Без семьи.
Глава XXVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Без семьи. Глава XXVI. (старая орфография)

XXVI.

Несколько дней спустя, в ответ на мое письмо, моя кормилица написала мне следующее. 

"Мой дорогой Реми!

"Твое письмо очень огорчило меня, так как судя по словам моего бедного покойного мужа, всегда можно было думать, что твои родители не только состоятельные, но даже очень богатые люди. Да и вещи и белье, в которых нашел тебя Барбарен, ясно говорили о том-же. Ты просишь меня описать их подробно. Я могу это сделать очень легко, потому что все сохранилось у меня в целости. Вещи эти следующия: маленький кружевной чепчик, очень красивый и богатый; тонкая полотнянная рубашка, обшитая также кружевами, белое фланелевое одеяло, вязанные белые башмачки, и длинное белое фланелевое платье. Наконец сверх всего надета была белая кашемировая шубка, гораздо длиннее платья и обшитая дорогой вышивкой. Ни на одной вещи не было меток, а с одеяла и рубашки метки были срезаны, так что, как видно, постарались принять все меры, чтобы никто не мог тебя найти".

"Вот все, мой дорогой Реми, что я могу тебе сообщить. Если вещи тебе понадобятся, то напиши, и я тотчас-же их тебе пришлю. Не сокрушайся, мой милый, о том, что ты не можешь теперь ничего подарить мне. Твоя корова, которую ты купил на деньги, собранные с таким трудом, дороже для меня всех подарков в мире, и когда я смотрю на нее, то всегда думаю о тебе и о твоем милом товарище - Матвее ".

"Пиши мне иногда, мой милый. Я надеюсь, что тебе будет хорошо у твоих родных, которые наверно любят тебя, так как ты доброе и ласковое дитя. Прощай. Крепко тебя целую".

Мне стало еще грустнее, когда я прочел последния строки письма. Милая матушка! она была уверена, что все любят меня также, как и она.

- Она добрая и хорошая женщина, сказал Матвей. И обо мне вспомнила. Но все равно, если-бы она даже и не упоминала меня, - я все-таки был-бы ей благодарен за её подробное письмо. Посмотрим, как господин Дрисколь обо всем этом разскажет.

- Он может кое о чем и забыть, отвечал я.

- Этого не может быть. Как можно забыть такия приметы, которые только и могли помочь отыскать пропавшого ребенка.

- Пока я еще ни о чем не спрашивал отца, прошу тебя также ничего не говорить об этом. Подожди немного, увидим.

Долго я искал случая завести разговор о моих вещах, но я все боялся, как бы отец не подумал, что я выпытываю от него что нибудь и не догадался бы обо всем. Наконец в один дождливый и холодный вечер, когда непогода раньше обыкновенного загнала нас в комнату, я решился свести разговор на то, что меня так сильно занимало.

При первом моем вопросе, отец быстро вскинул глазами и внимательно посмотрел на меня. Я храбро выдержал его взгляд и не опустил глаз. Мне показалось, что он разсердился и я с безпокойством посмотрел на Матвея. Но тот делал вид, что не слушает нашего разговора и глядел в сторону. Через минуту мой отец улыбнулся. Было правда, что-то злое и неприятное в этой улыбке, но тем, не менее он отвечал совершенно спокойно;

- Гы спрашиваешь, по каким приметам я тебя нашел? Очень просто, мне описали вещи, которые были на тебе надеты, когда тебя принесли в полицейский участок. На тебе был кружевной чепчик, полотнянная рубашка, также обшитая кружевом, белое фланелевое платье и одеяло, вязанные башмаки и длинная белая кашемировая шубка с вышивкой. Я надеялся очень на метку, Ф. Д., т. е. Франсиск Дрисколь - твое имя, но оказалась, что метки были сорваны теми, кто украл тебя. Они хотели скрыть всякие твои следы. Но мне очень помогло твое метрическое свидетельство, которое и теперь хранится у меня. Хочешь, я тебе покажу его.

И он начал рыться в какой-то шкатулке и вытащил оттуда большую бумагу с печатями, которую. И подал мне.

- Позвольте Матвею перевести мне, что здесь написано? спросил я.

- Пусть прочтет, отвечал отец.

Из этой бумаги мы узнали, что я родился в четверг 2-го Августа и что я сын Патрика Дрисколь и Маргариты Гранж, его жены.

Каких нужно было еще доказательств после этого?

Матвей все-таки не поверил рассказу моего отца. Вечером, когда мы стали укладываться спать в нашей колымаге, он наклонился к моему уху и сказал мне потихоньку:

- Именно потому, что он торговец, так эти вещи и могли ему стоить дешевле, чем кому нибудь другому, отвечал я.

Матвей слегка свистнул и покачал головой.

- Знаешь-ли, что я тебе скажу: - ты сын не торговца Дрисколь, а кого-то другого, украденный только торговцем Дрисколь. Вот тебе и все.

Я хотел ему ответить, но он быстро завернулся с головой в одеяло и не слушал меня больше.

Прошло несколько времени. Однажды в воскресенье, когда мы с Матвеем собирались по обыкновению идти гулять, отец велел мне вдруг остаться дома, а Матвей чтоб уходил один. Из домашних никого не было кроме меня и отца и даже дедушка в этот день не выходил из своей комнаты.

Мы просидели вдвоем около часу. Вдруг послышался стук в дверь и отец, отворив ее, впустил в комнату незнакомца, совсем не похожого ни на кого из его обычных гостей. Это был настоящий господин, лет около, пяти десяти, прекрасно одетый и с надменным и усталым лицом. Меня поразила его улыбка, при которой открывались белые и ровные зубы, как у оскалившийся собаки. Взглянув на него когда он улыбался, трудно было сказать смеется-ли он или собирается укусить.

Он разговаривал с отцем моим по английски и во время разговора часто взглядывал на меня. Но встречаясь взглядом со мной, он тотчас-же отворачивался. Наконец он заговорил по французски и обернулся ко мне:

- Это и есть тот мальчик, о котором вы мне говорили? спросил он отца. Он очень здоровый с виду.

- Да, это тот самый, отвечал отец.

- Ты здоров? спросил меня незнакомец.

- Здоров, сударь.

- И никогда не был болен?

- У меня раз только было воспаление легких.

- Вот что! как-же это?

- Я одну ночь ночевал на улице, в снегу. Мой хозяин замерз, а я схватил воспаление легких.

- А давно это было?

- Три года тому назад.

- И с тех пор ты никогда больше не хворал?

- Нет, никогда.

- Даже никакой боли в груди, усталости или слабости?

Господин встал, подошел ко мне и взял меня за руку. Потом приложил свою руку к моей груди, против сердца, наконец приложился ухом и стал выслушивать мою грудь, заставляя меня сильно дышать и кашлять.

Проделав все это он стал напротив и долго и внимательно смотрел на меня. Он улыбался, но так страшно, что мне казалось, что он непременно сейчас укусит меня.

Не сказав мне более ни слова, он опять заговорил по английски с моим отцом и спустя несколько минут они вместе вышли из комнаты.

Через несколько времени отец вернулся и сказал мне, что я больше ему не нужен, и если хочу, то могу идти гулять.

Мне гулять вовсе не хотелось, дождь лил как из ведра. Но оставаться дома было для меня еще хуже. Я влез в повозку, где мы спали и хотел взять там свой плащ. Каково-же было мое удивление, когда я увидел там своего друга. Я хотел спросить его, как он здесь очутился, но он сделал мне знак молчать и сказал тихо:

- Выйди за ворота и подожди меня. Я тихонько проберусь вслед за тобой; так как никто не должен знать, что я здесь.

Я поспешил уйти. Через минуту вышел и Матвей.

- Знаешь-ли, кто этот господин, который приходил сейчас к твоему отцу? спросил он меня. Это Джемс Милиган, дядя твоего друга Артура.

Меня так поразило то, что я услыхал, что я остановился посреди улицы и вытаращил глаза от изумления. Матвей взял меня за руку и ведя вперед, продолжал:

- Мне стадо скучно одному бродить по улицам, я вернулся домой и залез в повозку, чтобы поспать. В это время отец твой вышел из комнаты с этим господином и я невольно подслушал их разговор. Господин сказал: "он крепок, как кремень. Другой на его месте давно-бы уж умер от такой жизни". Я догадался, что дело идет о тебе и стал прислушиваться. Но они переменили вдруг разговор. "Как поживает ваш племянник"? спросил твой отец. "Ему лучше, отвечал господин. Он опять спасся, благодаря своей матушке. Еще три месяца тому назад все доктора отказались от него и приговорили его к смерти. Ну, а мать своими заботами спасла его. Госпожа Милиган замечательная мать". Тут я еще больше стал прислушиваться. "Если вашему племяннику лучше, сказал опять твой отец, то в таком случае все ваши старания и предосторожности совершенно напрасны и безполезны". "Может быть в эту минуту и безполезны, отвечал господин, но я, ни за что не поверю, чтобы Артур остался жив. Это было-бы чудо, а чудес в наше время не бывает. Надо, чтоб в день его смерти все мои планы исполнились и чтобы я, Джемс Милиган, остался-бы единственным наследником всего состояния". "Не безпокойтесь, отвечал твой отец, оно так и будет, даю вам в этом слово". "Я на вас разсчитываю", сказал господин и прибавил еще несколько слов, которые я не очень хорошо понял, но приблизительно, что теперь, мол, увидим, что нам делать. Потом он простился и ушел.

Первою моею мыслею было тотчас-же обратиться к отцу и спросить адрес Джемса Милиган, чтобы от него узнать об Артуре и его матери. Но к счастию, подумав, я понял, что это было-бы величайшею глупостью с моей стороны. Человек, который хотел и с таким нетерпением ждал смерти своего племянника, не может быть хорошим, и спрашивать его а нем даже опасно. И потом этим вопросом я мог-бы выдать своего товарища и узнали-бы таким образом, что он подслушал то, чего мы не должны были знать. С меня пока было довольно того, что я узналь, что Артур жив и что ему даже лучше.

С этого дня мы только и говорили об Артуре и его матери. Где они теперь? Где можно их найти.

Мы с Матвеем придумали следующее: в случае, если Джемс Милиган опять придет к моему отцу, что нужно было ожидать, потому что, как видно, у них есть какие-то общия дела, то Матвей, которого Милиган никогда не видал и не знает в лицо, пойдет за ним следом и узнает, где он живет. Тогда от прислуги можно будет выведать, где теперь Артур.

Матвей между тем по прежнему не переставал уговаривать меня вернуться во Францию. Теперь, я отговаривался тем, что должен остаться здесь, чтобы найти госпожу Милиган и предупредить ее о происках её зятя. На это Матвей ничего не мог ответить.

Наступали Святки. В Англии такой обычай, что во время Рождества ходят по ночам по улицам и играют под окнами домов. Для нас это было очень удобно, потому что таким образом, оставаясь дома в течении дня, мы могли-бы увидеть Джемса Милиган, еслибы он пришел к моему отцу.

- Я-бы очень желал, чтобы ты отыскал госпожу Милиган, сказал мне однажды Матвей.

- Почему? спросил я.

- Потому что она была очень добра к тебе, отвечал, подумав Матвей и затем прибавил:

- И потом она, может быть, помогла-бы тебе отыскать твоих родителей.

- Матвей! прошу тебя, не говори пустяков, вскричал я.

Я уверен, что твои родители господа и увидишь, что мать Артура поможет тебе отыскать их.

- Каким-же это образом?

- Уж я знаю как!

- Так скажи и мне.

- Ну, нет, не скажу!

- Почему же?

- Потому что, если то, что я думаю глупо, то...

- То что-же?

- То оно будет еще глупее, если окажется, что я ошибся.

Я не распрашивал его больше, потому что у меня у самого были мысли, которыми я не хотел делиться с своим товарищем. Оставалось ждать и мы ждали.

Мы по прежнему бродили по Лондону из улицы в улицу, играя свои песни и давая представления с Капи. Джемс Милиган не являлся более. Праздники проходили и мы должны были скоро опять начать уходит из дому днем и теряли, следовательно, возможность увидеть его когда нибудь. Дома мы оставались только по воскресеньям.

Как то, во время наших странствований по городу, Матвей встретился с одним из тех клоунов-англичан, с которыми он вместе служил исогда-то в цирке. Товарищ мой обратился к нему с разспросами, не знает ли он человека, по имени Джемс Милиган. Боб, так звали этого знакомого, отвечал, что по одному имени в Лондоне очень трудно найти кого нибудь и что надо знать, по крайней мере, чем занимается этот человек, потому что часто бывает, что несколько людей носят одно и тоже имя. Мы и не подозревали, что это так трудно и Матвей по прежнему стал надоедать мне, чтоб мы вернулись во Францию.

- Значит ты не хочешь отыскать Артура? спросил я.

- Конечно хочу. Но почему ты думаешь, что он в Англии?

- А ты почему думаешь, что он во Франции?

- Скорее там, нежели здесь, потому что если он болен, то ему нужен более теплый климат.

- Теплый климат не в одной Франции.

Артуру уж раз было лучше в Франции, упрямо отвечал Матвей, и мать наверно опять повезла его туда-же. Да наконец, я хочу, чтоб ты ушел отсюда; я просто на просто боюсь чего-то и увидишь - с нами непременно случится какое нибудь несчастие.

Несмотря на требование Матвея, я не мог решиться оставить своих родственников, которые со прежнему не только не ласкали меня, а напротив, братья и сестры нарочно старались сделать мне что нибудь дурное. Мать совсем со мной не говорила, а дед всякий раз плевал чуть не в лицо.

Дни шли за днями; наконец наступило время, когда мои родители должны были покинуть Лондон и начать свои странствования по Англии и Ирландии. Обе колымаги до верху нагрузили товарами, которые расчитывали продать в течение весны и лета.

Мы с Матвеем не знали оставят ли нас в Лондоне, вместе с дедушкой, который оставался дома, или родители возьмут нас с собой.

- Вернемся во Францию, говорил мне в тот-же вечер Матвей. Вряд-ли представится нам еще один такой удобный случай, как теперь, когда мы можем исчезнуть незаметно.

- Я не прочь постранствовать по Англии, отвечал я.

- А я предчувствую, что с нами случится что нибудь очень дурное; вот увидишь!

- Мы может быть встретимся во время путешествия с госпожею Милиган.

- Я уверен, что мы скорее отыщем ее во Франции, отвечал Матвей.

- Все таки поищем сначала в Англии, сказал я. А потом, увидим.

- Право, ты стоишь, чтоб я тебя бросил и уехал один! вскричал Матвей, потеряв, наконец, терпение.

- Так я же тебя не удерживаю, отвечал я. Я давно прошу тебя уехать и знаю, что ты только по доброте своей остаешься со мною. Уезжай, повидайся с Лизой и скажи ей...

- Я скажу ей, что ты глупый и злой мальчишка, если мог подумать, что я уеду и оставлю тебя одного. Ведь ты не понимаешь, какой ты несчастный.

И вот мы опять кочуем с места на место. Но теперь я не свободен и не могу идти, куда хочу. Тем не менее я с большим облегчением покинул двор Красного Льва и с удовольствием шел вслед за нагруженными повозками, глубоко вдыхая свежий воздух полей и наслаждаясь пением птиц.

В первый-же день мне удалось увидеть, как производилась продажа, так дешево приобретенных товаров. Приехав в большое село, повозки остановились на площади. Задния стенки колымаг были откинуты и глазам покупателей представилась целая выставка товаров.

- Дешевизна-то, дешевизна-то какая! кричал мой отец. Где вы найдете что нибудь подобное? Я никогда не плачу за то, что покупаю, потому и продаю так дешево. Ведь я просто дарю, а не продаю, так у меня все дешево.

И я слышал, как покупатели, уходя, говорили:

- Это должно быть краденные товары.

- Да ведь он сам это говорит.

Если бы кто нибудь из этих покупателей посмотрел на меня, то потому, как я покраснел, они поняли-бы, что предположения их верны. Но никто не обращал на меня внимания. Заметил это только Матвей и сказал мне:

- Неужели тебе не стыдно после этого оставаться с такими людьми?

- Не говори со мной об этом, если не хочешь огорчить меня! вскричал я.

- Я не хочу тебя огорчать, отвечал он; но ради Бога, вернемся во Францию. Подумай только о том, что каждую минуту может нагрянуть полиция, Дрисколя арестуют и что тогда будет с нами?

- Нас тогда также арестуют, хоть мы ни в чем и не виноваты. И как мы оправдаемся? Ведь мы едим хлеб, купленный на воровския деньги!

- Но ведь мы сами зарабатываем наш хлеб, вскричал я, удивленный словами Матвея.

- Это правда, но ведь никто этого не знает, а скажут только, что если мы живем с ворами, то все нам известно и что, значит, мы действуем с ними за одно. Нас накажут также, как и их. Подумай только: нас осудят как воров и засадят в тюрьму. Ну что тогда делать? Ни твоих настоящих родных, ни госпожи Милиган отыскать нам тогда нельзя будет. Еще раз прошу тебя: уйдем, пока еще не поздно.

- Уходи ты один.

- Опять ты повторяешь тот же вздор! Мы или оба уйдем, или оба останемся. А вот когда нас засадят в тюрьму, что, как я уверен, случится очень скоро, ты увидишь как тебе будет приятно думать, что я сижу с тобой по твоей-же милости. Если-бы ты еще нужен был людям, у которых теперь живешь, ну тогда было-бы даже похвально, что ты, не смотря ни на что, остаешься с ними. Но в том-то и дело, что ты решительно им не нужен; они и не думают даже о тебе. Прошу тебя, уйдем и как можно скорее.

- Ну, хорошо, дай мне еще подумать несколько дней, отвечал я.

Уже несколько недель прошло с тех пор, как мы оставили Лондон. Мы приехали в один город, где должны были начаться скачки. За городом на огромном поле целыми днями толпился народ у наскоро устроенных лавочек и палаток, где продавали лакомства, дешевые украшения и всевозможные другие товары. Тут же фокусники и акробаты давали свои представления. Я думал, что наши повозки также остановятся где нибудь на удобном месте, но отец мой, повидимому, вдруг переменил свое намерение: вместо того, чтобы проехать на место скачек, он повернул в город.

Приехав на постоялый двор, мы расположились там ночевать; но так было еще довольно рано, то я спросил позволения у отца, и мы с Матвеем пошли поглазеть на толпу. К нашему удивлению, мы вдруг встретили знакомого: это был клоун Боб, который вместе с товарищами приехал на скачки давать представления. Но у них случилась неудача: музыкант, который обещал им играть во время представлений, обманул их и не пришел. Увидев нас, Бобу пришла счастливая мысль, попросить нас выручить его с товарищами из беды: чтоб мы заменили им обманувшого их музыканта. То, что они выручат, будет разделено поровну между пятерыми. Время у нас было свободно и мы согласились. Представления должны были начаться на следующий день.

Когда мы вернулись домой, я сказал об этом отцу.

- Можешь идти, сказал он, - только Капи останется завтра дома, он мне нужен.

Мне это было не особенно приятно и отец, заметив это, прибавил:

- Я его хочу оставить стеречь повозки, потому что у него очень хороший слух. В случае, если вы завтра очень долго пробудете на скачках, то идите прямо в гостинницу Толстого Дуба. Там мы будем ночевать.

Гостинница Толстого Дуба стояла в открытом поле, в версте от города. Найти ее было очень легко: надо было идти все прямо, так что заблудиться, даже ночью, было невозможно.

На следующий день, мы, по условию, пришли на скачки и почти тотчас же начали играть. Боб с товарищами давали одно представление за другим и нам некогда было даже вздохнуть. Мы все так устали, что едва держались на ногах. Вдруг, у одного из акробатов выпал из рук огромный шест, которым он управлял во время упражнений, и попал прямо на ногу Матвею. Удар был так силен, что бедный мальчик даже закричал от боли. Я испугался и подумал, что ему раздавило пальцы. Боб и я бросились к нему, но, к счастию, кости оказались целы и только образовалась кровавая ссадина. Тем не менее ходить он не мог. Нечего было и думать идти вечером в гостинницу Толстого Дуба.

Решено было тогда, что Матвей переночует вместе с Бобом в его палатке, я же один уйду домой, в гостинницу, потому что нужно было узнать, куда намерены завтра отправиться мои родители.

- Не ходи сегодня, говорил Матвей. - Завтра пойдем вместе:

- Завтра мы можем никого там не найти.

- Тем лучше, значит мы будем свободны.

- Неужели ты думаешь, что нас не станут искать. Да и куда ты пойдешь с твоей ногой?

- Ну, прошу тебя, не ходи сегодня, дождись утра, а то мне страшно чего-то.

- И сам не знаю.

- Нет я пойду, а завтра вернусь сюда.

- А если они тебя не отпустят.

- Чего-ж они будут меня держать? Ну, вот я даже тебе арфу оставлю, а за ней-то я наверно приду.

Я отправился в путь и не думая о страхе. Да и чего мне было бояться? Взять с меня было нечего.

Я шел довольно скоро, несмотря на усталость и наконец добрался до гостинницы. Войдя во двор, я стал отыскивать наши повозки, но нигде их не находил. Стояли какие то кибитки с полотнянными верхами, досчатая клетка на колесах, из которой по временам слышалось рычание, а наших повозок не было и следа.

В одном из окон гостиннницы виден был огонь. Я подошел и постучался в дверь. Мне тотчас же отворили и на пороге показался хозяин с фонарем в руке. Осветив мое лицо и узнав меня, он быстро спрятал огонь и осторожно осмотревшись во все стороны, сказал торопливым шопотом:

- Ваши повозки уехали и твой отец велел, чтобы вы нагнали его в Луисе. Отправляйтесь тотчас-же, вам и так придется идти целую ночь до места. Счастливый путь!

И он быстро захлопнул дверь перед моим носом. Все это было так неожиданно для меня, что некоторое время я стоял не шевелясь. Потом я подумал, что идти в Луис я во всяком случае не могу, потому что не знал даже в какую сторону надо повернуть. Кроме того, я не мог оставить Матвея, так что я и решил вернуться к нему и пройти следовательно еще раз эту длинную и утомительную дорогу. Часа через полтора я лежал уже на соломе, рядом с своим другом в палатке Боба. В коротких словах я рассказал им о моем неудачном путешествии и вскоре заснул мертвым сном.

На другое утро я проснулся совсем бодрый и решил немедленно отправиться в Луис, и если Матвей в состоянии будет идти, то мы пойдем вместе. Я вышел из палатки и увидел нашего друга Боба, который также встал уже и разводил огонь. Вдруг, оглянувшись, я заметил полицейского, который вел на веревке собаку. С удивлением я узнал Капи, который опрометью бросился ко мне и вырвал веревку из рук своего проводника. Этот последний подошел ко мне и спросил;

- Это ваша собака?

- Моя.

- Так я вас арестую.

И он положил свою руку на мое плечо.

- За что вы его арестуете? спросил Боб?

- А вам что за дело? разве вы его брат?

- Не брат, но товарищ.

- Этою ночью какой-то человек с мальчиком и собакой забрались через окно по веревочной лестнице в церковь св. Георгия. Собака с ними была на всякий случай, чтоб она предупредила их, если кто неожиданно подойдет. Кто-то на самом деле проходил мимо, собака и залаяла. Они бросились вон, но собаку оставили в церкви. Я взял ее с собой, чтобы она помогла мне отыскать виновных. Один вот передо мною. Теперь надо отыскать отца. Где он?

Я молчал. Мне сразу все стало понятно: и то, зачем не отпустили со мной Капи, и то, почему наши повозки так скоро и неожиданно уехали из гостинницы Толстого Дуба.

Раздумывать было некогда. Нужно было постараться разъяснить полицейскому, что я во всем этом не при чем и рассказать, как я провел эту ночь. В это время проснулся и вышел из палатки Матвей.

Боб все передал полицейскому, но тот повидимому мало верил рассказу.

- Кража в церкви случилась в четверть второго, так что если он ушел отсюда до часу, то как раз и поспел к этому времени к церкви.

- Да, ведь, чтоб дойти до церкви нужно гораздо больше четверти часа.

- Ну, бегом-то, положим, можно дойти и скорее. И потом, чем вы докажете, что он ушел отсюда именно в час.

- Я могу в этом присягнуть, отвечал Боб.

- Все-таки я его уведу от вас, сказал полицейский. У судьи все разъяснится.

Пришлось проститься с товарищами и идти с полицейским. Матвей обнял меня и шепнул на ухо:

- Не бойся, мы тебя не покинем.

И он поцеловал меня.

- Удержи Капи, сказал я Матвею.

- Нет, нет, собаку я возьму с собой! вскричал полицейский. Она поможет мне отыскать остальных.

Мы отправились. Что со мной теперь будет? думал я. Неужели засадят в тюрьму и обвинят в том, что я залез в церковь? Во всяком случае я решил непременно говорить правду.

Меня привели в участок, где я и остался целый день и ночь. На другое утро позвали к судье.

- Где вы были в ночь кражи в час с четвертью? спросил он.

- В поле, по дороге в гостинницу Толстого Дуба.

- Чем-же вы это докажете? Вас обвиняют, что вы как раз в это время были у церкви и ждали своих сообщников.

- Это неверно! вскричал я.

- Каким-же образом собака ваша очутилась в церкви?

- Я этого не могу понять и сам: уходя в утро того дня из дому, я сам, своими руками, привязал ее к нашей повозке.

Больше я ничего не мог сказать, так как не хотел показывать на своего отца.

На этот раз меня посадили в настоящую тюрьму, в которой окно было заделано железной решеткой. Кое как я взобрался на подоконник и увидел, что окно не очень высоко над землей и выходит в узкую, пустынную улицу, вдоль которой тянулись бесконечные серые стены.

И здесь-то придется мне просидеть Бог знает сколько! думал я в отчаянии.

Так прошел день. Не задолго до наступления ночи, я услышал вдруг тихий звук рожка, доносившийся ко мне с улицы. Вслед затем раздался знакомый мне голос Матвея, который пропел по французски: "завтра утром, на разсвете". Я догадался, что слова эти относились ко мне и мне стало так легко, почти весело, что я мгновенно забыл все свои несчастия. Завтра утром! Боже, дождусь-ли я когда нибудь этого утра! От волнения я не мог сомкнуть глаз всю ночь и часы тянулись для меня бесконечно долго. Я не отходил от открытого окна и все смотрел на небо.

Наконец звезды мало по малу начали гаснуть одна за другой и по небу протянулась серая пелена разсвета. Я жадно стал прислушиваться и некоторое время не слыхал ничего кроме биения своего собственного сердца. Вдруг мне послышался какой-то шорох. Я не верил своему слуху и некоторое время не хотел обращать внимания на этот шум. Минуту спустя за решоткой показалась какая-то тень и в темноте я едва узнал Боба.

- Отойди от окна, прошептал он.

Я отошел и вслед затем к моим ногам упал какой-то белый комок. Боб исчез.

Я поднял брошенный им предмет и увидел, что это было письмо. Прочесть его еще было нельзя: было темно и только через час я прочел следующее: "Завтра тебя перевезут по железной дороге в другую тюрьму. В вагоне сядь у самой двери, и когда поезд станет подходить к станции и замедлять ход, то ты открой внезапно дверь и выскочи из вагона. Постарайся выскочить так, чтобы не упасть. Потом немедленно взберись на насыпь налево; мы там будем тебя ждать. Не бойся ничего, через два дня мы будем во Франции".

Можно себе представить, что я испытывал при чтении этой записки. Я считал себя спасенным и не мог без умиления и благодарности думать о своих верных и преданных друзьях - Матвее и Бобе; особенно о Матвее, так как был уверен, что все это делается благодаря его неутомимым заботам и стараниям обо мне.

Все случилось так, как они мне и писали. Когда я очутился в поезде с своим провожатым, сердце во мне замерло. К счастию, мой спутник, уверенный, что я в безопасности, вскоре задремал в другом конце вагона, так что я остался сидеть у двери и совершенно один. Едва только поезд стал уменьшать ход, я моментально повернул ручку двери и выпрыгнул, стараясь очутиться как можно дальше от рельсов. Дальше я ничего не помню: должно быть от сильного толчка, я потерял сознание. Когда я очнулся, мне показалось, что я все еще еду по железной дороге, так как быстро мчался куда-то и ясно слышал стук колес.

Открыв глаза, я прямо над своим лицом увидел какую-то противную желтую собаку, которая лизала мне лицо. Повернув голову в сторону, я увидел Матвея, сидевшого на корточках возле меня.

- Ну, слава Богу, ты жив, сказал он, целуя меня.

- Где мы? спросил я.

- В телеге и Боб нас везет.

- Ну, как ты себя чувствуешь? спросил Боб.

- Не знаю, кажется хорошо, отвечал я.

- Пошевели-ка руками и ногами.

- Отлично! вскричал Матвей, все цело!

- Но что такое случилось? спросил я.

- Ничего особенного, отвечал Матвей. Ты выпрыгнул из вагона как следует, но потерял сознание и лишился чувств. Мы тебя довольно долго ждали и Боб решился пройти посмотреть, нет-ли тебя поблизости. Через несколько минут, он действительно принес тебя на руках. Мы очень испугались и подумали, что ты умер.

- Да вот он, отвечал Матвей, смеясь и указывая на рыжую собаку. Мы его нарочно окрасили, чтобы нас не могли по нем узнать. Теперь мы едем в соседний городок, где находится параходная пристань. Оттуда отходят параходы во Францию и на одном из них служит брат Боба, который наверно согласится увезти нас на своем пароходе. По крайней мере Боб будет очень просить его об этом.

- А как твоя нога?

- Почти выздоровела. Да мне и некогда было думать о ней все это время.

Я был как во сне. Все произошло так необыкновенно, как в сказке. Я не знал, как и благодарить Боба за его заботы и тревоги.

Когда мы простились с Бобом и остались одни, то мы молча бросились на шею друг другу и залились слезами радости и счастья.