Два дома.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава VII. (старая орфография)

VII.

Феликс позвонил у подъезда, и дверь без шума отворилась. Когда-то в сенях горела небольшая лампочка, с висящим на длинной цепи фонаре и едва освещала входы в боковые корридоры; теперь-же их ослепил свет нескольких стенных ламп и кинкетов. Торжественно и серьезно смотрели на них красивые кариатиды, поддерживающия потолок, и по мозаичному полу громко раздавались шаги подходящого к ним лакея. Феликс с удивлением остановился. Прежняя милая ему простота Шиллингсгофа уступила теперь место роскоши и великолепию, свойственному новому положению дел древняго аристократического рода.

- Барон Арнольд фон-Шиллинг дома? спросил молодой человек у лакея.

- Да, Феликс! раздался громкий молодой голос из отворившейся соседней двери.

К ним быстро шел молодой человек, но остановился с изумлением, увидя подходящую Люси.

- О, cher барон, вы встречаете меня с таким-же; странным лицом, как и Феликс - при виде меня он превратился к истукана.

Её веселый голос как флейта раздавался под высокими сводами. Нетерпеливо топнув ножкой, она снова начала войну с своей вуалькой, которую наконец в клочках сорвала со шляпы. Появилось пикантное, и прелестное матовое личико, как едва распустившийся цветок чайной розы.

- Поклонов от мамы и бабушки я, конечно, вам не привезла, потому что я беглянка, прибавила она тихо, наклоняясь к нему и закрывая рукой свой ротик.

Барон Шиллинг посмотрел через её голову на Феликса, который стоял неподвижно, бледный и разстроенный.

- Я-бы желал без свидетелей сказать несколько слов тебе и твоему отцу, сказал он с волнением, ярко выразившимся на его лице.

- Пойдем, отец в своей комнате, ответил Арнольд, и они направились в комнату старого барона.

Феликс медлил.

- Я-бы попросил тебя познакомить сперва Люси с твоей женой.

- С моей женой? спросил удивленно и сконфуженно Арнольд, как будто не понимая, что от него требуют. Но потом решительно, с насмешливой улыбкой прибавил: Изволь, если ты этого желаешь, Феликс. Идем!

Люси засунула в карман остатки своей вуали, отбросила локоны и взяла руку барона Шиллинга. Они повернули влево и, в сопровождении Феликса, пошли по галлерее. Громадные полукруглые окна выходили в сад; в простенках, в особых нишах, стояли обнаженные мраморные статуи греческой мифологии, которыми бенедиктинский монах Амвросий, забыв аскетизм, богато украсил галлерею. Эта галлерея с фигурами греческих богов представлялась Люси великолепным фойе оперного театра. В углублении заделанной теперь двери, выходившей когда-то на Монастырский двор, стояла группа Лаокоона, а по другую сторону, на Монастырском дворе, углубление той-же двери было забито досками, за которыми стоял шкаф с старыми конторскими книгами и жестяным ящиком для выручек от продажи молока.

Несколько часов ожесточенного спора поставили Феликса пред неизвестным, мрачным будущим, в которое он, по необходимости, увлекал за собою привыкшую к роскоши нежно любимую им девушку.

Барон Шиллинг шел по галлерее, в конце которой находилась так-называемая семейная гостиная, любимая комната старого барона. Стены этой обширной, но уютной комнаты были отделаны тонкой, как кружево, деревянной резьбой поверх гладких деревянных щитов, разделявшихся узкими простенками серого цвета. Эти резные ажурные арабески по своему разнообразию, красоте и изяществу ценились очень дорого и содержались заботливо.

Старый барон не мало заботился об украшении этой оригинальной комнаты. Он поместил там несколько картин в золоченных рамах и разставил мягкую, удобную мебель. Но с появлением молодой баронессы, эта комната изменилась, как и все в Шиллингсгофе. Простенки между резьбою покрылись фресками на светло-сером фоне; вокруг стен стояли стулья с резными высокими спинками и табуреты, обитые темно-зеленой шелковой материей с серебряными разводами. На окнах были, такия-же парчевые занавеси, покрытые тюлем старинного фламандского рисунка, красиво выделявшимся на темно-зеленой парче. По обеим сторонам двери стояли высокия этажерки, уставленные доверху столовым серебром и хрусталем, символом богатства, принесенного молодой хозяйкой в Шиллингсгоф. По своей отделке и роскоши, это серебро далеко оставляло за собой ту серебряную посуду, которою убирались столы монастыря, когда в былые времена монахи принимали в этой зале своих царственных гостей. Висевший с потолка цветной фонарик бросал ровный мягкий свет на всю комнату; в углу, на маленьком столике стояла лампа, ярко освещавшая белокурую голову работавшей у стола молодой женщины.

Люси насмешливо улыбнулась, потому что лицо женщины, которая теперь медленно повернулась в их сторону, было из самых невзрачных. Светло-пепельные волосы обрамляли непомерно длинное серого цвета лицо, лишенное-молодой округлости линий. И этой женщине, как говорят, было не более двадцати лет.

- Милая Клементина, я привел к тебе моего друга Феликса Луциана и его невесту. Прошу тебя принять под свое покровительство молодую девушку, а мы пока отправимся к отцу, в его комнату, сказал Арнольд, с свойственной ему вежливой небрежностью. - Баронесса приподнялась и слегка поклонилась. Её глаза остановились на привлекательном лице молодой девушки и холодная улыбка исчезла с её лица. Она снова опустилась на стул и грациозным движением, молча, указала на табурет возле себя. Барон Арнольд поднял с ковра портфель и вкладывал выпавшие из него листки.

- Извини, твои идеи, когда я стараюсь вдуматься в них, разстраивают мои нервы. Я не понимаю их, когда тебя нет возле, для объяснений.

- Или когда под рисунками нет подписи: "Петух", "Собака" и т. п. Вот видишь, Феликс, как мудрены мои эскизы. А вы еще хотели меня уверить, будто у меня есть талант.

Уходя, Феликс со страхом взглянул на свою невесту. Она сидела, желая, повидимому, начать обычную болтовню, полная сознания своей красоты возле этой бледной, холодной женщины. Он видел, как Люси сняла шляпу, а баронесса своими длинными белыми пальцами снова принялась за работу.

- Вы позволите, баронесса? сказала Люси, и бросила свою шляпу на один из стоявших у стены стульев.

Баронесса с удивлением подняла глаза и смотрела, как маленькая изящная шляпочка описала в воздухе дугу и упала на пол. В эту минуту зашуршали шелковые оконные занавеси, из-за которых выскочила маленькая обезьянка и схватила шляпу.

Люси вскрикнула, - обезьяна показалась ей очень похожей на чорта.

- Сюда, Минка! приказала баронесса и погрозила пальцем. Минка прибежала к своей госпоже, держа передними лапками шляпу над головой. Это было до такой, степени смешно, что Люси, забыв свой испуг, хохотала как ребенок, между тем как баронесса с серьезным лицом отнимала добычу из рук животного.

- Извините, обезьяна вас испугала, сказала она и положила шляпу на стол перед молодой девушкой. Мой муж терпеть не может Минки и потому она всегда прячется при его входе. Я совершенно забыла, что она здесь.

- О, такой испуг не повредит. Я не такая нервная, как мама. Я молода и здорова, отвечала Люси весело, и стала ласкать обезьянку.,

Да, молода, здорова, очаровательна и грациозна была девушка, на которой баронесса остановила теперь долгий взгляд.

- Я гораздо больше испугалась на Монастырском дворе, когда там бросилось на меня какое-то чудовище. Феликс уверяет, что это была кошка.

- Вы теперь гостите на Монастырском дворе?

- Я? ни за что на свете! У меня мурашки бегают от страху при одной мысли провести там ночь. Вы там бывали?

Молодая женщина отрицательно покачала головой.

- Я не имею привычки знакомиться с соседями.

- В таком случае вы и представить себе не можете, что это такое. Я не могу понять, как Феликс мог жить в комнате с такой допотопной мебелью, какой мы не дали-бы и нашей прислуге. А постели, наверное, жестки и грубы. Я к этому не привыкла. - О, какое прелестное создание! сказала Люси, вдруг обрывая нить разговора; она ласкала маленькое животное, вскочившее ей на колени и опершееся руками на её плечи.

Молодая девушка быстро сняла с руки браслет и надела его на тонкую шею Минки, потом повязала ей свой батистовый платок и заколола на груди брошкой. Она хохотала, как сумасшедшая, когда Минка, соскочив на пол и оскалив зубы, стала рвать кружево носового платка и срывать когтями непривычный ошейник.

Видимо разсерженная, баронесса освободила подбежавшую к ней обезьяну.

- Боюсь, не испорчен-ли браслет, сказала она сухо, кладя его возле шляпы.

Молодая женщина с удивлением посмотрела на девушку.

- Князя Конского я знаю, сказала она; он часто бывает у ваших родителей?

- О, да, отвечала Люси, он бывает у нас каждый день, т. е. у мамы, когда она живет в Петербурге. La grande mère его очень ценит, потому что его знатность придает много блеску нашей гостинной; но мама и я не очень-то его любим. Он такой старый, противный. Меня он закармливает конфектами, точно ребенка, а маму положительно забрасывает цветами после каждого спектакля.

- Когда? спросила баронесса, как будто не разслушав.

- После представлений. Ах, вы не знаете? Разве вы никогда не бывали в Берлине?

- Я была в Берлине.

- Ну, так это удивительно, как вы не знаете мамы. Она первая, знаменитая танцовщица - Manon Fonrnier.

- Вот как! медленно протянула молодая женщина и сложила свою работу. - Я редко посещаю театр, прибавила она сухо и яркий румянец выступил на её щеках. Она встала и подошла к сервированному чайному столу посреди комнаты, на котором сверкала изящная посуда и серебро.

- Боже, какая длинная! выразилось во взгляде Люси, которым она провожала высокую, сухую фигуру баронессы.

были грациозны. Она зажгла спирт под серебряным чайником, критически взглянула на чашки и стала разливать чай. Ни один взгляд её не обращался уже к девушке, которая опять играла с Минкой, внимательно следя при этом за молодой женщиной.

- Дома я всегда разливаю чай, и все бывают довольны, исключая барона Шиллинга; на него я никогда не могла угодить.

Молодая женщина быстро подняла опущенную голову и в каждом мускуле её, повидимому апатичного, лица выражалось волнение.

- Мой муж бывал в доме вашей матушки?

- О, очень часто! разве вы этого не знали? Феликс всегда говорил, что он, как художник, в маминой гостинной изучает типы. С мамы он также писал портрет.

Молодая девушка вдруг прозрела. Голос баронессы показывал, какая злость кипела в её плоской груди, и с каким презрением произнесла она: "танцовщица Фурнье". Чашки звенели под её длинными пальцами так, что грозили каждую минуту полететь со стола. И эта тощая, безобразная женщина осмеливается еще ревновать! Как все красивые, избалованные девушки, Люси была неумолима к некрасивым, но тоже желавшим нравиться. Её большие глаза вдруг засветились гневом.

- Что-ж тут удивительного, если барон Шиллинг писал портрет красивой женщины? возразила Люси с саркастической улыбкой на губах. Моя мама - ни длинна, ни суха, ни беловолоса. У нея великолепные черные волосы, а красота её плеч и рук славится между художниками. Вообще в ней, как говорится, видна порода. Барон Шиллинг изобразил маму не в какой-нибудь из её ролей, а в виде Дездемоны. - Ничего не может быть очаровательнее!.. Белый атлас спускается у нея с плеча, а рука подымается к струнам арфы.

Она на минуту остановилась, вспомнив о портфеле, презрительно валявшемся на ковре у ног баронессы.

- Барон Шиллинг рисует великолепно, прибавила она, и её глаза блестели торжеством при виде яркой краски волнения на бледном лице баронессы. Профессор В. говорит, что он вовсе не дилетант, что он обладает громадным талантом и скоро составит себе громкое имя.

в полном сознании своей красоты и молодости, неприязненно разсматривала эти тонкия губы, не умеющия смеяться, согнутый плоский стан и длинную, худую, почти лишенную мускулов руку, видневшуюся из кружевной оборки рукава. - Зачем эта непривлекательная фигура толчется в свете? Оставалась бы она спокойно в монастыре у своих монахинь.

Наступило тягостное молчание. Слышно было шипение чайника и глухой звук падавшого дождя. Люси встала, подошла к окну, раздвинула портьеры и принялась смотреть в сад. Она не видела, с какою злостью серые глаза смотрели ей вслед и как нога молчаливой женщины стучала нетерпеливо по ковру. Люси сердилась на Феликса, что он так долго оставляет ее одну с этой несносной хозяйкой Шиллингсгофа.

Едва она открыла занавес, как яркая молния ослепила ей глаза и красным светом осветила комнату, затемняя свет горевшей здесь лампы. Последовал удар хрома и масса воды полилась на зеркальные оконные стекла, как будто силясь продавить их и залить роскошные залы Шиллингсгофа.

Баронесса вскочила в испуге; она видимо дрожала и, схватившись за колокольчик, стала громко звонить.

Вошел слуга.