буду лениться.

- Ну, хорошо, увидим. Времени у нас много.

На другой день я увидел, что Витали достал какую-то дощечку и разрезал ее на много одинаковых кусков. Затем он концом своего ножа выцарапал что-то на этих дощечках. Я не понимал, что он это делает и смотрел на все с любопытством.

- Вот тебе первая книга, сказал он.

- На каждой из этих дощечек, сказал Витали, написана буква. Сначала ты выучишь буквы и когда будешь их знать на столько хорошо, чтобы узнавать тотчас-же, как посмотришь, то будешь разставлять их так, чтобы составить слова. Когда ты научишься составлять слова, то съумеешь читать и по книге.

Я вскоре выучил азбуку, но чтение не так-то легко давалось. Бывали минуты, что я даже сожалел, зачем начал учиться.

Скажу, впрочем, в свое оправдание, что не леность, а самолюбие заставляли меня это думать.

Дело в том, что Витали, обучая меня азбуке, вздумал и Капи выучить тому-же. Он полагал, что если Капи запомнил цифры на часах, то по всей вероятности, запомнит также и буквы.

И мы стали учиться вместе: я и Капи. Капи, конечно, не мог научиться произносить буквы, потому что не мог говорить, но из смешанных букв, должен был вытаскивать ту, которую называл хозяин.

Сначала я делал более быстрые успехи, нежели Капи, но за то у Капи была память лучше моей. Он редко забывал то, что выучивал, я-же забывал постоянно и поэтому часто ошибался.

- Капи скорее научится читать, нежели Рени, говорил Витали в таких случаях.

Собака, понимая, что ее хвалят, виляла хвостом от удовольствия.

- Быть глупее животного позволяется только во время представления комедии, продолжал Витали; но на самом деле - это стыдно.

Меня это очень оскорбляло, и я приложил все свои старания, чтобы перещеголять в знаниях Капи. И я вскоре успел в этом: в то время как Капи остановился на уменьи складывать только из букв свое имя, - я научился читать по книге.

- Теперь по книге ты читать умеешь, сказал через несколько времени Витали. Не хочешь-ли научиться также читать музыку.

- А выучусь я так петь, как вы? спросил я.

- Тебе разве нравится, как я пою?

- О, очень нравится. Вот ведь соловей очень хорошо поет, но вы поете еще лучше. Когда вы поете, мне хочется то плакать, то смеяться. Потом еще, когда вы поете что нибудь тихое или грустное, то я начинаю думать о матушке: мне кажется, что я опять с нею, и я будто вижу ее в нашем доме. Жаль, что я не понимаю слов: вы поете по итальянски.

Я смотрел ему в лицо, когда говорил это. Мне показалось, что глаза его наполнились слезами. Я остановился и спросил, не говорю-ли я что нибудь ему неприятное.

- Нет, дитя мое, отвечал он взволнованным голосом, напротив, ты напоминаешь мне мою молодость, мое счастливое время. Я научу тебя петь, и твои песни также заставят плакать других.

Он замолчал. Я больше не разспрашивал и только гораздо позже понял все, что он тогда не договорил.

На тех-же дощечках, где были буквы, Витали вырезал ноты. Но выучить их было еще труднее. Даже Витали подчас выходил из себя от моей безтолковости.

- Ты просто уморишь меня! говорил он и хлопал руками по коленям.

Обезьяна, присутствовавшая всегда на моих уроках, повторяла теже жесты, которые делал хозяин.

- Смотри, указывал Витали, даже Прекрасное Сердце над тобой смеется.

Я мог бы сказать, что Прекрасное Сердце смеется также и над хозяином, но не решался высказать это громко.

Наконец, кое-как все трудное было пройдено, и я в первый раз пропел маленькую песенку, которую Витали написал на клочке бумаги.

Между тем мы переходили из деревни в деревню, из города в город и везде давали свои представления.

В тоже время надо было повторять роли с собаками и обезьяной, так что на занятия чтением или музыкой оставалось очень мало времени. Чаще всего мы занимались во время отдыха в поле, или в роще, под каким нибудь деревом и куча камней или дерн служили мне столом, где я раскладывал свои деревянные буквы и ноты.

Я выучился многому у моего учителя. Кроме того благодаря большим переходам, которые приходилось делать, я на столько окреп и сделался силен, что вряд-ли кто-нибудь сказал-бы теперь про меня: городской ребенок, тонкия руки и ноги. Напротив, кожа моя огрубела и я без труда переносил холод и жару, дождь, труд, голод и усталость.

Этот тяжелый опыт помог мне впоследствии устоять против всех ударов судьбы, которые еще долго в юности сыпались на меня.