Два дома.
Глава XXV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава XXV. (старая орфография)

XXV.

Стемнело. Донна Мерседес ходила по темной каштановой аллее. Кругом все было тихо и только от пруда доносился плеск, как будто в воду кидали камешки.

Донна Мерседес тихонько подошла к пруду и стала наблюдать, стоя за кустом.

У пруда стоял неизвестный ей мальчик, худой, на тонких ногах, но чрезвычайно ловкий; он брал камень за камнем из кармана и бросал их в пруд, так что они, делая рикошеты, прыгали по поверхности воды. При каждом удачном прыжке мальчик кричал и хохотал от удовольствия.

Донна Мерседес сейчас догадалась, что это - тот самый избалованный мальчуган, который затащил Иозефа на Монастырский двор, наследник миллионного богатства, последний из Вольфрамов. Этот безобразный мальчишка, так неистово хохотавший у пруда, был причиною, что её нежный Иозеф чуть не умер.

Она тихонько приблизилась, чтобы лучше разсмотреть мальчика, но она забыла, что переменила свое черное платье на белый капот, и не знала, что зрение и слух были так-же развиты у этого мальчика, как у молодой псицы.

Увидав приближающуюся фигуру, он бросил последний камень, побежал к забору и быстро исчез в кустах, точно провалился сквозь землю; затем послышался легкий шум раздвигаемых ветвей и все смолкло.

Донна Мерседес подошла к месту, где исчез мальчик. Через эти, невидимому, непроницаемые кустарники, пролезал и её маленький Иозеф. По ту сторону забора раздался пронзительный скрип отпирающейся двери, которая скоро с шумом захлопнулась, и вслед за тем послышались шаги по песку, приближающиеся прямо к забору.

Донна Мерседес отступила. Ею овладело странное чувство ожидания, что идущая фигура сейчас должна появиться из-за кустов по сю сторону забора. Она невольно повернула голову и встретила два блестящие глаза, наблюдающие за нею из-за забора. Она знала эту голову с прекрасными волосами, бледным лицом и тонкими губами, которая когда-то испугала ее неожиданным вопросом: "умер?" Теперь она разгадала тайну привидения, появлявшагося перед её окошками. Это была она, гордая, неумолимая, суровая женщина, которая оттолкнула мужаи сына и послала их за море искать нового отечества. Эта все еще прекрасная женщина - предшественница гордой испанки, её матери, первая жена маиора Луциана. Они оба спали уже вечным сном, а она еще жила и страдала.

Донна Мерседес подошла ближе, но видение не исчезало. Должно быть, она стояла на скамейке, так как забор был слишком высок, чтобы можно было смотреть поверх, стоя на земле. Обеими руками она раздвинула ветви кустарника и стала неподвижно, как это она делала в последнее время очень часто, выжидая случая спросить кого-нибудь из знакомой прислуги Шиллингсгофа о здоровье мальчика, слегшого в постель от испуга, виновником которого был наследник Монастырского двора.

Донна Мерседес молча ждала. Она стояла так близко, что, не смотря на наступающую темноту вечера, могла разсмотреть каждую черту наклонившагося к ней лица маиорши. Теперь она поняла, что мягкия, поэтическия натуры её отца и брата должны были уступить этой силе.

- Я бы желала знать, спросила маиорша дрожащим голосом, что маленький...

- Иозеф Луциан, хотите вы сказать? спросила Мерседес, повидимому, спокойно, хотя её сердце стучало от волнения.

С криком ужаса маиорша скрылась за кустами, но скоро снова показалась и сурово сказала:

- Я не спрашивала вас об имени, мне только хотелось-бы знать, можно-ли спасти мальчика. Маленький сын моего брата...

В эту минуту послышался громкий визг Виктора. Маиорша замолчала и испуганно обернулась.

Донна Мерседес увидела, как гибкое тело мальчика быстро спускалось по стволу дерева. Он вскочил на землю и побежал к дому с громким криком:

- Погоди, тетка! Я скажу отцу, что ты разговариваешь с людьми из Шиллингсгофа. Мне это запретила, а сама делаешь!

Скрипящая калитка хлопнула, и в тот-же момент исчезло за забором и лицо маиорши; послышались удаляющиеся шаги, и донна Мерседес напрасно ждала её появления. Странное чувство испытывала молодая женщина: она никогда не. видала матери своего брата, но всегда ненавидела ее, как деспота и эгоиста; а с тех пор, как увидела Монастырский двор, к этому чувству примешалось еще презрение к её мещанству. При виде этой прекрасной, гордой старушки это чувство мгновенно исчезло. Она поняла, что маиор Луциан в молодости мог страстно полюбить ее, поняла последнее горячее желание Феликса помириться с матерью и возбудить в её сердце любовь к своим сиротам.

Донне Мерседес нравилась эта гордая, неприступная жейщина, она чувствовала родство её натуры с своею; но странная загадка: эта женщина, которая так распоряжалась судьбою других людей и никогда ни перед чем не отступала, вдруг испугалась злой детской угрозы.

Шаги, казалось, уже приближались к дому, когда раздался грубый мужской хохот, до такой степени дерзкий и ядовито насмешливый, что оскорбил даже невидимую слушательницу.

- Разве я твоя пленница, Франц? услышала её ответ донна Мерседес, - или ты хочешь, чтобы я на старости лет снова поступила под твою опеку? Оставь меня. Неужели я не могу спросить о здоровье чужого ребенка, который захворал по нашей вине!

С этими словами она направилась к дому, калитка хлопнула и в соседнем саду наступила мертвая тишина.

Донна Мерседес медленно пошла домой. Было уже почти совсем темно. Из открытых дверей ярко освещенной передней падал свет на блестящую лестницу. Только-что ступила донна Мерседес на первую ступеньку, как в противуположной двери показалась дама, а вслед за ней и другая.

Увидев первую входящую фигуру, она невольно вздрогнула: бледная, длинная, беззвучно, точно босыми ногами скользила она. вперед, внимательно осматриваясь по сторонам. Казалось, дух Шиллингсгофа пришел обревизовать свое старое обиталище, все-ли в нем на месте. Но это привидение говорило человеческим голосом, нервным и раздражительным:

- Боже мой, что за нищенский безпорядок: двери открыты и не видать ни одного лакея. Позвони пожалуйста, Адельгейт, сказала она другой даме, которая с неудовольствием отряхала пыль, приставшую к шелковому платью. - Позвони как можно сильнее. - Дама в черном платье позвонила, но колокольчик не издавал ни малейшого звука.

Дама в черном подошла к южному корридору и повелительно закричала

- Роберт, где-же вы? - Этот звучный голос произвел настоящую революцию: послышались шаги бегущих и скоро показался Роберт, за ним дворник, садовник и конюх.

- Извините, сударыня, я только на минуту спустился в кухню, чтобы выпить стакан воды. - Он подошел ближе к серой даме, стоявшей неподвижно в передней, и сказал с низким поклоном: - Извините, баронесса, вы приехали так неожиданно, мы...

Она прервала его нетерпеливым движением руки.

- В каком виде застаю я дом? Разве Шиллингсгоф гостинница? Все двери открыты, колокольчик заржавел, в саду не горит газ, солома на дорожках... Что все это значит? С которых пор таскают солому через сад? обратилась она к садовнику.

В глазах серой дамы была, вероятно, сила гремучей змеи; садовник стоял как окаменелый, не находя слов к оправданию. Роберт оказался смелее.

- В этом прислуга не виновата, сударыня, сказал он, пожимая плечами. - С позволения сказать, мы сами сходим с ума от этой безалаберщины, которая завелась в Шиллингсгофе. Дверь открыл глупый мальчишка, который приносил из булочной хлеб к вечернему чаю; да ее и запирать нельзя, потому что колокольчик не заржавел, как вы изволили сказать, а просто снят; зажигать в саду газ запрещено, а солома положена на дорожках, чтобы шум не безпокоил мальчика, который лежал в тифе или какой-то другой болезни.

Донна Мерседес чувствовала желание тотчас-же подойти и объяснить, что болезнь мальчика не тиф и вообще не прилипчива; но она не могла преодолеть инстинктивного страха и еще далее отошла в глубь сада, желая остаться незамеченной. Она не могла в первый раз встретиться с хозяйкой Шиллингсгофа при всей этой челяди. Вообще она не знала, когда будет в состоянии обратиться к хозяйке дома с благодарностью за оказанное ей гостеприимство. Все в этой женщине было антипатично, начиная с бледного, лишенного всякого выражения лица, серого костюма, висевшого на ней, как на вешалке, до её голоса, в котором слышались то слезливые, то дерзко грубые ноты.

- Тиф? спросила баронесса и стала обмахиваться носовым платком. - Донна Мерседес видела, как она покраснела от испуга.

- Надеюсь, что барон в это время не бывал в доме?

Люди в замешательстве осматривали друг друга.

- Господин барон не боится: он все время ухаживал за ребенком, как будто за собственным сыном, сказал Роберт, тоном истого иезуита.

Злая улыбка, показавшаяся на лице баронессы, открыла её большие белые зубы. Она посмотрела на свою соседку, которая сказала, равнодушно пожимая плечами:

- Разве это тебя удивляет, Валентина?

Баронесса ничего не отвечала и, минуту спустя, спросила лакея:

- Да, сударыня, и неизвестно, когда встанет.

- Боже, как досадно! Я решительно не желаю дышать этим зараженным воздухом. Слышите, чтобы везде были поставлены курильницы. Где барон?

Он надеялся, что баронесса от неожиданности известия, потеряет хладнокровие; но ошибся в разсчете. Она заметила его движение и ни одним мускулом не обнаружила волнения, хотя лицо её сильно побледнело.

- Не помню, Адельгейт, упоминалось-ли в последнем письме барона о его путешествии? спокойно обратилась она к даме в черном платье. Та отрицательно покачала головой.

- Ах, сударыня, это было-бы невозможно. Еще сегодня утром никто в Шиллингсгофе не подозревал об отъезде, - это так скоро устроилось. Теперь у нас все так, сударыня. Несколько дней назад одна из гостивших в Шиллингсгофе дам так неожиданно уехала в Берлин, что всем кажется, будто она бежала. - Последния слова он произнес вполголоса, боязливо поглядывая на комнаты гостей.

Теперь он, кажется, попал в самое чувствительное место. Баронесса быстро выпрямилась, поправила шляпу, отряхнула платье, заколола снова вуаль и сказала взволнованным, торопливым голосом своей спутнице:

- Ни в каком случае, Валентина! Тебе необходим покой и мы останемся дома, ответила дама тоном гувернантки.

- Спокойствие! засмеялась баронесса. Я хочу ехать и сейчас-же.

Черная дама не отвечала. Она подошла к ней, указала на большой золотой крест на её груди и сказала:

- Посмотри, Клементина, ты чуть-чуть не потеряла креста, он еле держится на ленте. Что сказала-бы наша добрая игуменья, еслиб ты в самом деле потеряла крест? Она сама надела его тебе на память.

- Ступайте скорее наверх и приготовьте баронессе домашнее платье, сказала она горничной, которая проходила мимо с различными дорожными вещами: - и прикажите Биркнер сейчас-же отпереть наверху все комнаты. - Где она?

- Здесь, сударыня! отозвалась домоправительница, появляясь из корридора и глубоко приседая. - Я только-что с верху, все в порядке. Ах, какое счастье, что именно сегодня я все проветрила и привела в порядок.

- Как? Это вы так исполняете мои приказания!? Разве я не говорила, чтобы в мое отсутствие никто не входил в мои комнаты! Понимаете, никто! А в них теперь расположились!

- Помилуйте, кто-бы осмелился, сударыня, пробормотала ключница. Ни одна душа не была наверху. Я берегла ключ, как зеницу ока. Но недавно буря отворила дверь на балконе, которая, должно быть, плохо была заперта. Она так хлопала, что я не могла больше выносить, пошла наверх и заперла. При этом разбилось несколько стекол, надобно было их вставить; воздух был очень душен и много пыли налетело на мебель. Вот я и открыла окна и двери, чтоб все вычистить и проветрить.

- Не подходите близко! Не подходите близко! Вообще с этой минуты вам нечего более делать в моем доме, решительно нечего. Он должен быть наконец очищен от этих зараженных элементов.

- Не волнуйся пожалуйста, Клементина! сказала черная дама. Она взяла баронессу под руку, велела лакею приготовить чай и повела владетельницу Шиллингсгофа, как покорного ребенка, вверх по лестнице.

все еще стояла в парке, прислонясь к дереву.

- О, она мстит! сказал тихо садовник, указывая на домоправительницу, плачущую в передней. - Ей ничто не поможет. Она и Анхен - единственные протестантки в Шиллингсгофе. Обе всегда были ненавистны баронессе и она давно прогнала-бы их, еслиб барон не заступался. Теперь-же она побывала в Риме, пожила, говорят, в монастыре и ее порядочно там нашпиговали, это видно всякому. Госпожа Ридт ей помогает. Да, бедной Биркнер нет никакого спасения.

В эту ночь донна Мерседес не смыкала глаз, даже не ложилась в постель. Ей необходимо было собрать всю силу и энергию для борьбы с неприятностями, которые ее ожидали. А теперь, именно теперь она не могла уйти отсюда, так как только-что началось сближение с Монастырским двором. Как ни слабо было это сближение, но она не могла прервать его в интересах детей. Она всю ночь проходила по зале, и когда утренние лучи позолотили край неба, её лицо было снова спокойно и полно непоколебимой энергии.