Два дома.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава VI. (старая орфография)

VI.

Воцарился глубокий мрак. Внизу в сенях горела уже стенная лампа, слабо освещая уродливые фигуры решетки, идущей вдоль лестницы, темное отверстие заброшенного старинного камина и открытую дверь чердака, мимо которых они должны были проходить.

- Боже, как ты мог прожить хоть час в этом заколдованном доме! сказала Люси тихо и прижалась к Феликсу.

Он крепко прижал ее к себе. Его ноги ступали так-же осторожно, как и легкия ножки его спутницы, но ступеньки все-таки скрипели при каждом их шаге. Молодой человек заметил с успокоительным чувством, что освещенные сени совершенно пусты и через несколько секунд они будут вне опасности.

В этот, момент какая-то темная масса внезапно выскочила из угла, пролетела мимо Люси и исчезла в темноте. Это была огромная кошка, застигнутая, вероятно, врасплох во время своего ужина.

Молодая девушка пронзительно вскрикнула и как сумасшедшая сбежала вниз. В ту-же минуту открылись все двери. В однех появилась кормилица с маленьким Виктором на руках, из кухни в широкую щель отворенной двери показались головы двух служанок, а на пороге кабинета стояла маиорша, ярко освещенная стенной лампой.

- Что тут за шум? спросила она отрывисто своим обычным повелительным голосом.

Феликс быстро сбежал с лестницы и схватил в объятия испуганную девушку.

- Успокойся, Люси! Разве можно пугаться до такой степени простой кошки!

- О, разве это была кошка? пробормотала Люси голосом, в котором слышались слезы: кто-бы это мог подумать! Это души монахов сидят во всех углах и пугают людей до смерти.

Девушки захохотали, а мамка безцеремонно подошла ближе, чтобы посмотреть даму, принявшую домашняго кота за привидение монаха. Ободренные её примером, и другия девушки вышли из кухни. Этого не могла допустить, маиорша. Она быстро толкнула в кухню любопытных и заперла за ними дверь.

- А вы сейчас-же ступайте в детскую, там ваше место! сказала она, повернув кормилицу за плечи к открытой двери комнаты.

Сени были пусты.

- Ну, кончай скандал, сказала маиорша сыну, повелительно указав на дверь.

Теперь только он разглядел её мертвенно бледное лицо, искаженное бешенством и горем. Оно потрясло его до глубины души.

- Мама! послышался его умоляющий голос.

- Как, Феликс, это твоя мама? спросила Люси. Она освободилась из его объятий и смотрела своими большими глазами на женщину с роскошными волосами, изящно одетую и в повелительной позе стоящую возле сына. - Право, я зла на тебя, Феликс. Ты никогда не говорил мне, что у тебя такая прелестная мама. - Я себе представляла вас не иначе, как с горбатой спиной и с громадным чепцом на голове. - Она весело засмеялась, забыв свой недавний испуг. - Но я очень ошибалась: вы такая прекрасная, гордая, благовоспитанная, и вдруг Феликс уверяет меня, что вы не приготовились принять такой гостьи; как я.

- Он сказал вам совершенную правду, сударыня, ответила маиорша с ледяною холодностью, и показав на молодую девушку легким, но выразительным наклонением головы, обратилась к сыну:

- Лучшая иллюстрация к моим предсказаниям! Когда мне доложили о непрошенной гостье, то я хотела без всякой церемонии воспользоваться своими правами хозяйки; но потом подумала, что человек, уважающий собственную честь и честь женщины, сам оценит по достоинству такую безпримерную дерзость. Ступай! И если ты вернешься один, то все будет забыто и прощено.

Последния фразы были сказаны очень громко. Но в этом гордом, повелительном голосе звучала нота, которой Феликс никогда не слыхал из уст матери - просьба дрожащого от страха материнского сердца.

В это время Люси напрасно старалась откинуть вуаль, которая зацепилась за золотую булавку и плотно облегала её лицо. Она чувствовала непреодолимое желание показать этой суровой и надменной женщине, как она прекрасна. Эта борьба с вуалью помешала ей разслушать слова маиорши; впрочем, еслибы она и слышала их, они все-таки остались-бы для нея непонятными. Ей, избалованной, обожаемой, которую все аристократические посетители гостинной матери окружали льстивым роем, баловнице счастья, по одному знаку которой исполнялись её прихотливейшия желания, ей и в голову не могло придти, что в этой невзрачной мещанской обстановке она может потерпеть поражение, позорнее которого ничего нельзя себе представить. При последних, особенно громко сказанных словах маиорши она вздрогнула, опустила руки и нежно прижалась к высокой фигуре своего покровителя.

- Какое-же преступление сделал бедный Феликс, что вы обещаете ему прощение и забвение? спросила она. И вы хотите, чтоб он возвратился один? Это невозможно, сударыня! Мы пойдем с ним в Шиллингсгоф; и разве он может оставить меня одну в чужом доме - вы сами это поймете, сударыня! - Вся гордость, все сознание достоинства своей богато одаренной натуры выразилось в быстром и грациозном движении её курчавой головки. - Я думаю даже, что он никогда не оставит меня. Мы должны немедленно повенчаться в какой-бы то ни было церкви, хоть в Англии, и явиться к маме как муж и жена. Тогда только она потеряет право располагать мною.

Грубый смех заставил ее вздрогнуть. Она до тех пор не замечала советника, который стоял у двери темного кабинета и с интересом следил за драмой, происходившей в сенях. Теперь он вышел на порог, под свет лампы. Отставив ногу и скрестив руки, с capказмом да умном, суровом лице, он походил на Мефистофеля, смеющагося людской глупости.

Люси еще крепче прижалась к молодому человеку.

- Ах, Феликс, уйдем скорее! торопила она его боязливо.

Но маиорша остановила ее повелительным движением руки.

- А кто-же еще? воскликнула удивленная молодая девушка. Папа и мама формально разведены и господин Фурнье не имеет на меня ни малейшого права. Впрочем, я-бы его и не послушала; он этого не заслуживает: в один прекрасный день он тайком бросил маму.

- Классическая театральная невинность! раздался из кабинета саркастический голос. Маиорша отвернулась, как-будто это воздушное существо своей нежной ручкой нанесло ей позорную пощечину.

- Прости, мама, и прощай! сказал Феликс дрожащим, но вместе решительным голосом, желая прекратить эту тяжелую сцену, угрожающую трагическим концом.

- Значит, вы прямо в супружество, господин референдарь? смеялся советник.

На издевку дяди молодой человек не ответил ни слова, даже не взглянул да него. С горькой улыбкой он опустил руку, которую протянул было матери.

- Посмотри на меня! сказала она, обращаясь к сыну.

Эта фраза была формулой, которой она в детстве выспрашивала все его тайны. Теперь это знакомое выражение невольно сорвалось с её уст.

- Посмотри на меня, Феликс, и спроси сам себя, можешь-ли ты привести ко мне в дом девушку, которая...

- Мама, довольно! прервал он ее серьезно. Я не позволю тронуть ни единого волоска на её голове, тем более я не допущу оскорбления. - Он с нежностью положил руку на её курчавую головку, а она прижималась к его груди, бросая боязливые взгляды на кабинет.

Маиорша вздрогнула. К естественной материнской любви примешивалось чувство ревности оскорбленной самолюбивой женщины, которая властительно требовала от сына: я твой бог и да не будет у тебя бога, кроме меня. К собственному удивлению, она ненавидела теперь не презренную танцовщицу, а гораздо более - прелестную женщину, которую она не в силах была видеть в объятиях своего сына. До сих пор мысль о женитьбе Феликса никогда ее не тревожила, и вдруг - буря, унесшая последнее её самообладание!.. Она знала, что за каждой дверью следят за нею любопытные уши и в каждую замочную скважину смотрят наблюдательные глаза; она знала, что завтра-же эта семейная драма, разыгравшаяся в сенях Монастырского двора, будет известна всему городу, тем не менее она не могла овладеть собою и голос её раздавался все громче и громче.

- Вот как легко дети забывают мать! воскликнула она дрожащим голосом. Такая черная неблагодарность может отбить у всякой матери охоту иметь детей. Разве для того я просиживала целые ночи у твоей постели, когда ты был болен, разве для того я воспитывала тебя, не жалея, никаких жертв, чтобы уступить тебя первой едва вылезшей из пеленок твари? Если у тебя есть хоть искра справедливости и благодарности, то ты должен остаться со мной, - а я не хочу дочери!

С испугом слушал он слова матери, в которых так ярко выражалась бесконечная её требовательность. Он понял, что в глазах матери он был не более, как бездушною вещью. Ему вдруг стало понятно, что причиною разрыва между его родителями был безпредельный эгоизм матери, и это укрепило в нем решимость отстоять свою независимость.

- Еслиб ты требовала, чтоб из любви к тебе я выколол себе глаза, то это было-бы гораздо легче и исполнимее того призыва к сыновней любви, с которым ты сейчас ко мне обратилась.

- Фразы! заметил советник.

- Как ты можешь требовать от меня выбора в деле, давно для меня решенном, продолжал Феликс, не обращая внимания на насмешливые замечания из кабинета. Люси стала под мое покровительство и я обязан защищать ее по законам божеским и человеческим. - Мама, умолял Феликс, если ты не примешь ее, ты потеряешь сына.

- Лучше совсем не иметь сына, чем иметь порочного.

- Я не понимаю, Феликс, как ты позволяешь обращаться с собою таким образом? воскликнула с гневом Люси. Милостивая государыня, вы - безсердечная женщина!

- Люси! прервал ее молодой человек.

- О, нет, Феликс, я должна это высказать, вспылила она. Это слишком смешно, слишком невероятно, но я слышу это собственными ушами, значит, это правда. - Сударыня, вы, вероятно, воображаете, что я считаю за честь быть принятой в этом доме! Боже мой! Еслиб вы предложили мне все сокровища мира, я и тогда не осталась-бы у вас ни минуты. - Быстрым движением она поправила шляпу, и камни на её браслетах засверкали. - Вы меня только-что назвали тварью; у нас в доме таким именем не ругают даже судомойку. Благодарите Бога, сударыня, что бабушка моя не видит меня в этом положении. Она доказала-бы вам, кто из нас более унижается.

Маиорша молча уставила глаза на девушку, молодой голос которой отзывался в её сердце невыразимой болью. Советник разразился громким хохотом.

- Смейтесь, смейтесь, милостивый государь, сколько вам угодно. Мадам Луциан все-таки в потере: Феликс - мой, и мы никогда не разстанемся.

- Тише, Люси, строго заметил Феликс, взяв ее за руку. Мама, эту вспышку моей невесты ты вызвала сама, своим оскорблением.

- Так пусть она убирается, эта театральная принцесса.

- Вместе со мной! Пойдем, моя милая.

Маиорша невольно подняла руку, а её взгляд, как-бы прося помощи, обратился к брату.

Она уступила им дорогу и медленно проговорила:

- Хорошо, ступай, куда хочешь и с кем хочешь! Я никогда не хочу тебя видеть, даже после смерти! Прочь!

Она, не оборачиваясь, стала подниматься по лестнице в мезонин, а советник громко захлопнул за собою дверь.

- Слава Богу, что мы выбрались из этой трущобы, боязливо сказала Люси молодому человеку, который, молча и тяжело дыша, шел по двору. Темные углубления окон и журчание фонтана казались ей полными привидений, которые, гремя костями, протягивали к ней руки.

Когда стукнула за ними маленькая монастырская калитка, Люси остановилась, чувствуя себя в совершенной безопасности.

- Вот так люди! сказала она и стала, шутя, отряхиваться, как-бы желая сбросить пыль Монастырского двора и тяжелых впечатлений с души. Бедный Феликс, ты вырос в настоящей тюрьме. Чудесная родня! И это называется матерью! А тот ужасный человек, который, как Самиэль из Фрейшюца, так демонически смеялся из-за кулис?

- Это мой дядя, Люси! прервал ее серьезно Феликс, все еще дрожащим от волнения голосом.

- Ну, уж благодарю за такого дядю! возразила она нетерпеливо. Ты слишком добр и мягок, Феликс, ты слишком многое позволял им, и вот теперь твоя матушка не желает, чтоб ты женился, хочет, чтоб ты остался навсегда с нею старым холостяком, и всю жизнь помогал-бы ей мотать нитки и чистить зелень. Ну, нет, этому не бывать, пока я здесь! И какая надменная женщина! Вероятно потому, что она еще хороша! Впрочем, к чему красота в её возрасте? А она уже стара, стара, как моя мама, уже давно прикрывающая пудрой свои изъяны. Быт молодой - вот что главное, а мы молоды, Феликс, не правда-ли? Потому-то нам все старики и завидуют.

Молодой человек не отвечал. Болтовня и серебристый голосок милой девушки казались ему всегда очаровательной мелодией; но теперь он её не замечал. Недавний разрыв с матерью и тяжелая забота о будущем наполняли его сердце. Они шли под темным грозовым небом, несколько капель упали уже на мостовую. Горячий воздух наполнял улицу, на конце которой только-что зажгли первый газовый фонарь. Не смотря на приближающуюся ночь, за решоткой Шиллингсгофа виднелись переплетающияся дорожки, и большие кусты огнецветных пионов окружали роскошный луг, на котором ярко выступал силуэт фонтана с неподвижной струей воды, а за ним тонул в темноте фасад дома италианской архитектуры.

В Шиллингсгофе не было ничего похожого на Монастырский двор. Торжественное спокойствие окружало эту флорентинскую виллу. Калитка без шума повернулась на петлях, а журчание фонтана было так тихо и мелодично, что не мешало слышать звук падающих на листья капель дождя и шуршание платья Люси по песку дорожек.

Молодая девушка чувствовала себя снова в своей сфере. Она находила, что молчаливый её жених шел слишком медленно. Ей хотелось-бы как можно скорее пробежать сад, чтобы опять чувствовать под ногами паркет, а над головой люстру. Вдруг она остановилась. У самой дорожки, под тенью дуба сидела, свернувшись, маленькая девочка.

- Что ты здесь делаешь, милая? спросила молодая девушка.

Ответа не было.

Феликс наклонился и узнал в девочке, старавшейся спрятать свое лицо, дочь Адама.

- Это ты, Анхен? спросил он. Твой отец вероятно там, у старого барона? - И он показал на дом.

- Не знаю, сказала девочка, видимо сдерживая рыдания.

- Это он тебя сюда привел?

- Что-же ты думаешь, милая? спросила Люси.

Ребенок зарыдал, ничего не отвечая.

- Бабушка верно лучше тебя это знает, Анхен. Твой отец ушел со двора?

- Да, и он был такой красный. Бабушка его очень бранила, потому что ему отказал от места господин барон, а он все молчал... Наконец сказал, что у него болит голова и что он пойдет в аптеку за каплями. Я хотела идти за ним. - Она снова зарыдала. - Бабушка не позволила, она отняла от меня чулки и башмаки, пробормотала она наконец.

- Я была в аптеке, сказала она, не отвечая прямо на вопрос и запрятывая голые ноги под коротенькую юбочку. Там мне сказали, что отец совсем и не заходил.

- Ну, значит он пошел в другую аптеку. Ступай домой, уговаривал ее молодой человек. Отец вероятно уже у бабушки и очень о тебе безпокоится.

- Сейчас придет дворник, он в это время запирает сад, сказала она, отворачиваясь. В её голосе слышалась та-же мрачная решимость, что замечалась на её худеньком, умном детском личике сегодня после обеда. Поэтому я сюда и прибежала; он любит отца и поможет мне его искать.

свои голые ручки. - Какая упрямица! Вот возьми, завернись! Говоря это, она бросила ей свой кружевной платок, висевший на её плече. Но девочка и не тронулась, чтобы поднять дорогую ткань; она только смотрела, как платок упал на песок, смоченный дождем.

Сама Люси, смеясь, подобрала платье и побежала к дому. Она не хотела явиться в Шиллингсгоф с волосами русалки вместо своих прелестных локонов.