Два дома.
Глава XXXV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава XXXV. (старая орфография)

XXXV.

Донна Мерседес стояла около Виктора. Он лежал неподвижно, с светящимися сквозь полуоткрытые веки белками глаз. Мерседес вытирала пену на его губах и клала холодные компрессы на голову.

Эта стройная женская фигура представляла резкий контраст с старой обстановкой комнат; она сама чувствовала себя неловко и недоверчиво озиралась кругом. Она провела детство в великолепных домах плантаторов, росписанных фресками, с роскошными балконами, обвитыми зеленью, в Германии-же она попала прямо в Шиллингсгоф, который также отличался роскошью и изяществом. Никогда еще она не ходила по таким старым полам, никогда не видала такой безобразной печи; глубокия окна и двери, деревянная эстрада с рельефными неуклюжими фигурами святых, - все это напоминало ей давно прошедшия времена и, не смотря на странное положение, в котором она находилась, невольно переносило ее во времена немецких преданий и былин.

Маиорша вернулась. Она нагнулась к мальчику и прислушалась к его дыханию. Затем выпрямилась и посмотрела в глаза Анхен.

- Намерены-ли вы воспользоваться последними происшествиями для своих целей?

Глаза девушки загорелись.

- Непременно, госпожа маиорша. Я презирала-бы себя, еслибы скрыла эти происшествия; на это я не соглашусь ни за какие богатства в мире. Лучше я буду просить милостыню, но во что-бы то ни стало объявлю всем, что мой отец умер невинным, что он никогда не обманывал своего старого барина. Слава Богу! Слава Богу! - повторяла она.

- Вы правы. Я спросила вас об этом потому, что считала это своим долгом. - Маиорша поднялась на эстраду и вошла в отверстие в стене.

Она увидала в зале Дебору с детьми и мамзель Биркнер, которая смотрела на нее с ужасом. Свет, падавший из залы, позволил ей заметить, что в полированной подкладке под резьбой была дверь, которая стояла теперь открытою. Запирая дверь, маиорша наткнулась на небольшой твердый предмет. Она подняла его, заперла дверь и возвратилась в кабинет советника. В её руках оказался небольшой серебрянный ящичек. Донна де-Бальмазеда побледнела.

- Теперь вы можете прочесть последнее письмо Феликса к матери, оно в ваших руках, - сказала она дрогнувшим голосом.

- Ведь я знала, что у нас были мыши с Монастырского двора! вскричала Анхен. - Впрочем, это до меня не касается - прибавила она, спохватившись и покраснев.

Ящичек с грохотом упал на пол, маиорша в ужасе закрыла руками лицо, а Виктор снова стал корчиться в судоргах.

В эту минуту служанка, высунувши в дверь голову, сказала, что доктор сейчас придет.

Маиорша оправилась, подошла к двери и заперла ее перед носом испуганной и растерянной девушки.

- Мне остается еще выдержать последнее сражение, - сказала она донне Мерседес прежним суровым голосом. - Идите к моим внукам, а я приду к вам, когда все здесь будет кончено.

Анхен подняла ящик и спрятала его под передник.

Обе женщины вернулись в Шиллингсгоф потаенным ходом. Маиорша заперла за ними сначала полированную дверь, потом мягкую, из которой, через лопнувшую кожу, торчали клочки мочалки, и, наконец, последнюю резную дверь, ведущую в кабинет советника.

Когда вошол доктор, маиорша сидела бледная, но, повидимому, совершенно спокойная возле больного ребенка. Доктор был очень взволнован происшествием в копях, о котором говорил весь город, и начал было о нем речь; но маиорша показала ему на больного мальчика и доктор в испуге замолчал. Он спросил о причине болезни и объявил, что это сотрясение мозга от падения - случай чрезвычайно опасный, и потому необходимо скорее предупредить отца. Тотчас-же послали за советником.

Долгое время счастье покровительствовало обитателям старого Монастырского двора. Все им удавалось, во всем они успевали, и богатство Вольфрамов росло с каждым годом. И теперь, здесь, на Монастырском дворе, вся надежда Вольфрамов висела на волоске, а там, в долине, почти в тот-же самый час разразилось страшное несчастье, жертвой которого стало столько неповинных людей.

На месте катастрофы до сих пор слышались из-под земли крики о спасении. Это были несчастные, погребенные под рухнувшим обвалом. Они видели с каждой минутой приближение воды и не могли двинуться с места. Извне невозможно было подать никакой помощи. Все работали так, что кровь выступала из-под ногтей, и советник больше всех; но это не смягчало ненависти к нему рабочих, которые больше не скрывали ее. Теперь только он узнал, насколько он был ненавидим за гордость и грубость, и презираем за страшную жадность.

В эту минуту явился посланный с Монастырского двора. Веревка, которую приготовлялись опустить в шахту, выпала из рук несчастного отца и он стоял, как пораженный столбняком.

Хотя жандармы и успели уже оцепить место катастрофы, но народу собралось столько, что возвратиться в город можно было не иначе, как проталкиваясь силой. Поэтому попытка советника уйти с копей была сейчас-же замечена.

советника, еслибы жандармы не отбили его и не проводили до города.

Без шляпы, покрытый потом и пылью, испуганный прибежал он в свой кабинет.

- Где Виктор? спросил он, дрожа от страха и бешенства.

Не смотря на предупреждение доктора, он не хотел верить, что его любимцу угрожает серьезная опасность.

Ребенок лежал тихо, с закрытыми глазами; можно было подумать, что он спит.

- У него был, должно быть, обыкновенный его припадок? спросил советник.

- Да, но теперь припадки быстро следуют один за другим, сказал доктор. - Он сел к столу и стал писать рецепт.

- Отчего это случилось? спросил советник, все еще почти беззаботно.

- У него сотрясение мозга, он упал.

- С груши?

- Нет! послышался из ниши окна голос маиорши, куда она удалилась при появлении брата.

Он обернулся и дьявольская торжествующая улыбка появилась на его лице.

- А, ты опять здесь! Судя по твоим трагическим жестам, я думал, что мы разстались на-веки, а ты опять нашла дорогу на Монастырский двор.

- Да, только очень странную, ответила она глухо.

В это время доктор вышел из комнаты, чтобы отослать рецепт.

Советник замолчал и с удивлением посмотрел на свою сестру. Он не имел ни малейшого понятия о том, что случилось, поэтому он понял слова сестры, как угрозу. Его снова привела в бешенство мысль, что сестра возвратилась не с покаянием и просьбой о прощении, а с намерением требовать принадлежащого ей имущества.

- Странно, странно! Но прежде надо было-бы осведомиться, согласен-ли я принять тебя, после того скандала, который ты только-что устроила. На это я тебе отвечу: ни в каком случае, милая Тереза! В свой мезонин ты больше не попадешь. Вот и ключ. Если ты хочешь знать подробности, то обратись в суд, там я тебе сумею ответить.

Кровь бросилась в голову маиорши и лишила ее последняго самообладания.

- А, так-то! Ты хочешь отпустить меня с Монастырского двора нищей! Напрасно ты думаешь, что я возвратилась сюда за моим родовым наследством. Я пришла узнать, как попало в твои руки последнее письмо Феликса к матери?

Советник побледнел, но тотчас овладел собою и принужденно захохотал.

- Письмо этого бродяги? Да я и рук-то марать им не стал-бы.

Маиорша стиснула зубы, как-бы сдерживая крик мучительной боли.

Советник отскочил, как будто земля разверзлась под его ногами.

Подняв руку, она указала на щель в дверях. Он невольно повернул глаза к стене за эстрадой и ужас исказил его лицо.

- Там Виктор упал. Он прокрался по твоей шпионской дороге до комнаты в чужом доме - сухо сказала она подавленным голосом. - Там ты когда-то подслушал тайну старого барона. Этим путем позора я теперь вернулась из Шиллингсгофа, а со мною и дочь Адама. Девушка в восторге и ни за какие сокровища в мире не соглашается молчать. Завтра-же весь город будет говорить о скандале на Монастырском дворе, - говорить о шпионе и подлеце, который прокрадывается в чужие дома.

- Молчи, или я задушу тебя собственными руками! крикнул советник, потрясая кулаками. - Ты думаешь, что я испугаюсь твоей болтовни и уйду с сыном, оставив Монастырский двор для тебя и твоего отродья? Этот потайной ход я знаю; но кто докажет, что я им пользовался?

Он быстро вскочил на эстраду и, подавив только ему известную пружину, плотно запер дверь. Вдруг он с ужасом взглянул на диван: Виктор извивался в судоргах и из его горла вырывался резкий свист. Советник схватился за голову.

- Господи, да что-же это такое! обратился он к входящему доктору.

Доктор пожал плечами и подошел к больному.

- Ведь я вам говорил, что меня очень безпокоят эти припадки, так быстро следующие друг за другом.

Как сумасшедший соскочил советник со ступенек эстрады.

- Неужели вы в самом деле полагаете, что ребенок в опасности? пробормотал он.

Доктор молчал.

- Не мучьте меня! Неужели Виктор умрет? застонал советник и схватил доктора за руку.

- У меня очень слабая надежда.

- Ложь! Чепуха! Вы ничего не смыслите, вы не имеете ни малейшого понятия о диагнозе! Я сейчас пошлю за другими врачами!..

Он выбежал, и через несколько минут служанки и работники побежали звать докторов, каких только можно было найти в городе.

Спустя несколько минут разбитый старик сидел на конце дивана, на котором угасала молодая жизнь его сына. С последним ударом его сердца, он сам превращался в ничто. Зачем ему жизнь без цели? Он хотел скопить для своего сына несметные богатства, пред которыми преклонился бы свет, не смотря на личность их обладателя. И вот, скопив эти богатства, иногда не совсем честными средствами, он стоял перед открытою могилой. Не бросить-же ему в нее свои богатства! Куда с ними?

Он обещал докторам половину своего состояния за спасение сына, проклинал и призывал на помощь Бога, но ничто не помогало. Судороги учащались и ему не пришлось ни разу увидеть того умного взгляда мальчика, которым он так гордился. Мысль давно уже уснула, и боролось только тело, которое он когда-то с таким восторгом принял из рук акушерки и положил под зеленый шелковый балдахин.

И невольно, в виду смерти, он вспомнил день рождения Виктора. Он видел свою жену умирающею. "Она исполнила свой долг", сказал он тогда и нисколько не пожалел о её смерти. Он вспомнил крестины ребенка, которые были отпразднованы с царскою роскошью. Но он вспомнил также и страшный треск, с которым, в день рождения Виктора, рухнул старый орган.

Советник припал к одеялу, под которым вздрагивало тело его сына. Он не хотел более думать, не хотел слышать внутренняго голоса, который назойливо шептал ему, что если-бы он не пользовался этим потаенным ходом, то его Виктор был-бы жив.

Наступила ночь. Один доктор уходил за другим; остался только их домашний врач. Маиорша также не могла оставить Монастырский двор, в котором умирал последний представитель её рода, и снова приняла на несколько часов бразды правления. Казалось, что она потеряла последния силы от горя и отчаяния, но она все-таки продолжала ходить с бледным ледяным лицом. Она принесла все необходимое из кладовой. Для прислуги, которая сегодня осталась без обеда, готовился горячий ужин. Из копей приходили известия одно ужаснее другого; но она не допускала их к брату, так как он не был в состоянии оказать какую-бы то ни было помощь и сам так ужасно страдал у постели умирающого сына.

В кабинете становилось все тише и тише и только в открытое окно доносился со двора плеск фонтана. В городе на бенедиктинской башне пробило одинадцать часов. С последним ударом тело ребенка вздрогнуло и вытянулось. Советник вскрикнул и приложил ухо к устам ребенка: он не дышал более.

Маиорша сидела в темной столовой и через растворенную дверь кабинета видела всю эту картину смерти. Она видела также, как советник вышел в сени, прошол двор и, открыв калитку, исчез на улице.

- Он, вероятно, пошол в каменноугольные копи, - сказал доктор. - Это для него хорошо. Видя чужое несчастье, ему легче будет перенести собственное горе.

Доктор ушел. Маиорша закрыла окна, спустила стары и открыла форточку. С минуту она стояла около тела мальчика, который никому не сделал ничего, кроме зла, и невольно подумала, что и она отчасти виновата в этом, потому что не умела дать ему правильного воспитания. Она потушила лампу, заперла двери и пошла в кухню. Кухарка, сидя у печки, заснула от усталости. Не будя прислуги, маиорша уменьшила огонь в лампе и вышла в сад. В первый раз в жизни она не знала, куда приклонить голову. Советник выгнал ее из дому и у него остался ключ от её комнаты. Она села на скамейку и решила здесь дождаться утра и потом пойти в Шиллингсгоф.

Вдруг он исчез из виду рабочих. Вероятно, у него закружилась голова и он скатился с лестницы.