Два дома.
Глава ХXXIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава ХXXIII. (старая орфография)

ХXXИИИ.

Маиорша продолжала стоять у двери, как будто сад нужно было оберегать до тех пор, пока не замрут последние звуки удаляющагося экипажа. Она повернула голову в сад, где Паулина на руках чорной няни кричала "мама!" и требовала большую говорящую куклу, которую обещала ей Мина.

Около Деборы собралась целая толпа людей; все желали знать, что случилось. Садовник, конюх и женская прислуга - все, разинув рот, слушали сбивчивый рассказ Деборы. "Маленькая женщина" хотела увезти собственного ребенка - понимай, как знаешь! Дебора и Жак были в таком волнении, что забыли обычную осторожность.

- Это - штука канальи Мины! Она очень хорошо знала, что Паулина по утрам гуляет с Деборой всегда в этой части парка.

Донна Мерседес поспешно шла через лужок. В белом платье, она была похожа на скользящую по воздуху нимфу.

Дебора поспешила ей на встречу и с теми-же боязливыми жестами повторила ей свой рассказ. Она видимо дрожала под взглядом этих больших огненных глаз.

Прекрасное лицо донны Мерседес покрылось смертельною бледностью, брови её сдвинулись, но она не потеряла присутствия духа, как её прислуга. Короткими, тихими словами и движением руки она остановила рассказ Деборы, и когда та показала ей на стоящую в калитке женщину, донна Мерседес взяла за руку девочку, которая при виде тети перестала плакать, и пошла с нею к женщине, разстроившей своим вмешательством похищение.

На этот раз маиорша не отступила; напротив, она сделала несколько шагов на встречу донны Мерседес, которая была удивлена королевским величием этой женщины и походкой, полной достоинства и благородства. Синий передник покрывал её темное платье. Она была слишком взволнована, чтобы обращать внимание на свой костюм и свое неловкое положение в чужом саду, посреди прислуги, перед этой элегантной дамой. Волнение покрывало румянцем её щеки.

- Если маленькая девочка поручена вашему попечению, то вы должны беречь ее внимательнее, - сказала маиорша резким тоном, - не всегда помощь бывает так близка, как это было в настоящем случае.

- Со стороны матери никто не мог ожидать подобного поступка, - ответила донна Мерседес, обиженная суровым упреком, - я берегу детей, как зеницу ока.

Маиорша посмотрела на молодую женщину испытующим взглядом.

- Вы гувернантка? спросила она застенчиво.

Тихая, ироническая улыбка промелькнула по лицу донны Мерседес.

- Нет, я тетка, ответила она.

Маиорша невольно отступила назад.

- Так, значит, тоже Фурнье! сказала она презрительно, окидывая утренний туалет молодой женщины таким взглядом, который как будто говорил: "тоже театральное тряпье!"

Донна Мерседес покраснела от негодования.

- Извините, - возразила она, - я не принадлежу к этой фамилии ни по крови, ни по имени. Меня зовут донна де-Бальмазеда.

Верный инстинкт подсказал ей, что в эту минуту возбуждения было-бы очень безтактно объявить разведенной жене Луциана, что она сводная сестра Феликса Луциана. Маиорша была далека от этого предположения. Она не распрашивала дальше, потому что ее давило жгучее нетерпение разрешить другой вопрос. Она, повидимому, подыскивала более удобное выражение, и вдруг спросила:

- Эта женщина, которая сейчас уехала...

- Вы говорите о Люси Луциан, урожденной Фурнье?

Глаза маиорши сверкнули гневом. Это смешение имен было так-же невыносимо для её слуха теперь, как и в ту минуту, когда она, благодаря этой же причине, изгнала евоего сына; однако, она поборола себя.

Донна Мерседес чувствовала, что сердце её облилось кровью. Эта мать, которую любовь и раскаяние возвращали теперь к сыну, не знала, что раскаяние пришло слишком поздно, что сына её уже нет на свете. Отвернувшись, бросила она этот вопрос. На лице её видны были следы непоколебимости и упрямства, но сквозь них светилась радость, с которою она ожидала услышать утвердительный ответ. Она думала, что этот недостойный брак расторгнут, и надеялась на двойное соединение с сыном после того, как, он оттолкнул от себя ненавистную ей женщину.

- Ну, что-же вы молчите? спросила она нетерпеливо и так близко подошла к донне Мерседес, что той казалось, будто она слышит биение сердца взволнованной женщины. - Разве вы не слыхали моего вопроса? Я желаю знать, разстался-ли он с этим жалким существом?

- Да, но только не таким образом, как вы думаете, смущенно возразила донна Мерседес.

Глубоким состраданием и искренним сочувствием звучал её голос.

Лицо и губы маиорши покрылись мертвенною бледностью, брови сжались над широко раскрытыми глазами.

Донна Мерседес, с глазами, полными слез, схватила её руки и прижала их к себе.

- Неужели вы думаете, что Феликс послал-бы сюда детей одних? Он бросился-бы к вам в ту-же минуту, когда его мальчик принес знак вашего прощения.

- Умер! простонала маиорша.

Она вырвала руки, схватилась за голову и, как подрубленное дерево, упала на землю.

Собравшиеся здесь люди все уже разошлись, кроме Деборы, которая подбежала в испуге и помогла своей госпоже поднять несчастную.

Маиорша не лишилась сознания. Неожиданный удар только на минуту сломил ее. Она поднялась и сухими глазами смотрела в прошедшее. Там все было разбито: вольфрамовская упрямая голова, яростная ревность, державшаяся на бездушных принципах, воображаемая непогрешимость и последняя, только-что народившаяся после тяжелой душевной борьбы, надежда. "Я не хочу никогда тебя видеть, даже после смерти!" сказала она когда-то с неслыханною жестокостью уезжающему сыну. Теперь она с величайшею радостью пошла-бы поклониться его могиле; она собственными ногтями разрыла-бы землю, чтобы еще раз увидит того, чье развитие и разцветание наполняло беззаветною, хотя и скрытою любовью её сердце, к кому она, по принципу, была так скупа на выражения любви и ласки. Разве не сама она была виновата, что он отдал свое обреченное на лишения сердце тому, кто первый прильнул к нему с любовью и нежностью?..

Она поднялась с земли, как потерянная; ей казалось, что все для нея погибло, что сердце не может больше биться в её груди и что самое небо было для нея закрыто после тех ужасных слов, с которыми она разсталась с сыном.

Донна Мерседес в волнении приподняла маленькую Паулину.

- Обними бабушку, милая!

Девочка при падении этого тяжелого тела испуганно вскрикнула и спряталась в складках платья тетки, но теперь она тоже боязливо смотрела на старую женщину; слово "бабушка" подействовало на нее так-же, как и на Иозефа. Она обвила своими нежными рученками шею маиорши и прижала свою детскую, теплую щечку к холодному лицу старухи.

- Он оставил вам своих детей, сказала взволнованно донна Мерседес, когда маиорша вырвала из её рук ребенка, чтобы прижать его к своей груди. Она плакала. - Мне поручено передать вам этих дорогих ему детей и просить вас заменить этим сиротам отца и мать, быть для них покровом и защитою.

Невыразимая душевная борьба выразилась на лице маиорши, но она не произнесла ни звука.

- Пойдемте со мной! - донна Мерседес схватила её руку, - мне нужно сказать вам многое. Пойдемте в дом.

- Да, к его мальчику, - прервала маиорша.

С маленькой девочкой на руках, твердым шагом направилась она к дому, через лужки и кустарники, по узкой дороге, которая, огибая пруд, шла около Монастырской стены. Обе женщины шли рядом, а Дебора следовала за ними с игрушками Паулины. Оне не говорили ни слова. Слышалось только шуршанье песку под их ногами и изредка тяжелые вздохи вырывались из груди маиорши.

- Посмотри, посмотри, там идет тетка Тереза, - кричал Виктор, сидя на выступающей ветке грушевого дерева.

Он шумел и трещал ветвями над садовой скамейкой Монастырского двора в то время, когда под деревом проходила группа женщин. Дебора украдкою перекрестилась, увидя за забором искаженное яростью лицо человека, который отчаянно ерошил себе волосы, точно собираясь головою вперед ринуться в соседний сад.

- Ты там, Тереза! вскричал он громким голосом. Неужели ты потеряла честь и совесть! Во имя наших предков, вернись! Ты опозорить себя и нашу фамилию, если сейчас-же не вернешься на Монастырский двор.

- Прочь! закричала, продолжая путь, маиорша. Она сделала высоко поднятою рукою жест, как будто хотела навсегда сделать свое будущее tabula rasa.

Маиорша не взглянула даже назад. Она не безпокоилась, что советник исчез за забором с жестикуляцией сумасшедшого и вскоре послышались торопливые шаги к заднему дому. Она, казалось, не слышала голоса мальчика, который кричал ей вслед, что она оставила калитку отпертою и что из сада украли белившееся там полотно. Мальчишка, повидимому, следил за нею шаг за шагом и привел отца. Она продолжала свой путь, прижимая ребенка с такою силою, как будто кто-нибудь хотел вырвать его из её рук.

Она стала подыматься по той самой лестнице Шиллингсгофа, по которой тридцать четыре года тому назад, в фате и цветах, шла она под руку с молодым супругом, чтобы проститься с хозяйкой дома, матерью Крафта Шиллинга. Ей казалось, что она шла по раскаленному железу, и когда отворилась пред нею знакомая дверь и из сеней глянули на нее белые изваяния, ей чудилось, будто ноги её приростают к полу и она сама превращается в мраморную статую.

По этим мраморным плитам шуршал тогда свадебный шелковый шлейф. "Божественная, прекрасная, гордая женщина", говорил он ей возле статуи Ариадны, задыхаясь от волнения. Но от этой женщины на него веяло холодом статуи, так как он не мог разстаться с убеждением, что огненная натура воина не должна покоряться властолюбию женщины.

Потом она сделалась гордою матерью прелестного мальчика, душу которого она хотела вылепить по общему идеалу Вольфрамов. Эта душа возмутилась против её воли - и она повернулась к нему спиною и пошла одна в мертвую, серую пустыню. Идеал мало по малу разрушался пред её глазами, и её брат, гений и идол, которому она молилась и которому безпрекословно повиновалась, уничтожил последние его остатки, ради своего негодного мальчишки.

С опущенной головою переступила она через порог залы, дверь которой поспешила открыть Дебора.

Громадный дог, лежавший у коляски Иозефа, бросился на нее с бешенным лаем. Иозеф радостно протянул руки к входившей бабушке, а донна Мерседес успокоила Пирата, который смиренно занял прежнее место.

- Не стыдно-ли тебе, Пират, так сердито лаять! Ведь это моя бабушка.

Это были те-же звуки, которые недавно так чуждо прозвучали в мрачном доме Монастырского двора и так не понравились суровому дяде. Достойна-ли она снова получить этот драгоценный клад, могущий снова возвратить ей интерес жизни, доставить возможность отдать в избытке внуку то, в чем она отказывала мужу и сыну?! Сквозь слезы любовалась она своими внуками и чувствовала, что между ними её настоящее место. Она хотела возвратиться на Монастырский двор только за тем, чтобы взять свое имущество. Молча, точно усталая от долгого и трудного путешествия, она опустилась на кресло донны Мерседес, у ниши окна.

- Ну, говорите, - пробормотала она, закрыв глаза.

Донна Мерседес подошла к группе растений, окружавших письменный стол. Сердце её сильно билось при мысли, что маиорша, как только опустятся её руки, увидит лицо своего мужа. Её ожидание сбылось.

Маиорша вскрикнула, как парализованная упала на кресло и снова закрыла рукою глаза.

попрежнему молодой и прекрасный, - и рядом с ним прекрасная, любимая им женщина.

Предчувствие как молния мелькнуло в её мозгу.

- Но кто-же вы? спросила она Мерседес едва слышно.

- Я - Мерседес Луциан, дочь маиора Луциана от второго брака, - отвечала та гордо и решительно. Она должна была высказать это, хотя её слова поражали сердце бедной женщины, как удары кинжала.

Она начала рассказывать сдержанно, осторожно и по возможности спокойно. Маиорша видела, что её отвергнутый муж, о котором она с внутренним удовлетворением думала, что он погиб, - достиг богатства и власти на своих плантациях, и счастья - в обладании прекрасной и знатной женщиной. Она узнала, что изгнанный Феликс был принят отцом с распростертыми объятиями, как горячо любимый сын. Но, рядом с этими известиями, она слышала страшный рассказ об ужасах гражданской войны, унесшей жизнь отца и сына. Она пила горе капля за каплей, и гордая упрямая голова её гнулась более и более, и наконец безсильно упала на руки, опиравшияся о стол. И долго сидела она так, неподвижная, как статуя. Она не шевельнулась даже тогда, когда послышавшийся с улицы шум прервал рассказ Мерседес и вошедшая Анхен рассказала, что возле Монастырских ворот собрался народ и жены рабочих принесли известие, что одна из стен шахты обрушилась и копи залиты водою.

слова, которые ее когда-то так возмутили в устах сына. - Если он потеряет весь уголь, то это не раззорит его. Что значит утрата земных благ в сравнении с теми мучениями, которые выпали на мою долю! Продолжайте.

Она закрыла глаза руками и, тяжело дыша, проговорила: "Мой сын, мой бедный сын, пораженный пулей, упал на пороге собственного горящого дома!"

- Да, проговорила донна Мерседес: - Жак спас его и на своей спине стащил в ближайший кустарник. - И она рассказала, как оставшиеся верными негры перевезли с невероятными трудностями смертельно раненого Феликса через опустошенную страну в её поместье Замора, так как он желал умереть около жены и детей. Она описывала тоску Феликса по матери, его желание помириться с нею и отдать детей под её покровительство.

Между тем на улице все утихло. Анхен, но просьбе детей и по знаку донны Мерседес, осталась в комнате. Она присела около кресла Иозефа. Её глаза смотрели мрачно и недружелюбно на согнувшуюся фигуру маиорши. Когда её отец, несчастный Адам, с мольбою стоял у кухни маиорши, она была непоколебима. Эта жестокосердая женщина думала успокоить скорбь несчастного лакея кусочком пирога, предложенного его ребенку. Над ненавистным Монастырским двором разразилось наказание. Из шахты, из-за которой её отец искал смерти, полилась вода и затопила копи: и эта гордая женщина сидит теперь, как кающаяся грешница, и оплакивает невозвратную, утрату сына.

уши.

- Видишь, как подымается там облако пыли, - шепнула Анхен Иозефу и показала рукою на стену. - Слушай, как там шуршит, точно шарят пальцами по дереву, слышишь? Ты, может быть, думаешь, что это человек? Нет, это мыши. Так все говорят, значит это так и должно быть.

На цыпочках, не дыша, покраснев от прилившей к голове крови, приблизилась она к стене. Пират тоже поднялся в весь свой гигантский рост и, ворча, готовый броситься, навострил уши.