Два дома.
Глава XXVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава XXVIII. (старая орфография)

XXVIII.

Лицо барона выражало радость и оживление. Он нес на одной руке маленькую Паулину, прижимая ее к себе другою. Пират выбежал за ним, быстро сбежал по лестнице и как сумасшедший бросился к баронессе, которая с испугу уронила конверт на пол.

Через минуту она оправилась, потихоньку притворила шкап и стала подымать конверт. В эту минуту собака снова бросилась к баронессе.

- Это чудовище разорвет меня! вскричала она в испуге.

Барон отозвал собаку и выгнал ее из мастерской.

- Очень жаль, что ты испугалась, - сказал он, все еще держа на руках Паулину, которая нежно прижала свою головку к его щеке. - Собака страшна только по виду; она всегда играет с детьми. - Он подошел ближе к жене, посмотрел на открытый шкап, на брошенный конверт и иронически улыбнулся. - Я и не подозревал, что ты вернулась; еще менее я надеялся тебя встретить здесь, иначе я не пустил-бы сюда Пирата.

Он слегка и холодно поклонился мадемуазель Ридт и подал жене свободную левую руку.

- Пока ты держишь эту девочку на руках, я не подам тебе руки; я не люблю здороваться при чужих.

Барон с насмешливой улыбкой на устах повернул голову в сторону канонниссы, которая стояла на прежнем месте, скрестив на груди руки.

- Адальгейт не чужая, заметила баронесса.

- Ребенок Люциана, моя любимица, мне тоже не чужая.

Он нежно опустил девочку на пол, но жене руки больше не подал. Баронесса почувствовала, что ноги её подкашиваются; она опустилась на ближайший стул и закричала: - Адальгейт, мне дурно!

Каннонисса подошла к ней и подала флакон со спиртом, а барон стал отворять окна.

- Здесь дурно проветривали, сказал он равнодушно.

- О, это еще ничего! Но что делается в доме! Он весь пропитан миазмами и мы с Адальгейт положительно задыхаемся от чада курильниц.

- Неужели Иозеф снова опасно захворал? воскликнул барон в испуге.

- Иозеф? Кто это Иозеф? Неужели ты думаешь, что у меня столько времени и терпения, чтобы распрашивать о всех твоих приятелях и помнить их имена. Я знаю только то, что дом в страшном безпорядке, слуги распущены и во главе их эта глупая ключница, которой теперь я непременно откажу.

- Вот как?

- Да, непременно. На этот раз я во что-бы то ни стало настою на этом. Она страшно разсердила меня, когда я только что вернулась из мирной обители. Супруга не было дома...

- Мне нужно было уехать.

- О, да, ты должен был догонять сбежавшую танцовщицу!...

У него готово было сорваться дерзкое слово, но он удержался. Взгляд, брошенный им на эту съёжившуюся в кресле фигуру, ясно показывал, что он глубоко несчастен, хотя еще недавно, в комнате Люси, он и уверял, что совершенно доволен своей судьбой.

- Ты, вероятно, хочешь сказать, что я последовал за женой Люциана, так как с танцовщицей Фурнье я не имею ничего общого.

нашол нужным сообщить мне этот интересный факт.

- Ты сама не желала знать никаких подробностей из писем Люциана.

- Господи, стоит-ли вспоминать такую старину!

Молодая женщина в беседке едва сдерживала свое волнение. Она видела, как барон неприязненно покраснел, лишь только произнесли её имя.

- Этот факт не имеет ко мне никакого отношения. Я взял детей Люциана под свое покровительство и мне решительно все равно, кто бы их ни привез.

- Но для меня не все равно, ответила баронесса. Эта хлопчато-бумажная принцесса для меня невыносима. Она действительно напоминает тех плантаторов, которые безчеловечно истязали своих рабов. Эти денежные аристократы невыносимо горды и заносчивы.

Барон молчал, нагнувшись к маленькой Паулине, которая, крепко ухватившись за его руку, с удивлением смотрела на сердившуюся женщину.

- Пойдем, моя милая, отпустим Пирата; он, бедняжка, воет там наверху. Дебора отведет его и ты побежишь с ним.

Ребенок охотно обнял его шею и он снова понес его наверх.

- Он очень бледен и вернулся в ужасном расположении духа. Его грубый тон возмутителен, - сказала каноннисса, когда барон запер за собою дверь.

Баронесса не отвечала. Она вскочила, тщательно спрятала конверт в шкаф и снова опустилась в кресло.

- С его расположением духа я справлюсь - сказала она после нескольких минут молчания, - но мне досадно, что он, как нянька, носит эту безобразную девченку.

- Я считаю это демонстрацией против бездетной жены, - сказала каноннисса..

Баронесса в бешенстве вскочила с кресла и только что хотела разразиться потоком страстных слов, как барон постучался в запертую дверь оранжереи. Он, вероятно, передал Паулину няньке и поспешил вернуться в мастерскую.

Баронесса в испуге схватилась за спрятанный в кармане ключ, но барон уже отпирал другую дверь, ведущую из парка прямо в мастерскую.

- Как это ты попала сюда, Клементина? спросил он, входя, - все двери были заперты.

- Я взяла у Роберта ключ от твоей комнаты, отвечала она, покраснев. - Мне хотелось воспользоваться твоим отсутствием и привести в порядок твой кабинет.

- Ты очень добра. Из любви к порядку ты преодолела даже отвращение к моей мастерской и нашла в ней, конечно, большой безпорядок. Конверты валялись по полу, и лакеи, вероятно, заглядывали в них, желая проникнуть в мои секреты. Ты уже все убрала, - сказал он улыбаясь.

Баронесса молча поднялась. Ей было неприятно, что цель её посещения мастерской была открыта. Но она умела найтись и стала вытряхивать свой шлейф.

- Да, здесь чрезвычайно много пыли и у тебя очень дурная прислуга. Но ты, кажется, намерен иронизировать на мой счет, поэтому мое посещение больше не повторится. Впрочем, я очень рада, что мне хоть раз удалось преодолеть себя, чтобы заглянуть в твою мастерскую. Неужели ты выпустишь в свет эту картину?

Она указала на мольберт.

- Без сомнения. Она очень скоро будет отправлена на венскую выставку.

- Этот апофеоз еретичества? И у тебя хватит духа признать себя автором этой картины?

- Неужели-же я отрекусь от своего кровного детища? возразил он полу-удивленно, полу-насмешливо, и подошел к мольберту, как будто желая прикрыть свое произведение от невежественных взоров.

- Ты должна-бы знать, что я не могу принять суждения об искустве из этих уст, - заметил барон, бросая презрительный взгляд на каноннису, которая в эту минуту приближалась к картине.

Эти два человека были врагами и презирали друг друга от глубины души; взгляды, которыми они только что обменялись, ясно показывали это.

- Не воображайте, барон Шиллинг, что я намереваюсь вмешиваться в технику вашего искусства. Мое призвание совсем иное - промолвила канонниса, и это были первые слова, с которыми она обратилась к барону с тех пор, как он вошел.

Угрожающий, резкий голос этой женщины звонко раздавался в стенах мастерской.

- Я не берусь судить о красоте линий и верности красок; меня мало привлекает художественность сюжетов и экспрессия фигур; я возмущаюсь только развращающею тенденцией, которую художник стремится увековечить в своей картине. Эта еретичка - она показала на фигуру старой гугенотки - окружена ореолом мученичества.

- Она вполне его достойна. Неужели из-за фанатизма каннониссы я должен искажать историю?

- Ваша картина - самая вопиющая историческая ложь, страстно воскликнула каноннисса, протянув руку к картине. - В ту святую ночь, которая называется Варфоломеевскою, каждая рука, направленная к сердцу гугенота, была карающею рукою Бога.

- Позвольте, госпожа Ридт; я не желал-бы, чтоб в моей мирной мастерской разыгрывались сцены религиозной вражды.

- Но разве вы не раздуваете ее самым преступным образом?

- Да, в наше время каждый художник, каждый мыслитель - преступник, если он держится правды и борется за истинно прекрасное и высокое. Ему всегда навязывают тенденцию помимо его воли. Но я раз навсегда объявляю, что не желаю слышать ваших критических замечаний, сударыня. Там, где вам удается стать одной ногой, вы укореняетесь, как всеистребляющий паразит - и земля покорена. Таким образом вы свили себе гнездо в моем доме и покорили себе женскую волю, которая и прежде не отличалась особенною стойкостью. Я удалился с этого поля и вполне уступил его вам. Я отказываюсь от власти, которую должен ежеминутно оспаривать у фанатизма, дошедшого до сумасшествия. Но я не могу позволить, чтобы здесь, у алтаря святого искусства, источника всех моих радостей и утешений, гнездились совы и летучия мыши.

- Арнольд! вскричала баронесса, схватив обеими руками руку барона, с невыразимым страхом на лице, - откажись от своих слов. Неужели ты хочешь сказать, что ставишь искусство выше жены? Нет, ты не это говоришь, не правда-ли?

Барон стоял неподвижно.

- Я сказал правду, ответил он ледяным голосом. - Я выбрал искусство. Оно помогает мне держаться высоко и избавляет от необходимости спускаться в темные уголки женского сердца, где царят обман, притворство, властолюбие и капризы. Никогда оно мне не из меняло...

- А разве я тебе изменяла?

- Ты, против моего желания, поддерживаешь дружбу, которая внесла в нашу жизнь ссоры и несогласия. - Он показал на канонниссу, которая, скрестив руки и стиснув зубы, устремила на него холодный, вызывающий взгляд. - Ты унижала мое имя гнусными обвинениями...

- Разве вы так безгрешны, что стоите выше всякого обвинения? спросила каноннисса после минутного молчания.

По лицу барона проскользнула презрительная улыбка.

- Вы говорите, как дипломат, хорошо вышколенный монастырский посол. Я не безгрешен. Шиллинги были здоровые сыны земли, и я не могу отказаться от крови предков. Ни один из них не был добродушным и тихим, как агнец, мужем и, я думаю, ни один не был под башмаком жены. Это упрямство отравляло жизнь многим женам Шиллингов; но ни одна из них не унижалась до того, чтобы клеветать на мужа за его спиной.

Он открыл дверь, через которую только-что вошел в мастерскую, и, слегка поклонясь каннонисе, стал подниматься по витой лестнице вверх.

- Ты желаешь удалить Адальгейт из нашего дома? воскликнула вне себя баронесса.

Он остановился на первой ступеньке и, положа руку на перила, повернул к ней голову.

женского чутья. Всякий другой на моем месте, после стольких неудачных попыток отстранить от себя духа злобы и несчастья, прибегнул бы к авторитету собственной власти, но это мне противно. Я ограничиваюсь только протестом против посещения моей мастерской и изолирую себя. Я не войду в дом, пока у тебя будет эта гостья.

Он поднялся твердыми шагами по лестнице и скрылся за дверью своей комнаты.

лестницы, как демон, простирающий крылья над падшею душой. Не говоря ни слова, она оторвала руку баронессы от перил, за которые она уже схватилась. В этом движении было столько силы и власти, что капризная женщина, не смотря на бешенство, выражавшееся на её покрасневшем лице, безпрекословно покорилась. Она опустила свою руку и направилась к открытой двери.

- В эту дверь мы не пойдем, - сказала каноннисса тоном, ясно показывавшим, что она не хотела идти дорогой, указанной бароном. - Открой дверь оранжереи. Ключ надо оставить там, где он был.

Они вошли в оранжерею и баронесса вынула ключ из кармана. Донна Мерседес слышала тяжелое дыхание глубоко взволнованной женщины.

- Я останусь! резко ответила канонниса. - Этот презренный не заставит меня ни на линию свернуть с моей дороги. Теперь, более чем когда-либо, я не должна оставлять моей миссии, потому что тростник, который я должна поддерживать, сильно гнется. Ты несчетное число раз обещала освободиться от недостойных тебя оков. Между нами, ты кажешься святою, как будто тебе чужды малейшия чувственные помышления, и благочестивые руководительницы нашей юности смотрят на тебя, как на жертву спекуляции старого барона, думают, что муж, держась за твои богатства, не позволяет тебе возвратиться в наш орден, к которому ты принадлежишь. Но меня ты не обманешь. Я знаю, что держит тебя не барон, а твоя греховная привязанность; она заставляет тебя хвататься за каждую соломенку, верить самой обманчивой надежде. Наш договор, по которому ты должна пойти за мною, как только убедишься в равнодушии барона, теперь должен исполниться. В каждом его слове, в каждом движении выражается отвращение и презрение к тебе. Он тебя никогда, никогда не любил.

Всю эту страстную речь каноннисса говорила, крепко обняв баронессу. Эти прекрасные белые руки, обвивавшия худой стан баронессы, должны были сковывать, как железо, потому что как иначе могла баронесса выдержать такое безпощадное разоблачение её сокровеннейших побуждений и наклонностей? При последних словах она вырвалась из этих железных объятий, проскользнула в отворенную дверь и побежала по каштановой аллее, как будто спасаясь от преследования. Каноннисса последовала за нею с невозмутимым спокойствием.