Без семьи.
Глава 25. В воровском притоне.

ГЛАВА 25.
В воровском притоне.

Конторщик, которому поручили доставить нас моим родителям, нанял на улице крытую коляску, и мы быстро покатили по шумным улицам Лондона.

Ехать пришлось необыкновенно долго. Многолюдные и ярко освещенные улицы центральной части Лондона сменились мрачными и темными переулками окраины. Мы сильно промерзли и, забившись в угол экипажа, дрожали от холода.

Улицы становились все пустыннее, воздух зловоннее. Колеса утопали в грязи, и экипаж с трудом продвигался вперед. Наконец, он остановился, и мы, по знаку конторщика, вышли из экипажа. Я осмотрелся и увидел, что мы находимся на безлюдной улице.

Наш провожатый обратился с расспросами к проходившему мимо полисмену и, после краткой беседы с ним, повел нас дальше. Пройдя несколько кварталов, он постучал в дверь какого-то досчатого сарая.

Я был до того взволнован, что даже не заметил, как отворилась дверь. Когда мы вошли в большую комнату, освещенную лампой и пламенем камина, я сразу опомнился.

Перед камином, в соломенном кресле сидел неподвижно человек, с седой бородой и черной ермолкой на голове. За столом сидели друг против друга мужчина и женщина. Кроме того, в комнате было четверо детей--два мальчика и две девочки--все со светлыми волосами, как у матери. Все это я разглядел в одно мгновение прежде, чем кончил говорить наш провожатый, объяснивший, кто мы. Все глаза устремились на меня и Маттиа.

- Который из вас Рене? - спросил по-французски мужчина, сидевший за столом.

- Это я, - ответил я, выступив вперед.

- Поцелуй же своего отца, мой мальчик!

Когда я думал о свидании с родными, мне всегда казалось, что я буду очень счастлив, увидав их. Но теперь я не чувствовал никакой радости. Несмотря на это, я все-таки подошел к отцу и поцеловал его.

- А вот это твой дедушка, твоя мать, братья и сестры, - сказал он, показывая на них.

Я прежде всего подошел к матери. Она нагнулась, чтобы я мог ее поцеловать, но сама не поцеловала меня и сказала мне только несколько слов, которых я не понял.

Здороваясь со своими родными, я в душе досадовал на себя, что не испытывал ни малейшей радости.

- А это кто? - спросил мой отец, показывая на Маттиа.

Я рассказал ему о судьбе Маттиа и о том, как мы дружны и как любим друг друга.

- А почему же не приехал Барберен? - спросил отец.

Я объяснил, что Барберен умер и что это было большим горем для меня, так как, приехав в Париж, я не знал, как отыскать родных.

- Нет, я говорю только по-французски и по-итальянски. Итальянскому языку научил меня хозяин, которому отдал меня Барберен.

- Витали?

- Разве вы слышали про него?

- Да, от Барберена, когда приезжал во Францию разыскивать тебя. Тебе, может быть, интересно узнать, почему мы не искали тебя в продолжение тринадцати лет, а йотом вдруг обратились к Барберену?

- Да, конечно, очень интересно.

- Так садись к камину, и я расскажу тебе. Ты наш старшин сын, - начал отец, - и родился через год после нашей свадьбы. Одна молодая девушка, рассчитывавшая, что я женюсь на ней, была очень недовольна, что я выбрал не ее, а твою мать, и захотела отомстить мне. Когда тебе было полгода, она похитила тебя, увезла, во Францию, в Париж, и подкинула на улице. Мы делали все возможное, чтобы разыскать тебя, но, наконец, принуждены были отказаться от розысков и сочли тебя умершим. Три месяца тому назад эта девушка опасно заболела и перед смертью рассказала все. Я тотчас же поехал в Париж и отправился к полицейскому комиссару той части города, где тебя подкинули. От него я узнал, что каменщик Барберен из Шаванона взял тебя на воспитание. Я поехал к нему. Он сказал мне, что отдал тебя странствующему музыканту Витали, с которым ты и переходишь с места на место. Так как я не мог остаться во Франция, то дал Барберену денег, поручил ему разыскивать Витали и просил его уведомить контору Грета и Галлея в случае, если ему удастся найти тебя. Своего адреса я дать ему не мог, потому что мы живем в Лондоне только зимою. Летом мы разъезжаем с товаром по Англии и по Шотландии. Вот почему ты ничего не слыхал о нас в течение тринадцати лет и только теперь мог, наконец, вернуться в свою семью. Я вижу, что ты немного стесняешься, потому что не знаешь нас и даже не понимаешь нашего языка, но я уверен, что ты скоро привыкнешь.

В то время, как я слушал рассказ отца, мать накрыла на стол и поставила на него блюдо с большим куском жареного мяса, обложенного картофелем.

- Вы, наверное, голодны, - сказал отец, обращаясь ко мне и к Маттиа. - Садитесь, сейчас будем ужинать!

Он придвинул кресло старика к столу, сел сам и роздал всем по толстому ломтю мяса с картофелем. Я думал, что после ужина мы посидим все вместе около камина. Но отец сказал, чтобы мы ложились спать, так как к нему должны притти друзья.

Ом взял свечу и провел нас в прилегавший к дому саран. Там стояли две большие фуры, в которых обыкновенно развозят товар. Он отворил дверцу одной из них, и мы увидели две приготовленные для нас постели.

- Ложитесь скорее, - сказал отец. - Спокойной ночи!

Уходя, отец унес свечу и запер за собою дверь фуры. Приходилось ложиться. Я долго не мог заснуть. Какой-то смутный страх мало-по-малу овладел мною. Я и сам не знал, чего боялся. Так прошло несколько часов. Вдруг я услышал стук в дверь сарая и через минуту слабый свет проник в нашу фуру из окна, проделанного в стенке.

Я не заметил этого окна раньше, потому что оно было задернуто занавеской. Половина этого окна была около постели Маттиа, другая половина--около моей. Не желая, чтобы Кали разбудил весь дом, я велел ему молчать и заглянул в окно.

Мой отец, держа в руке фонарь, тихо вошел в саран, осторожно отворил выходившую на улицу дверь и, впустив двух каких-то мужчин с большими тюками на спине, приложил палец к губам и показал на фуру, в которой мы лежали. Он, очевидно, предупреждал их, чтобы они не шумели и не разбудили нас. Такая заботливость с его стороны тронула меня.

Отец помог вошедшим людям снять тюки, а затем ушел и через несколько минут вернулся с матерью. Во время его отсутствия незнакомцы развязали тюки. В одном были куски материи, в другом - разные вязаные изделия. Отец брал каждую вещь, внимательно осматривал ее при свете фонаря и передавал матери, которая срезывала ножницами пломбы и клала их в карман. Это показалось мне странным.

Рассматривая вещи, отец тихо говорил с незнакомцем. Они как-будто боялись чего-то, и я слышал, как они несколько раз произносили слово "полицейский". Когда весь товар был внимательно осмотрен, они отправились в дом.

Я старался дать себе отчет в виденном. Почему эти люди вошли с улицы, а не со двора, почему говорили они шопотом, упоминая полицию и, как будто, боялись чего-то? Почему мать обрезывала пломбы с купленных вещей?

Я старался отогнать от себя эти мысли, но это не удавалось мне. Через несколько времени сарай снова осветился, и я заглянул в окно. Отец и мать были теперь одни. Мать торопливо увязывала вещи в два тюка, а отец подметал один угол сарая, где было навалено много песку и соломы. Под этим мусором оказалась дверь в подвал. Отец, взвалив один тюк на спину, спустился с ним вниз, а потом вернулся за другим и тоже отнес его в подвал. Мать стояла с фонарем и светила ему. Спрятав тюки, отец снова взял метлу и ушел из сарая вместе с матерью.

В ту минуту, когда они уходили, мне послышался шорох и показалось, что Маттиа ложится в постель.

Так прошла вся ночь. И только когда наступило утро, я забылся тяжелым, тревожным сном.

Я проснулся, когда щелкнул замок, и дверцы нашей фуры отворились.

Нужно было итти в дом. Ни отца, ни матери там не оказалось. Дедушка сидел в своем кресле перед камином, как будто со вчерашнего дня не трогался с места. Моя сестра, Анни, вытирала стол, а брат, Аллеи, подметал комнату. Я подошел к ним, чтобы поздороваться, но они продолжали свое дело, не обращая на меня никакого внимания.

Я хотел пожать руку дедушке, но когда я проходил к нему, он, как и накануне, плюнул в мою сторону, и я отошел.

- Спроси, пожалуйста, - сказал я Маттиа, - где мои отец и мать.

Маттиа исполнил мою просьбу и получил от дедушки ответ, что отец ушел на целый день, мать спит, а мы можем итти гулять.

- Только это? - спросил я. - Он говорил, как будто-бы, что-то еще.

Маттиа нерешительно взглянул на меня.

- Не знаю, хорошо ли я понял, - ответил он. - Мне показалось, что он сказал, чтобы мы, гуляя по улицам, не зевали; что дураки для того и существуют, чтобы их обирать.

Должно быть, дедушка сообразил, что Маттиа переводит мне его слова, потому что, когда тот кончил, он сделал рукой такой жест, как будто засовывал что-то в карман, и подмигнул нам.

- Пойдем, - сказал я Маттиа.

Часа два или три мы ходили по соседним улицам, не решаясь отойти далеко от двора, чтобы не заблудиться.

Наконец, мы снова очутились около нашего двора и вошли в дом. Мать сидела неподвижно, опустив голову на стол.

Думая, что она больна, я подбежал к ней и обнял ее. Она приподняла голову, взглянула на меня мутными глазами, как будто не узнавая меня. Я почувствовал сильный запах водки.

знак. Мы снова вышли.

Долго шли мы рука об руку, не говоря ни слова, пока не очутились в громадном парке. Тут нам было удобно поговорить.

- Тебе нужно уходить отсюда, Маттиа, - сказал я. - Уезжай назад во Францию.

- Я не покину тебя, нет, никогда!

- Я знал, что ты так ответишь мне, но нам нужно расстаться. Уезжай во Францию, в Италию, куда хочешь, но не оставайся в Англии.

- Я должен остаться с моими родителями, - ответил я. - Ведь я обязан жить с ними. Возьми себе все оставшиеся у нас деньги и уезжай.

- Полно, Рене! Уж если кому нужно уезжать, так не мне, а тебе.

- Почему?

- Потому что...

- Маттиа, скажи мне правду! Ты но спал ночью? Ты видел все? - спросил я.

- Я не спал, - прошептал он.

- Что же ты видел?

- Все!

- Да. Твоему отцу приносили краденый товар. Он был недоволен тем, что эти люди зашли с улицы и стучались в дверь не дома, а сарая, но они ответили, что не могли войти со двора, так как за ними следили полицейские.

- Ну, так ты понимаешь теперь, что тебе нужно уезжать! - сказал я.

- Если уеду я, то уезжай и ты. Тебе так же не хорошо оставаться здесь, как и мне.

И я закрыл руками лицо, вспыхнувшее от стыда.

-- Это невозможно. Ты не обязан оставаться у моих родителей, а я должен жить, с ними.

- Твои родители? Этот парализованный старик - твои дедушка? Эта пьяная женщина - твоя мать?

- Довольно, Маттиа! - воскликнул я, вскочив с места. - Вспомни, что ты говоришь про моего дедушку, про мою мать!

- Он тебе не дедушка, а она тебе не мать!

- Его рассказ ничего не доказывает. У Дрискалей похитили ребенка и также полугодового. Они разыскивали его и им кажется, что они его нашли, - вот и все.

- Ты забываешь, что их ребенка подкинули на улице Бретель и в тот же самый день, как меня.

- Что же из этого? Разве не могли подкинуть на улице Бретель двух детей в один и тот же день? Полицейский комиссар мог ошибиться и послать Дрискаля к Барберену, а те к кому-нибудь другому. Во всем этом нет ничего невозможного. Кроме того, ты совсем не похож ни на кого из твоей семьи. Все они белокурые, и между тобою и ими нет ни малейшего сходства. Кажется мне странным еще то, что люди небогатые могли истратить столько денег на розыски ребенка. По-моему, ты совсем не Дрискаль, и тебе не следует оставаться с ними. А если ты все-таки захочешь остаться здесь, то останусь и я...

Итак, несмотря на все мои старания, мне не удалось уговорить Маттиа.