Два дома.
Глава XVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава XVII. (старая орфография)

XVII.

Не успел Виктор с ревом сбежать с лестницы, как яркая краска волнения исчезла с лица маиорши; она снова стала бледной и неподвижной, как мрамор. Концом своего синяго передника она вытерла заплаканные глаза и вспотевшее личико Иозефа, не проронив при этом ни одного ласкового слова. Загрубевшия рабочия руки её вздрогнули от доверчивого прикосновения нежных пальчиков ребенка, точно от прикосновения змеи.

Она повела Иозефа в свою комнату в мезонине и стала мыть его лицо у старинного умывальника. Глаза её неопределенно смотрели в пространство и руки дрожали каждый раз, когда она, моя мальчика, прикасалась к его лицу.

- Замолчи! заметила она резко мальчику, когда тот стал рассказывать про тетю Мерседес, Жана и Девору. Он с жадностью смотрел на графин с водой; от волнения и долгого плача на чердаке у него совсем пересохло горло.

Маиорша налила в стакан немного воды с вином и, отворотясь, подала ребенку. В таком угощении Монастырский двор никогда не отказывал ни одному усталому страннику, - зачем-же отказывать в нем чужому мальчику, который был так обижен сыном хозяина дома? Ребенок, мучимый жаждою, быстро схватил стакан обеими руками и, осушив его до последней капли, поднялся на цыпочки и приподнял руки, чтобы, по привычке, обнять "чужую тетю"; она, как-будто не заметив этого движения, взяла щетку, счистила пыль и сено, приставшия к платью мальчика, и еще вытерла его личико мокрым полотенцем, стараясь не дотронуться до его золотистых кудрей.

Едва-ли кому-нибудь приходилось видеть маиоршу в таком смущении. Она не теряла самообладания в самых трудных обстоятельствах, а теперь пролила воду и щетка два раза, выпадала из её рук. Она взяла ребенка за руку и быстро пошла с ним в переднюю.

На скрипучих ступеньках лестницы послышались тяжелые шаги и скоро показалась седая голова советника.

- И, чорт побери! Да у тебя, я вижу, гости! сказал он, подымаясь на последнюю ступеньку. За последнее время советник заметно постарел, ввалившиеся глаза его светились мрачным огнем из-под нависших бровей. Иозеф испугался этого взгляда и схватился за руку маиорши.

- Чей это мальчик? спросил советник грубо.

- Почем я знаю, ответила она, пожимая плечами и пристально смотря ему в глаза. Ни один мускул её лица не дрогнул. Из своей комнаты я услыхала детский плач. Виктор изволил для своей потехи запереть чужого ребенка на чердаке.

- И за это ты его избила? вскричал он в бешенстве.

- Избила? ответила маиорша с холодной иронией. - Я отсчитала ему двадцать пять горячих, которые он вполне заслужил.

Это спокойствие охладило гнев советника, который, превозмогая себя, заметил ядовито:

- Я сам никогда не наказываю своего сына так безчеловечно и другим не позволю.

- Тем хуже для него; он и теперь уже совсем испорченный мальчик.

Маиорша никогда еще так прямо не высказывала своего мнения брату: она, повидимому, была сильно взволнована.

- Ты думаешь, Тереза? Да, ужасно, если и мой сын сбежит когда-нибудь с какой-нибудь танцовщицей.

Маиорша замолчала, стиснув зубы, и вдруг вырвала руку из маленьким ручек Иозефа.

Советник очень хорошо видел волнение маиорши и, насмешливо улыбаясь, с наслаждением разглаживал свою жиденькую бородку.

- Впрочем, я давно замечаю, что Виктор тебе не по вкусу, продолжал советник. Он слишком умен для своих лет, у него сильный характер и, как настоящий Вольфрам, он никогда не ласкается и не подлизывается. Подобного сорта арлекины - он указал на Иозефа - тебе больше нравятся, не правда-ли? Гм! своим женским воображением ты чорт знает за что принимаешь его.

- Зато, что он есть, - за ребенка чужих людей, ответила она с тем-же неподвижным взглядом, но резкий дрожащий голос невольно выдавал её волнение.

- Разумеется, он чужой: у нас, Вольфрамов, нет никаких родственников на свете; но я думал только, что если Виктор тебе не нравится, то такия белокурые головки должны приходиться тебе по вкусу. Но как-же он зашел в мой дом и в твою комнату, если не ты его завела сюда? Ведь не с неба-же он свалился?

- Его привел Виктор.

- Виктор, вечно Виктор! Значит, бедный мальчуган один во всем виноват, его и наказали, а этот невинен как ягненок?

- Как ты попал сюда? бешено крикнул он, обращаясь к ребенку, отскочившему от него в испуге.

- Ответишь-ли ты наконец?

Советник схватил за плечи испуганного мальчика. Маиорша быстро отстранила руку советника.

- Что ты делаешь с ребенком? Он и без того уже напуган проделкой Виктора!

Она нагнулась к ребенку, чтобы самой передать ему вопрос брата; но заглянув в его чудные синие глава, крепко сжала побелевшия губы и замолчала.

Ребенок, как только почувствовал себя под защитой женщины, охотно ответил:

- Мы с большим мальчиком пролезли через забор. Он постоянно лазит так в наш сад и кидает камнями в уток. Он обещал показать мне своих зайчиков.

- Вот как! протяжно сказал советник, - через забор! А у нас и есть только один забор со стороны Шиллингсгофа. Прекрасное открытие. Мой Виктор в Шиллингсгофском саду! Да я сейчас-же велю засадить весь забор шиповниками. Теперь вспоминаю, я видел как-то этого мальчика в соседнем саду. Значит, он принадлежит американскому семейству де Бальмазеда? Отличная должно быть семейка! Муж, говорят, таскается где-то по рулеткам, а его семья, к скандалу всей прислуги, живет себе, припеваючи, в Шиллингсгофе, без гроша в кармане. - Все это сказано было с злорадством любой сплетницы.

- Шиллинги были всегда дураками и мотами, заметил он, помолчав. Театральные принцессы и авантюристы всегда находили там гостеприимный приют. Гордой баронессе это не могло нравиться, потому-то она и уехала, не дожидаясь водворения испанской семьи.

Советник замолчал. Его сестра стояла неподвижно, как статуя, и пристально смотрела в окно.

- Что нам за дело, кто-бы ни гостил у соседей, - разве мы когда-нибудь заботились о том, кого принимают в Шиллингсгофе?:

соседями, так как Виктор нашел себе товарища с того двора. Хорошее знакомство, нечего сказать! А ты! ты никогда не должна-бы забывать, что своим горем, своей испорченной жизнью, всеми своими несчастиями ты обязана Шиллингсгофу; и вдруг, ты берешь забежавшого оттуда мальчугана, ведешь его в свою комнату, утешаешь, ласкаешь его...

- Ласкаю! дико захохотала маиорша. Ты напрасно вспоминаешь прошлое. Я всегда помнила, что я Вольфрам, и каких-бы мук это мне ни стоило, я всегда пройду по раз начертанному пути. Обо мне не безпокойся, я справлюсь с собою; но ты, ты берегись. Ты стал тенью самого себя. Никто пламеннее меня не желал, чтоб наш род не прекратился; но я никогда не воображала, чтобы нравы до такой степени могли вырождаться. Теперь я знаю, что ни в одном поколении Вольфрамов не было мальчика с такими злыми, лукавыми и разрушительными наклонностями, как наш Виктор. И этому мальчишке ты даешь волю вертеть собою, как игрушкой! Ты дрожишь, как осиновый лист, при каждом кривлянии, которое проделывает перед тобою изолгавшийся мальчишка. В его руки должно все перейти, все, Франц! Мне кажется, ты готов из-за этого ребенка отдать свою душу. Если хочешь, чтоб сохранилась честь рода Вольфрамов, то должен прибегнуть к тому средству, которым исправляли детей наши отцы - к хлысту.

Она стала спускаться с лестницы, а Иозеф, по знаку маиорши, последовал за нею.

Было шесть часов. На прилавке стояли уже полные горшки молока; а возле ожидали обычные покупатели.

- Спокойной ночи, милая тетя!

Маиорша, повидимому, не обратила внимания на приветствие мальчика и продолжала разливать молоко; но стоявшия у прилавка покупательницы были удивлены небывалою неловкостью маиорши, которая опрокинула горшок, так что широкая молочная река потекла по столу. И это на Монастырском дворе, где берегли каждую каплю!