Два дома.
Глава XXII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава XXII. (старая орфография)

XXII.

Прошло много дней. Выздоровление маленького Иозефа подвигалось очень медленно, почти незаметно. Он лежал бледный и слабый; нужно было остерегаться шума и резкого света, так как опасность все еще была очень серьезна. Около больного ходили на цыпочках, в саду не зажигали фонарей и перед домом снова настлали соломы.

Донна Мерседес с тех пор не видала барона Шиллинга. Вслед за уходом барона, явилась, по его приказанию, ухаживать за больным Анхен, и донна Мерседес безпрекословно приняла её услуги. Эта девушка, молчаливая и спокойная, отлично ухаживала за больным. Её молодое, постоянно задумчивое лицо, казалось, просияло с тех пор, как она переступила порог большого зала, в котором теперь могла оставаться день и ночь. Иозеф полюбил ее и донна Мерседес привыкла к девушке, которая говорила только тогда, когда ее спрашивали, и вся была поглощена своею обязанностью. Ко всякому шуму в этой комнате она была чрезвычайно впечатлительна и, казалось, вся превращалась в слух. Часто она останавливалась посреди комнаты, пытливо смотря на стену, возле которой стояла кушетка с зелеными подушками, и как будто застывала.

Люси, видавшая ее в таком положении, уверяла, что она сумасшедшая, и избегала её, насколько могла. Молодая женщина теперь очень редко приходила в эти комнаты; она сердилась, что до сих пор продолжают ухаживать за мальчиком, по её мнению, совершенно здоровым. И если она приносила "голодному бедняжке" немного сладостей, то на нее все нападали, как будто она хотела его отравить.

О том, что произошло между донною Мерседес и бароном, Люси не имела ни малейшого понятия. Она находила совершенно естественным, что он снова погрузился в свою картину, чтобы наверстать потерянное время. Ее сердило только, что он ни на что не обращает внимания и стоит, точно прикованный у мольберта. "Когда мне иногда случается заглянуть сквозь стекла в его мастерскую, он смотрит на меня далеко не любезно".

Повидимому она старалась веселиться, насколько это было возможно, и снова принялась за упражнения в танцах. Маленькая Паулина рассказывала, что у мамы крылья, как у ангелов в книжке Иозефа, что она все еще без чулок и что на её платье все золото и серебро.

В комнатах Люси запаковывались большие ящики и отправлялись в Берлин под видом старомодных туалетов, которые берлинская модистка должна была поправить и возстановить.

Люси часто уходила в город в сопровождении горничной и возвращалась всегда с большими свертками и пакетами. Она покупала материи и всякия безделушки, какие попадались ей на глаза, и бросала деньги, как будто располагала несметными богатствами.

Однажды после обеда Люси явилась в большой зале, одетая, как на прогулку; она казалась смущенною и её глаза блестели сквозь вуаль, которую она кокетливо накинула для предохранения лица от пыли и загара.

- Моя касса пуста, сказала она небрежно. Я должна кое-что заплатить, и мне нужно по крайней мере пятьсот талеров.

Она протянула руку, плотно затянутую в перчатку.

- Это очень значительная сумма, и ты еще недавно получила столько-же! сказала донна Мерседес, неприятно пораженная.

Она хотела еще прибавить что-то, но молодая женщина перебила ее.

- Пожалуйста, не волнуйся из-за таких пустяков, сказала она злобно. - Пятьсот талеров! Огромная сумма! Стоит говорить об этом! Моя мама во время путешествий давала на чай пятьсот талеров. Конечно, мы, бедняки, не можем себе этого позволить. Не будешь-ли, ты считать каждый съеденный мною кусок, донна Мерседес? И это то богатство, которое мне обещали, когда я отправлялась в Америку! Впрочем, я готова прозакладовать голову, что ты не имеешь права контролировать подобным образом мои расходы.

Она замолчала. На письменном столе лежали уже приготовленные деньги. Донна Мерседес молча показала на ним рукою.

Люси взяла деньги и небрежно опустила их в карман.

- Я возьму с собой Паулину: ребенку необходима новая шляпа.

- Паулина целый день бегала в саду и теперь спит в детской.

- Ну, я ее разбужу.

Она быстро побежала через комнату больного в детскую; но донна Мерседес последовала за нею и остановила ее у дверей.

- Что за пустяки, Люси! Из-за прихоти ты хочешь будить ребенка.

Но Люси отворила дверь и с шумом вбежала в детскую.

Дебора стояла у окна и вязала, а маленькая Паулина, совершенно раздетая, сладко спала в своей постельке.

- Вот глупости! сердито крикнула Люси черной няньке. Что тебе вздумалось среди дня раздевать ребенка до рубашки? Паулина, Паулина, вставай!

Но девочка не могла открыть глаз и головка её снова падала на подушку.

Негритянка между тем встала, подошла к постельке и упрашивала не будить ребенка.

- Думай, что хочешь, но мне кажется, я имею право взять с собою ребенка, когда мне захочется. Одевай ее, Дебора, она потом проснется.

- Ребенок останется в своей постельке, приказала донна Мерседес.

- Ах, тетя, что там с Паулиной? испуганно закричал слабеньким голоском Иозеф.

Звуки этого голоса испугали донну Мерседес.

- Люси, будь же благоразумна, - успокоивала она как капризного ребенка свою belle soenr. Поезжай попозже, тогда тебе можно будет взять с собой и Паулину,

- Я хочу теперь-же!

Видно было, как она покраснела под вуалью и, казалось, собиралась заплакать.

В эту минуту показалась на пороге горничная Мина. Она была в пальто и шляпе и, повидимому, долго ожидая свою госпожу, пришла теперь напомнить ей, что пора отправляться.

- Уже поздно; если вы сегодня хотите кончить это дело, то надо поспешить.

Люси не дала ей кончить. Как разъяренная кошка, она бросилась на Мерседес, точно желая выцарапать ей глаза.

- Ты всегда была моим злым духом! прошипела она сквозь зубы. Ты крала или старалась уменьшить мои победы, желтая цыганка, чванная хлопчатобумажная принцесса; ты всегда выскакивала вперед, опираясь на свои мешки с хлопком, потому что у вас в Америке истинную красоту и грацию ставят ни во что; у вас - все деньги! Теперь настала моя очередь, теперь я покажу тебе, что значит Люси Фурнье в Германии! Мне стоит только кивнуть пальцем, чтобы привести в восторг всех, и старых, и молодых. И как могла я выжить восемь лет в вашей пустыне, между рисом и сахарным тростником!

Она схватила зонтик, который положила перед тем у крова больного, и выбежала из комнаты, шурша шелковым платьем. Проходя комнату, где лежал Иозеф, она погладила его ласково по голове и сказала:

- Вылезай скорее из своей клетки, дружек; ты теперь здоров, как рыбка в воде, и давно мог-бы бегать с Пиратом по саду. Смотри, будь настоящим мальчиком и не позволяй больше кормить себя больничными супами. Прощай, мой дружок!

Несколько минут спустя, донна Мерседес увидела, как Люси, в сопровождении Мины, вышла через сад на улицу, села в проезжавшую мимо извощичью карету и поехала в город, чтобы вернуться опять, конечно, с большими покупками.

Донна Мерседес мрачно посмотрела ей в след. У нея блеснула мысль, что хорошо было-бы, еслиб эта карета навсегда увезла отсюда своих пассажиров.

Она присела к Иозефу и стала успокоивать его тихим, нежным голосом. Громкий голос Люси и шуршанье её платья очень взволновали больного ребенка. Надо было спустить темные занавеси. Он не мог выносить никакого света, вздрагивал при малейшем шорохе и его пульс стал снова биться ускоренно.

Занятая стараниями успокоить ребенка, Мерседес не заметила, как наступил вечер. Дебора приготовила в большой зале чай и пришла спросить, не подать-ли туда и молоко для Паулины, которая, во время болезни Иозефа, постоянно пила его в комнате своей мамы. Она и там все приготовила, но барыня до сих пор еще не вернулась.

Донна Мерседес с удивлением посмотрела на часы. Было уже восемь. Так долго Люси еще никогда не оставалась и она начала безпокоиться.

Чайный стол стоял нетронутым. Паулина напилась молока и ее уложили в постель, а донна Мерседес все еще молча ходила по зале. Изредка она останавливалась, прислушиваясь, не раздадутся-ли знакомые шаги, и заходила по временам в комнату больного, который спал безпокойным, тяжелым сном.

Между тем вернулся Жак, который, по приказанию своей госпожи, обошел все главные улицы, заходил во все магазины и кондитерския, где обыкновенно покупала Люси; но никто не видал прекрасной американской дамы из Шиллингсгофа.

Час проходил за часом, и наконец пробило десять. Мерседес не могла долее выносить этой неизвестности: она взяла лампу и отправилась в комнату Люси. Ей все казалось, что там она непременно встретит это маленькое, капризное существо.

В комнате Люси был страшный безпорядок, как всегда после её отъезда. На полу валялись туфли, белый пеньюар, а на столах лежали как попало ленты, перчатки, вуали.

она могла быть до такой степени слепой сегодня после обеда! Люси бежала!

Она вынула письмо из конверта, который не был даже запечатан.

"Иозеф опять здоров", писала она с обыкновенным легкомыслием. - "Наконец я пользуюсь отпуском, который назначаю себе сама, так как от тебя никогда-бы его не получила. Слава Богу, что мальчик наконец заметно стал поправляться. Еще один день и я сошла-бы с ума. Неужели ты в самом деле воображала, что я могу еще жить в Германии, не увидав места, где меня встречали когда-то как восходящее светило, где меня и теперь примут с восторгом и с распростертыми объятиями. Наконец-то, наконец! Каждый день, проведенный в этом скучном гнезде, Шиллингсгофе, я считаю преступлением против моей молодости, которою я и без того уже много пожертвовала. Итак, я еду в Берлин на несколько дней. Девочка должна увидать тот волшебный мир, из которого вышла её мать и в котором только и существует истинная жизнь и наслаждение. Все-же остальное вне сценической жизни - однообразно, скучно и мертво".

Донна Мерседес бросила письмо, не дочитав последней строчки. При всем испуге, при всей злобе, она все-таки чувствовала себя счастливою, что ей удалось помешать Люси увезти ребенка. Паулина осталась с нею. Теперь она поняла злость Люси на маленькую соню и всю загадочность её поступков в последнее время. Какое легкомыслие, какая хитрость, какой ужасный эгоизм!.. Молодая вдова не успела еще снять траура после смерти мужа; её сын, едва спасенный от смерти, лежал еще больной в постели - ведь она обнаружила во время болезни Иозефа самое горячее материнское чувство; она любила мужа и обещала ему никогда не разставаться ни с детьми, ни с Мерседес, - и все это она бросила из страсти блистать, наслаждаться и быть свободной, как птица!

Донна Мерседес встала и опустила письмо в карман. Вдруг кровь бросилась ей в лицо при мысли, что с отъездом Люси она осталась единственным гостем барона Шиллинга. Она взяла лампу и вернулась на свою половину.

Дебора еще шире открыла и без того испуганные глаза и посмотрела на кроватку Паулины: чуть-чуть не увезли её любимицу. Она иногда решалась делать вопросы, но сегодня воздержалась, так как госпожа отпустила всех гордым движением руки. Жак почтительно пожелал доброй ночи, а Дебора исчезла в детской. Они знали, что им следует забыть о всех этих часах безпокойства и помнить только, что маленькая барыня уехала на несколько часов в Берлин.