Два дома.
Глава XXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава XXI. (старая орфография)

XXI.

Мимо ярко освещенных статуй донна Мерседес прошла в сад. Слуги стояли еще у открытых дверей и невольно вытянулись при её появлении, а только-что издевавшийся Роберт отвесил ей подобострастный поклон. Услыхав приближающиеся мужские шаги, она отступила от порога и в этот момент в дверях появился барон Шиллинг. При виде Мерседес лицо барона озарилось неожиданною радостию.

Он держал в руках только-что сорванную в оранжерее розовую глоцинию и с приветливым поклоном молча подал ее молодой женщине.

- Благодарю вас, я не люблю цветов, резко сказала Мерседес, неприязненно глядя на барона. Она отступила еще на несколько шагов, как-бы приглашая барона посторониться с дороги, по которой ей нужно было идти в сад.

В это время вошел доктор, обыкновенно посещавший своего пациента в этот поздний час, и она должна была снова вернуться с ним в комнату больного.

Барон Шиллинг, спокойно беседуя с доктором, положил отвергнутый цветок на пьедестал к ногам каменной Ариадны.

- Как вы думаете, скоро можно будет перенести Иозефа из этой комнаты? спросила Мерседес доктора после того, как он, осмотрев больного, объявил, что последние следы болезни миновали.

Он с удивлением посмотрел ей в лицо: такия резкия ноты в её голосе были для него совершенною неожиданностью. - Об этом еще нельзя и думать, сказал он уверенно.

- А если я ребенка плотно закутаю в шаль и сама вынесу на руках?

- Вынесете? - Он снова удивленно посмотрел на Мерседес. - Об этом мы поговорим через две недели, а до этого нельзя менять ни комнаты, ни ухода за больным, так как при чрезвычайной слабости больного опасность далеко еще не'миновала.

Он распрощался. Барон Шиллинг проводил его до ререй и снова вернулся.

Донна Мерседес стояла у письменного стола.

- Иозеф спит, сказала она, видя, что барон направляется к дверям следующей комнаты.

Он быстро подошел к письменному столу, внимательно посмотрел ей в лицо и спросил:

- Что случилось?

Она слегка вздрогнула.

- Я не понимаю, что вам от меня нужно?

Этот ответ и взгляд, которым он сопровождался, вызвали яркий румянец на лице барона.

- Неужели я поверю, что этого ребенка, одинаково дорогого для нас обоих, вы решились-бы без особенно важных причин вынести, не смотря на опасность? Вы, ведь, сказали, что перенесете его на своих руках, - но куда?

Можно-ли ставить вопрос так прямо? Эта немецкая привычка идти напролом к цели, минуя дипломатическия, окольные тропинки!.. Не могла-же она сказать прямо, что нечаянно подслушанный разговор лакеев лишил ее самообладания! Правда, еще несколько минут назад она в состоянии была сказать ему в лицо: "Я не хочу иметь с тобой никакого дела. По твоей вине людская пошлость поставила меня в неловкое положение, потому что ты вмешался в заботы о больном и помешал мне оставить с первой-же минуты дом, брошенный хозяйкой". По теперь, посмотрев в эти синие глубокие глаза, она не нашла в себе мужества ответить неблагодарностью на доброту и самоотвержение этого человека.

- Зачем-же терять напрасно слова на то, что, порешению доктора, должно остаться неизменным? уклончиво ответила Мерседес.

Он иронически засмеялся.

- Да, доктор запретил изменять что-либо относительно комнаты и ухода, - делая особое ударение на Последних словах, сказал барон и пристально посмотрел в глаза Мерседес.

- Об этом я поговорю еще с доктором. До сих пор я была настолько эгоистична, что позволила вам разделять со мною уход за больным, но более я не могу этого допускать.

- Значит, каприз, как я это и предполагал. Когда опасность миновала, злые духи снова овладевают вами, и вы хотите меня оскорбить, также как и всех, кто к вам приближается. Я не признаю капризов, а потому еще раз спрашиваю, потешу вы меня изгоняете?

Она ясно видела, что он не имел ни малейшого понятия о причинах перемены её обращения и все сваливал на причуды. Выражение надменности снова появилось на её лице и она коротко ответила:

- Повторяю, что я не хочу принимать от вас более никаких жертв.

Он быстро отошел от письменного стола.

- Я бы мог вам ответить, что Феликс поручил своего ребенка мне настолько-же, как и вам, а где есть обязанность, там не может быть и речи о жертвах. Мы оба исполняем только данное слово. Я всегда смотрел на комнату больного, как на нейтральную почву, на которой мы оба работаем. Еслиб я предполагал, что мое присутствие необходимо ребенку, то не уступил-бы ни шагу; но теперь я знаю, что Иозеф вне опасности и в хороших руках, а потому ухожу.

- Вы сердитесь? спросила она; но не сделала ни малейшей попытки удержать барона, и её голос звучал попрежнему сурово.

- Да, я сержусь, но в особенности на себя, на свою доверчивость, которая, не смотря на многие уроки, довела меня теперь до такого^: унизительного положения. Я уже слышал от вас много резкостей. Вы меня осудили, не позаботясь разузнать хорошенько, в чем дело.

Она отвернулась и дрожащею рукою переставляла безделушки на письменном столе.

нежность и самоотвержение к его детям. В вашей душе борятся две силы: великодушные и честные стремления и скверное воспитание. Под влиянием этого последняго, вы заставляете теперь меня страдать; но это, надеюсь, более не повторится, - я не имею ни малейшей наклонности к рабскому подчинению.

Он поклонился, затем вошел в комнату больного ребенка и приблизился к его постеле. Дебора вышла при появлении доктора, и донна Мерседес увидала сквозь полуоткрытую дверь, как он наклонился у изголовья ребенка, нежно его обнял, поцеловал и быстро вышел из комнаты через другую дверь.

ее до сих пор мужчины рабски ей подчинялись.

Она поспешно вошла в комнату больного, опустилась на колени перед постелькой Иозефа, наклонилась к его изголовью и разразилась рыданиями.