Два дома.
Глава XIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава XIV. (старая орфография)

XIV.

Барон Шиллинг повел гостей по корридору, в конце которого были открыты двери в прежнюю гостинную. Она была также убрана, как восемь лет назад, только вместо богатого серебра на этажерках стоял старинный китайский фарфор. Анхен стояла еще у стола с пыльной тряпкой в руке.

Люси одним взглядом окинула комнату и отскочила.

- Неужели, барон, вы ведете нас в эту ужасную комнату, где за стеною ходит по ночам привидение? Помните, как ваша жена тогда испугалась? Что вы так мрачно смотрите? - я не виновата, что не могу забыть таких страшных происшествий. Вот это место. - Она показала рукою на стену, где стояла кушетка. - Здесь стояло оно и обдало могильным холодом вашу жену.

- Люси, не будь ребенком, подумай о Иозефе, перебила ее Мерседес. В её низком голосе звучала в эту минуту досада. Она взяла маленькую женщину за руку и заставила ее ступить через порог.

Люси очень оскорбилась этим насилием и вырвала свою руку с жестом капризного ребенка.

- Я в тысячу раз охотнее соглашусь быть ребенком, чем вечно розыгрывать роль бабушки.. Да отчего-же Иозефу и не знать, что здесь привидения? Смешно! Спроси-ка свою Дебору! - она, смеясь, показала на негритянку. Она знает пропасть разных историй о привидениях, одна страшнее другой. В то время как ты сидела у Феликса и читала ему газеты, мы с Иозефом выхорли на балкон и Дебора рассказывала нам страшные истории.. Мы с Иозефом одинаково трусили. Не правда-ли, Иозеф?

Негритянка с испугом посмотрела на свою госпожу, торопливо поставила Паулину на стул и стала снимать с нея шляпу и пальто. Люси снимала перчатки, шляпу, тальму и все это бросала поочередно горничной, которая на лету подхватывала бросаемое; затем она в изнеможении опустилась на кресло.

- Впрочем, надеюсь, cher baron, что ваши духи на столько вежливы, что не станут пугать людей среди белого дня. Кстати, что это была за история с этим самоубийцей? Обокрал он или обманул этого добрейшого старого барона?

- Он ничего не крал и никого не обманывал, наш честный Адам, поспешно прервал ее барон, и посмотрел на Анхен, которая, побледнев и едва себя сдерживая, смотрела на молодую женщину.

Барон Шиллинг подозвал девушку к себе и велел, чтобы она показала горничной другия комнаты. Когда она, опустив голову, проходила мимо барона, он положил руку ей на голову и сказал успокоительно:

- Не огорчайся, Анхен, мы знаем это лучше других.

Люси вскочила.

- Как, это Анхен?! Неужели га босоногая девченка превратилась в эту высокую красотку?

Барон быстро подошел к Люси.

- Сударыня, прошу вас раз навсегда не возвращаться к подобным воспоминаниям. Вы должны помнить, зачем вы здесь, и понять, что никто из людей Шиллингсгофа не должен подозревать, кто вы.

- Ах, да, припоминаю свой урок, прервала она его ленивым движением руки. Я познакомилась с вами и вашею женою в Париже и приехала в здоровую Германию, чтобы укрепить слабые нервы. Впрочем; я вот что вам скажу, барон Шиллинг: еслиб у меня не было желания снова увидать Европу и вернуться в прежнюю обстановку, которую я девченкой так легкомысленно покинула, то я ни за что на свете сюда-бы не приехала, в этом вы можете быть уверены, потому что идею, за которую держался Феликс во время болезни, я нахожу сумасшествием. Скажите, что мы этим выигрываем? Ведь мы богаты!

Барон Шиллинг с удивлением смотрел на молодую женщину, а Мерседес, стоявшая у окна, посмотрела на него своими выразительными, гордыми глазами и приложила палец к губам.

- Очень богаты! продолжала Люси, которая не заметила этого обмена взглядов. - Феликс всегда был в состоянии исполнять все мои желания, даже самые сумасбродные, и еслибы я вдруг пожелала подковать наших лошадей золотом или нашить на упряж бриллианты, то он и это мог-бы сделать. В настоящую минуту меня ужасно стесняет эта дурацкая опека, в которой я ничего не понимаю и которая, конечно, меня надувает. Одним словом, мы не нуждаемся в грошах, собранных от продажи молока и масла, о которых мне рассказывал Феликс - ни на волос!

Мерседес сняла шляпу и пальто. Старый художник, которого так ценил отец Феликса, был действительно хороший мастер, потому что голова тринадцатилетней девочки на портрете была поразительно похожа на эту женщину, как по мягкому очертанию линий, так и по нежному колориту, отливающему нежной эмалью янтаря. И вот та, которая когда-то манила воображение из сказочной дали, сама явилась под северное небо. Густые черные волосы с синеватым отливом спускались на плечи; высокая и стройная, она стояла теперь в той самой комнате, где прежде резвая девушка говорила о ней, как о маленькой горбунье.

Медленно сняла она перчатки, поправила обручальное кольцо и обратилась к своей belle soeur:

- Тут самое главное - добиться любви бабушки.

- Не повторяй мне пожалуйста этой фразы, воскликнула она сердито. - Ах, cher baron, еслиб вы знали, что они сделали в Америке из маленькой шаловливой Люси! Это просто ужасно. Целые месяцы перед смертью Феликс ни о чем другом не говорил, как о примирении с бабушкой; а я, бедняжка, должна была всему подчиняться, если не желала, чтобы меня выбранили доктора и моя строгая Мерседес. А теперь опять! Но я не хочу играть комедии, и баста! как говорил покойный добрый старый барон. Желала-бы я знать, что-бы он сказал, еслибы увидал, что притащили сюда моих детей вымаливать благосклонность у этой грубой бабы, которую старый барон также ненавидел, как и я. Пусть она только явится, пусть она только посмеет притронуться к моей маленькой Паулине своими ручищами!.. Дома ты гордо опровергала все мои замечания на счет этого сумасбродного плана; ты, конечно, знала все гораздо лучше меня. Но здесь, когда я_: тебе показала это драгоценное Монастырское гнездо, ты сама потеряла храбрить, и побледнела, как полотно.

Мерседес закусила губы и наклонила голову к Иозефу, который, дичась незнакомой обстановки, нежно обнял ее своими рученками.

- Я сама чувствую, что побледнела. В Германии мне все несимпатично. Я думала, что Германия внушит мне более дружелюбные чувства, так как я, все-таки немка по отцу, но видно он не передал мне никакой симпатии к стране, где он был так несчастен. Я очень хорошо помню мое обещание Феликсу, но меня ужасает этот полуразрушенный дом, в котором, повидимому, живут голод, нищета и пошлость, и там-то я должна отыскивать бабушку наших детей!

Обеими руками она взяла голову мальчика и нежно прижала к себе.

Люси, смеясь, откинулась на спинку кресла и играла кистью подушки. Её выразительное личико так и блестело выражением злого ехидства. Мадам Мерседес с первого шага скомпрометировалась в глазах барона своим несносным испанским высокомерием. Теперь ему станет ясно, как она должна была страдать под её строгим надзором. Впрочем, она нашла, что Арнольд был далеко не тот милый барон Шиллинг, с которым она была когда-то в таких дружеских отношениях. Теперь он казался ей очень гордым. И почему он с таким вниманием слушает разглагольствования этой желтой испанки, как-будто она проповедует евангелие, а ее, Люси Фурнье, жену Луциана, которая должна-бы стоять теперь на первом плане, которую он обязан был-бы оберегать и защищать, он оставляет торчать безмолвно на диване, как манекен в его мастерской? - Чудовище!!

Кисть в её руке завертелась быстрее и маленькая ножка усиленно застучала о пол.

- Голод, нищета и пошлость, повторила она торжественно, громко захохотав. Монастырский двор, как видео, не очень ей понравился! И я отмщена, вполне отмщена! Я до сих пор не могу забыть вечера, когда мы с Феликсом бежали из этой ужасной трущобы! Мы тогда прибежали сюда, как двое заблудившихся детей, а здесь все было полно блеска и света. Ваша жена, cher baron, сидела вот тут и вышивала... Скажите, пожалуйста, она все еще вышивает? Ах, да! Существует ли еще это маленькое чудовище, эта Минка, которая имела такую страсть к миниатюрным портретам?

Барон быстро обернулся к ней.

- Ах, Боже! Да что это, - вы меня хотите убить своим взглядом?! вскричала она с притворным ужасом. - Господи, какое-же еще преступление я сделала? Кажется, здесь придется молчать, как схимнику? Что за беда, что я спросила про обезьяну вашей жены! Скажите пожалуйста, из-за чего это вы так волнуетесь, cher baron, - или из-за Мерседес? Не безпокойтесь, я ей уже несколько раз рассказывала эту смешную историю, хотя она каждый раз выслушивала ее с величавою гордостью гранда. Ведь вы-же невиноваты, что жена ваша покровительствовала тогда Минке, боясь оставить портрет в ваших руках.

При этих словах барон побледнел и с волнением воскликнул:

- Мадам Луциан!

- Неужели вы скажете, что это все не правда? Я сама видела, как вы собрали все обломки и тогда-же хотели их склеить для старого барона или для... Она пожала плечами. - А впрочем, мне что за дело!

- Для себя лично.

Она засмеялась.

- А, помню, помню! И он еще существует?

- Да.

В эту минуту донна Мерседес подошла ближе. Во все время разговора она то бледнела, то краснела, и теперь с холодной, гордой улыбкой обратилась к барону.

Он молча вынул из кармана маленький простой футляр и подал ей. Казалось, что мадам Мерседес была несколько недовольна таким быстрым и холодным исполнением её желания. Она обиженно посмотрела на барона и небрежно опустила портрет в карман.

В комнату вошел лакей с подносом, на котором стоял кофе, а за ним мамзель Биркнер с фруктами в корзинке. Вслед за тем послышался в сенях громкий лай большой собаки.

- Пират пришел, тетя! закричал в восторге Иозеф и выбежал в переднюю. Через минуту он опять вернулся, обнимая громадного дога. Вслед за ними вошел высокий, широкоплечий негр и остановился на пороге. Он низко поклонился донне Мерседес с извинением, что так запоздал. Он долго не мог получить собаки и остального громоздкого багажа. Иозеф вдруг повеселел.

С тех пор как он услыхал громкий лай Пирата и увидал, что собака в этой чужой обстановке прыгает и лает, как у себя дома, застенчивость Иозефа миновала.

Знаешь, дядя, Пират очень зол. Жак говорит - он показал на негра, - что ему дают слишком много мяса, каждый день полное блюдо. Ему и здесь будут, давать мяса?.. А где-ж его дом? У тети Мерседес была такая большая конура, что я сам мог туда влезть.

Барон Шиллинг засмеялся.

- Скажите, чтоб отперли во дворе конуру и положили туда свежей соломы, сказал он лакею, который, слыша о полном блюде мяса, иронически улыбался, и поглядывая с боязнью на собаку, прятал свои длинные, тощия ноги.

- Извините... я насчет баронессы... конура близко от дома. Леда, которую подарил барыне граф Райнер, лаяла далеко не так громко, и то ее должны были удалить, чтобы она не безпокоила баронессы.

- Неужели и Пирата прогонят, дядя? воскликнул Иозеф в ужасе.

- Не безпокойся, мой друг, твой любимец и ты - вы оба останетесь в Шиллингсгофе. Пойдем, мы устроим ему в мастерской помещение поудобнее.

Он взял ребенка за руку, жестом позвал негра и, вежливо поклонясь дамам, вышел в сопровождении громко лаявшого Пирата.

- Слава Богу, что это чудовище, делающее столько шуму, наконец убрали. Это может быть единственный пункт, на котором мы сходимся с баронессой, сказала Люси по-английски, чтобы прислуга не могла понять. Я всегда говорила, что не следует брать Пирата, но на мое мнение не обращают внимания и балуют Иозефа до бесконечности.

В это время Биркнер подала ей кофе, но Люси сказала с улыбкой:

- Кофе в такую жару! Это невозможно! Принесите мне лучше мороженого, я умираю от жажды.

Добродушная и толстая ключница, глупая, как пробка, по выражению баронессы, смотрела сконфуженно и не знала, что отвечать.

- Вероятно у вас нет мороженного? спросила Люси, смеясь над растерявшейся ключницей. - Ну, так приведите мне стакан шампанского.

Снова молчание. Но мамзель Биркнер обратилась к лакею, который хотел было улизнуть:

- Не можете-ли вы, Роберт...

- Извините, пробормотал он, пожимая плечами, - госпожа баронесса...

Люси громко захохотала.

Лакей вышел. Мамзель Биркнер поставила полнос на стол и вышла, низко поклонившись мадам Мерседес, которая коротко поблагодарила ее, отстранив порос.

- Нет, это великолепно! хохотала Люси. Баронесса все заперла и ключи взяла с собою. - Она пристально посмотрела на свою belle soeur, которая в волнении быстро ходила по зале. - Что я говорила, донна Бальмазеда? спросила Люси насмешливо. Разве я преувеличивала, говоря, что баронесса самая отвратительная женщина на всем земном шаре, полная зависти и ревности? При том она дурна как ночь и ненавидит красивых женщин, как мы с тобою. И как она хитра! Устроила так, что порядочные люди ни могут здесь оставаться. Лучший способ спровадить нас отсюда... Что-же мы будем теперь делать, позвольте вас спросить, донна Бальмазеда?

- Барон Шиллинг - флегматический немец, каким их описывают в романах, произнесла вполголоса Мерседес, остановившись у окна.

- А, наконец-то! воскликнула Люси. - Она вскочила как наэлектризованная с кресла, распахнула дверь в следующую комнату, в которой Дебора мыла и одевала маленькую девочку, а горничная распаковывала чемоданы. - Выньте только ночное белье, Мина, и больше ни одной штуки, приказала молодая женщина и побежала опять к окошку. Еслиб Феликс знал, как нас здесь мизерно устроили, проговорила она быстро, как будто боясь упустить благоприятный момент, - он ни за что не оставил-бы нас в этой комнате, как видно, брошенной баронессой. И как она все припрятала перед отъездом! Посмотри на эти уродливые кувшины и вазы с старомодными рисунками. - Она показала при этом на этажерки. - Это вытащено для нас с чердаков. А восемь лет назад здесь стояло великолепное серебро и хрусталь. Я это потому так хорошо помню, что тогда мне было очень доcaлнo, что мамин сервиз был гораздо хуже. Баронесса, вероятно, боялась, что её драгоценности прилипнут к нашим рукам.

как не в Берлине? Там все самое немецкое! А для меня это было-бы счастье, такое счастье! - Она сжала руками лоб, как будто боялась от счастья за свой разсудок. - Бабушка хотя и умерла, а мама имела непростительную глупость позволить увезти себя какому-то польскому магнату; но у меня так много друзей, так много прежних обожателей! Боже, мне кажется, я-бы теперь обрадовалась, увидав даже этого старого фата; графа Конского. Мы едем завтра, и конечно с первым поездом. Знаешь-ли, лично я нисколько не обижаюсь за проделки этой сбежавшей монахини, т. е. баронессы; но ты, ты!?

Молодая женщина молча смотрела в сад. Лицо её побледнело, грудь тяжело подымалась; но она не проявляла ни малейшого намерения делиться своими мыслями с этим подвижным как ртуть существом, которое мешало её грустным размышлениям своей неумолкаемой болтовней.

- Ну, что-же, Мередес? приставала Люси, и её глаза горели нетерпением и ожиданием.

- Мы остаемся. Я приехала из Америки для того, чтобы исполнить последнее желание моего брата, и я его исполню.