Два дома.
Глава XII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава XII. (старая орфография)

XII.

У дома барон соскочил с лошади, отдал поводья подбежавшему кучеру и зябком подозвал к себе Анхен.

- Вот, снеси это, милая, в мастерскую, ты знаешь, где их положить. Он бросил ей в фартук несколько древесных губок; а вот это - он дал ей букет из цветов едва распустившагося шиповника - отдай Биркнер и скажи ей, что я и теперь не забыл привезти ей первые весенние цветы, как это я делывал мальчиком.

- Он с ума сошел, сказала баронесса, прислушиваясь к каждому слову барона.

Затем она перегнулась через перила и с гордым презрением смотрела на группу внизу. Барона. Шиллинг все еще стоял возле лошади, которую держал в поводу конюх; он ласкал красивое животное, называя его самыми нежными именами.

- Господи, точно разставание на веки! Ну, разве может человек с здравым смыслом расточать столько нежностей животному?

Она взяла портфель с письмами и показывая его через перила, сказала:

- Арнольд, у меня есть письма к тебе!

Барон Шиллинг посмотрел наверх, слегка поклонился, приподняв шляпу и направился к дому.

Каннонисса убрала грязную посуду, посмотрела тепло-ли еще кушанье и хотела поставить новый прибор, но была остановлена.

- Оставь! приказала с неудовольствием баронесса. Я никогда ничего не предлагаю ему, если он нарушает заведенный порядок и завтракает один, будь он хоть вдвое голоднее.

Барон быстро взошел на террасу, подал руку жене и вежливо, хотя и холодно, поклонился каннониссе, которая, едва ответив на поклон, села в стороне и снова принялась за вышивание серебром по лиловому бархату.

- Письмо от донны Бальмазеда, сказала баронесса, насмешмво подчеркивая иностранное имя, и подала ему письмо.

Барон Шиллинг разорвал конверт и быстро пробежал коротенькое письмо.

- Мы можем ожидать наших protégés, сказал он, не позже восьми или десяти дней. Но ты должна немного изменить план их помещения, Клементина, потому что мадам Бальмазеда пишет, что, по настоятельному желанию Феликса, она будет сопровождать свою belle-soeur.

- Вот еще... Мало-ли желаний имел твой Феликс, и мы должны их исполнять volens-nolens; он всегда смотрел на Шиллингсгоф, как на гостинницу; мы это уже испытали восемь лет тому назад, когда он явился к нам со своей беглянкой. Я положительно протестую против новой гостьи. Довольно, что я принимаю в свой тихий дом вдову с её шалунами.

Барон Шиллинг сидел в кресле. Он совершенно хладнокровно встретил протест жены. В начале супружеской жизни у него проявлялась некоторая симпатия к жене; теперь-же лицо его ничего не выражало, кроме холодного равнодушия. Он спокойно сунул письмо в конверт и сказал:

- Тем не менее ты должна будешь согласиться на это изменение.

- Ни за что! Я нахожу, что со стороны этой женщины большая навязчивость непременно сопровождать свою belle-soeur.

- Говорю тебе, что она обязана была это сделать, возразил Шиллинг, нахмурив брови.

- Это все равно; но мы не обязаны ее принимать. Шиллингсгоф вовсе не так велик, чтобы в нем можно было поместить такую ораву.

- Места совершенно достаточно, чтобы гости не мешали ни тебе, ни мне, ответил барон. Клементина, будь добра и разсудительна, подумай, что мы должны помочь осиротелым детям получить их наследство.

- Да, этой трогательной перспективой ты выманил мое согласие; но теперь я раздумала и ни за что не соглашусь принять участие в ваших планах. Спроси-ка, Адельгейт, как она их называет?

Барон Шиллинг взглянул на нее через плечо.

- А, вот откуда идет твой протест! сказал он полушутя, полусердито; я совсем забыл о твоем духовном советнике.

- Клементина знает, что я не давала ей никаких советов.

- И прекрасно! Я серьезно попросил-бы вас, mademoiselle Ридт, не вмешиваться в наши семейные дела.

На это строгое замечание каннонисса только пожала плечами, а баронесса, вся вспыхнув, вскрикнула:

- Сделай милость, не сваливай на других того, что я сама решила! Я беру свое согласие назад! Не хочу ни за что! Наконец, прошу тебя, замолчи, Арнольд, и не выводи меня из терпения.

- Как это? спросил он с невозмутимым спокойствием.

Баронесса смутилась перед его вопросительным взглядом, однако заметила сердито и упрямо:

- Ты не должен забывать, что у меня есть закладные листы на Шиллнигсгоф.

Барон Шиллинг слегка побледнел, но не потерял хладнокровия.

- Это я также мало забываю, как и свое право, по которому я здесь глава в доме. Затем, о подробностях я переговорю с Биркнер.

- Так ступай! Конечно, ты не коснешься моих комнат, потому что я не могу допустить, чтобы эти испанские нищие спали под моими дорогими занавесями. Можешь их разместить внизу, в комнатах с привидениями.

- Так было решено и раньше, прервал он баронессу. Надеюсь, что они не так монастырски суеверны, как...

Он встал, не окончив фразы, взял адресованные на его имя письма и быстро вышел.

Баронесса встала, она минуту стояла как-бы в раздумьи, потом, взглянув на каннониссу, невозмутимо продолжавшую свою работу, бросилась за мужем.

И как быстро могли бегать эти слабые ноги! как развевались ленты её утренняго чепчика!

Барон Шиллинг был уже на последних ступеньках витой лестницы, когда наверху показалась его жена.

- Арнольд! крикнула баронесса.

- Что тебе?

Последовало молчание. Баронесса слышала, как муж сошел с последней ступеньки и его шаги раздавались по каменному полу.

- Арнольд, вернись! Я буду добра! Я прошу простить меня! говорила она, и в её сдержанном голосе было столько страсти, что невольно представлялись при этом распростертые объятия.

- Зачем? я не сержусь! ответил он, и шаги возобновились.

безмолвного отчаяния и непобедимого отвращения.

- Арнольд! сказала она мрачным, угрожающим тоном, когда он, испуганный неожиданным появлением жены, сделал невольное движение, как-будто хотел стряхнуть с себя это привидение. - Не греши! Вспомни, что доктор приказал тебе беречь меня и мои нервы от всякого волнения.

Он не отвечал. Закусив губы, он медленно стал спускаться в сад.

Баронесса пошла за ним и взяла его под руку. Всякий посторонний наблюдатель увидал-бы в этой медленно шедшей по аллее паре картину самого счастливого супружества.

- Арнольд, извини! Я необдуманно упомянула о моих закладных.

- Ах, оставь, Клементина! Не порти мне прелестного утра этим противным "мое" и "твое", сказал он, нетерпеливо глядя в сторону.

- Я хотела тебе сказать только, что я об этом также мало думаю, как и ты, настаивала она.

- Ты ошибаешься! Меня никогда не покидала эта мысль, хожу-ли я под этими каштанами, или откладываю новую сумму к прежним, чтобы избавить мой родной дом от твоих закладных.

- Пустяки! Разве все это тебе не так-же принадлежит, как и мне?

- Нет, я соглашался играть эту роль только при жизни отца. Ты очень аккуратно ведешь свои книги и, конечно, отлично знаешь, что с его смерти я ничем тебе не обязан.

- Очень мило с твоей стороны, сказала она вырывая руку, говорить мне прямо в лицо, что я тебе ненужна.

- Я говорю о твоих деньгах, Клементина.

- Как верен был мой инстинкт, когда, вначале нашего супружества, я так протестовала против искусства, моего смертельного врага, продолжала она с возрастающим раздражением. - Теперь твоя опора - те средства, которые оно тебе приносит.

- Мое святое искусство! произнес он и улыбка осветила его лицо. - Оно дает мне силы забывать все житейския дрязги! Ты права: если женская нога не давит мою голову, то и этим я обязан искусству. Впрочем, я должен сказать тебе, Клементина, что не одно искусство мешает тебе достигнуть желаемого могущества. Я хороший юрист и имел-бы всегда достаточно средств, чтобы жить своим трудом.

При последних словах баронесса остановилась.

- Значит, между нами - покончено. Ты говоришь мне прямо, что я для тебя ничто. Но посмотрим еще, как ты обойдешься без меня, если я уеду. Ты никогда не ценил моих забот о тебе и о доме. Поживи-же один и посмотри, что значит быть без хозяйки. Увидим, как ты один, при помощи глупой как пробка ключницы, справишься с этими нищими, наводняющими наш дом! А я завтра-же утром отправлюсь на богомолье в Рим, как я давно предполагала.

- Не езди, Клементина, сказал, смеясь, Арнольд. - Ты сама знаешь, что богомолье для тебя сущий яд, и ты всегда возвращаешься оттуда с разстроенными нервами.

- А, это опять одна из твоих насмешек! Что делаешь для Бога, то не может быть вредно. Я завтра-же еду.

- Ну, ступай с Богом! Я больше не буду тебя удерживать.

Он медленно пошел по направлению мастерской. Баронесса постояла с-минуту, ожидая, что он вернется. Затем быстро пошла к дому, порялась в свою комнату, позвала горничную, приказала ей немедленно укладываться, и опят возвратилась на террасу.

- Укладывай поскорее твою работу, Адельгейт, сказала она с волнением. Твое пламенное желание исполняется, мы завтра-же едем в Рим.

Каннонисса мгновенно опустила работу, быстро встала и мрачный огонь вспыхнул в её глазах.

- Берегись, Клементина! сказала она ей, погрозив пальцем. Ты играешь своей душой. Твоя несчастная страсть гонит тебя от одного греха к другому. Ты едешь в Рим не молиться; напротив, тебя гонит упрямство, злость и тайная надежда твоим отсутствием возбудит любовь в сердце твоего холодного, равнодушного мужа.

себе кумир из своего искусства. Ты потеряла всякое самообладание, ты стала капризною женщиной, каждую минуту изменяющей свои решения. Но теперь от имени патера Франциска и благочестивых сестер, охранявших твое детство, объявляю тебе: довольно! дальше ни шагу! Твое решение ехать в Рим было минутной вспышкой; но ты должна его исполнить. Я не допущу колебаний, которые ты в последнее время так часто себе позволяла, и еслибы мне пришлось завтра снести тебя в карету больною, мы едем!

Баронесса с ужасом отступила к двери. Эта женщина крепкой цепью была прикована к монастырю и никогда не осмеливалась противоречить его приказаниям.

- Кто тебе сказал, что я изменю свое решение? Я поеду в Рим непременно, еслибы даже мне пришлось тащиться туда полумертвой. - С этими словами она вернулась в дом и подняла всех на ноги для приготовлений к отъезду.