Два дома.
Глава XIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава XIX. (старая орфография)

XIX.

Донна Мерседес никогда не ходила на половину Люси. Обыкновенно обедали и пили чай в большом зале, а в детскую от комнаты Мерседес можно было пройти через этот-же зал.

Заходящее солнце ярко освещало все окна дома; только в комнате Люси, благодаря ставням и тяжелым драпри, царствовала искусственная ночь. С потолка спускалась маленькая люстра, по обеим сторонам маленького простеночного зеркала горели канделябры, на этажерках стояли лампы с молочными шарами - все это яркое освещение производило эффект театрального света.

Перед зеркалом с легкостью бабочки кружилось маленькое грациозное создание. Поверх трико телесного цвета вздымались газовые юбки, покрытые желтым атласом. Корсаж из красного бархата с серебряной бахрамой сжимал тоненькую талию. При каждом движении рук, при каждом повороте тела, развевались блестящия шелковые ленты, прикрелпенные у плеч в виде крыльев, и длинные перевитые белыми розами локоны спускались до пояса. Это был не танец, а скорее полет. Казалось, что сгустившийся воздух поддерживал это легкое, грациозное, фантастическое тело. Действительно, Люси была премиленькой танцовщицей.

Она танцовала под чрезвычайно странный музыкальный аккомпанимент. Её горничная Мина стояла лицом к двери и напевала с таким привычным разделением тактов, как будто она давно служила акомпанирующим оркестром при упражнениях своей госпожи. Она качала головой и отбивала ладонями такт песни и так-же была углублена в это занятие, как и её госпожа. Оне незамечали, как маленькая Паулина, сидя на ковре и выгружая разные картинки, надела на головку венок задом на перед, сняла чулки и башмачки, спустила лиф до пояса и. обматывалась желтой шелковой шалью.

- Люси! воскликнула вдруг донна Мерседес, входя с бароном и Иозефом. - Танцовщица вздрогнула перед зеркалом.

- Мина, ты опять забыла запереть дверь, сказала она сердито и через минуту громко захохотала.

Барон Шиллинг, улыбаясь, стал поглаживать себе бороду. Разве не смешно было предполагать, что эта сильфида упадет в обморок при известии о похождениях её маленького сына! В то время когда барон с Иозефом были еще на пороге, Мерседес поспешно прошла через комнату, подняла с ковра маленькую Паулину, которая с криком старалась освободиться из её рук, и не смотря на протест маленькой девочки, сняла с её головы венок, надела чулки, поправила платье и мягко успокоивала ребенка.

- Напрасно ты делаешь девочку свидетельницей твоих забав, сказала она Люси, когда девочка успокоилась.

- Почему-бы и нет?! ответила упрямо молодая женщина, Если ты думаешь, что я позволю воспитывать Паулину также филистерски, как ты ведешь Иозефа, то сильно ошибаешься. У нея, бедняжки, и без того такое безотрадное детство... А я как была счастлива в детстве! Я выросла в роскоши и постоянных удовольствиях, любимая и обожаемая всеми. О, мой чудный рай, зачем я им пожертвовала! - Она с мольбою протянула руки к небу.

Нежные руки Люси действительно были очень тонки, а грудь быстро и учащенно подымалась.

Она со злостью сорвала цветы с своих локонов и бросила их в картонку.

- Мои забавы, говоришь ты? продолжала она с вызывающим смехом. Боже мой, как оне жалки!.. Но что-ж делать, каждый веселится по-своему, донна Мерседес. Ты восхищаешься своим Бахом, а я, ну, я танцую и изредка надеваю мои милые старые театральные костюмы.

- Этот костюм совершенно новый; он никогда еще не бывал в чемодане, прервала ее донна Мерседес.

Скрывая свое замешательство, Люси завертелась на одной ножке, как волчок, а Мина наклонилась и стала подбирать разбросанные цветы.

- А еслибы и так? спросила маленькая женщина, вдруг остановившись и порода к Мерседес. - А если бы и так, донна Бальмазеда? Что тебе за дело, что я покупаю несколько аршин бархату и атласу? Разве из твоего кошелька? Прошу вас, барон Шиллинг, взгляните пожалуйста на мою строгую belle soeur. Кружевная оборка, которую она безжалостно треплет по кустам парка, так дорога, что любая немецкая герцогиня с удовольствием нашила-бы ее на свое парадное платье. Говорю вам, эти хлопчато-бумажные принцессы доводят свою роскошь до невозможного, а я, бедняжка, не смей даже купить нового костюма для своего удовольствия! Это непростительно со стороны моих опекунов, что они поручили Мерседес мне ренту, а я такая доверчивая и глупая, что позволяю делать с собою все, что угодно. И вот теперь меня усчитывают в каждой булавке, в каждой шелковинке.

- Ты знаешь очень хорошо, что я никогда не считаю, но я нахожу, что непростительно с твоей стороны пренебрегать советом докторов, запретивших тебе быстрые движения. Феликс также всегда удерживал тебя от танцев.

- Да, из ревности! Феликс не мог выносить, что другие глаза, кроме его собственных, любовались моим талантом. Некоторые особы тоже с ума сходят от зависти. А наши оба премудрые доктора перешли на сторону большинства и воображают, что я очень испугаюсь их уверений, будто здоровье мое разстроено и что мне вредно всякое движение. Хитрецы! - С неподражаемым комизмом и грацией она сделала длинный нос и снова завертелась на одной ножке. Её маленькая девочка хлопала в ладоши и протягивала руки к желтому атласу, который, подобно солнечному диску, вертелся вместе с танцовщицей.

Мерседес покраснела. Она молча взяла руку Паулины и хотела увести ребенка из комнаты, но Люси загородила ей дорогу.

- О, нет, Паулина останется у меня, у своей мамы; здесь ей и следует быть, сказала она решительно. Иозефа ты можешь взять. Я его люблю, очень люблю, но я не имею над ним власти. И где-же мне, такой молодой, справиться с воспитанием такого большого мальчугана! Но мою маленькую девочку я оставляю у себя и мы будем с нею также дружны, как была когда-то я с мамой. Знай это!

- Феликс предоставил в распоряжение донны де-Бальмазеда обоих детей, серьезно заметил барон горячившейся женщине.

- И ты, Брут!.. воскликнула она патетически. Ну, я могла-бы это предвидеть заранее. Дома все безпрекословно подчинялись её воле: отец, Феликс и бедный де-Бальмазеда. Эти демоническия женщины с строгим лицом страстно любят требовать полной власти и ничем за это не платят. В этом все их искусство! Она была чрезвычайно холодной невестой, эта донна де-Бальмазеда.

- Молчи! перебила Мерседес злоязычную болтунью, сердито сверкая глазами.

- О, Боже, я уже замолчала! проговорила Люси, сделав комический жест ужаса. Но барон Шиллинг - мой друг, мой старинный друг; я знала его еще в Берлине, и я не позволю, чтобы он, и без того несчастный, также попал в твои сети.

- Несчастный?! воскликнул побледневший барон. Это вам сказал, что я...

- Боже мой, я думала... Или может быть ваша супруга сделалась теперь красивее и любезнее? сказала она, испуганная злым выражением лица барона, вызванным её безтактным замечанием.

Взгляд его как молния проскользнул по лицу Мерседес, которая несколько часов тому назад сказала с таким презрением: "он себя продал". Он заметил любопытство и холодное презрение на её умном лице.

- Очень вам благодарен, Люси, за ваше сострадание, но уверяю вас, я вполне доволен своим положением.

Он взялся за ручку двери, а Иозеф, все время прятавшийся за спиной барона, проскользнул к двери, торопясь выбежать из комнаты, как будто под ним горел пол.

- Ах, да, ответила Люси, он, кажется, пропадал, его искали и у меня. Это ты, кажется, лакея Роберта прогнала отсюда, Минна? - Она пожала плечами. - Я об этом и не думала. Такой большой мальчик не может пропасть, как булавка. - Она подошла ближе, положила руку на его голову и ласково спросила: - Где-же ты был, мой мальчик?

- Нет, нет, мама! воскликнул он, отворачиваясь. Надень скорей свой длинный халат, я так не могу тебя видеть. - Он прижал лоб к двери, как будто хотел продавить ее.

- Глупый мальчишка! сказала она, взяла его крепко за плечи и хотела повернуть к себе. Но ребенок, обыкновенно нежный и послушный, стал сопротивляться и, вероятно под влиянием недавняго нервного раздражения, разразился громким рыданием, к которому присоединилась и его испуганная маленькая сестренка.

- Боже мой, ведь это можно с ума сойти! крикнула Люси, закрыв уши, и убежала в свою комнату, сильно хлопнув за собою дверью.

- Мне вся эта история опротивела до смерти, и не смотрел-бы! сказал лакей Роберт, смотря с презрением, как барон Шиллинг нес на руках мальчика.

Он стоял с садовником в открытых дверях, ведущих в сад. К ним присоединилась Мамзель Биркнер, которая шла из кухни, чтобы передать Деборе хлеб к чаю.

- Мы сперва благодарили Бога, что баронесса выслала Минку из дому, а теперь я-бы дал десять талеров, чтобы все оставалось попрежнему. Этому черному чудовищу дашь, бывало, тихонько пинка и - квит; а теперь? - До смерти, противно. Куда ни ступишь - игрушки, а тут берегись еще этой проклятой собаки. Не знаю, чего-бы ей следовало положить в её полные блюда мяса! Эти избалованные дети постоянно будоражат весь дом: то нужно бежать с палками тащить мальчишку из пруда, то лететь со всех ног подымать девочку, когда она расквасит себе нос. Сейчас они оба так ревели, что у меня волосы поднялись дыбом. И за все это не удостоиваешься даже взгляда, не то что благодарности от этой гордой испанки, которая не в состоянии даже заплатить за свой хлеб. Барону эта история стоит страшных денег, а между тем он представляется, будто никогда не был так счастлив. Вот-бы теперь приехала баронесса! Она терпеть не может детей, так вся и трясется от злости, как только увидит маленького ребенка.

- Да, это потому, что Бог не дает ей своих, заметила мамзель Биркнер, поправляя пирожное на тарелке.

- Она вовсе не в Риме, а гостит в монастыре, начал было садовник, но спохватившись замолчал, и на вопрос, откуда он это узнал, уклончиво отвечал: - птичка мне об этом пропела.. - Но о том, что при поливке цветов в мастерской, ему удалось заглянуть в раскрытое письмо баронессы, он, конечно, счел за лучшее умолчать. - Я думаю, она скоро вернется, продолжал он таинственно, - увидите, что тогда будет. Тогда вся эта американская ватага живо вылетит за дверь, попомните мое слово!

- А скажите, мамзель Биркнер, кому принадлежит Шиллинсгоф? насмешливо спросил лакей.

- Нам! объявила она решительно. Нам принадлежит он, а не Штейнброкам. Когда мы были все вместе, старый барон и Арнольд, т. е. я хотела сказать теперешний наш барин, мы жили счастливо и без баронессы. Здесь в доме может приказывать только барон. Он здесь родился, здесь и умрет. Все мы были тогда счастливы и никогда не брали с собой в путешествие ключей от погребов, как будто весь дом наполнен ворами. - Она быстро замолчала и почтительно отошла в сторону.

- Нищая принцесса! пробормотал лакей сквозь зубы, когда Мерседес скрылась за группой Лаокоона.