Эмилия в Англии.
Глава XV. В которой обнаруживается измена Вильфрида.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Эмилия в Англии. Глава XV. В которой обнаруживается измена Вильфрида. (старая орфография)

ГЛАВА XV. 

В КОТОРОЙ ОБНАРУЖИВАЕТСЯ ИЗМЕНА ВИЛЬФРИДА.

Письмо из Брукфильда известило Вильфрида, что мистер Поль привез с собой мистрисс Чомп в качестве посетительницы, которая и осталась в доме. Письмо имело оффицияльный характер; брукфильдския барышни разсчитывали, что голый факт разскажет ему все и внушит ему разумный образ действия. Вильфрид не отвечал ни слова; поэтому он получил второе письмо, тоже оффициальное, с тою только разницею, что в нем указывалось на его долг оказать помощь сокрушающемуся от горя семейству, и прибавлено было несколько прискорбных подробностей. Так, например, Вильфрид узнал, что мистер Поль, в день приезда мистрисс Чомп, приближаясь к группе сестриц, громко кликнул Арабеллу, назвав ее просто по имени, и Арабелла должна была подойти к нему и занять мистрисс Чомп разговором. Оставив их вдвоем, мистер Поль подошел к Адели и Корнелии. - Смотрите же, сказал он: я надеюсь, что вы не забудете нашего условия. - Мало помалу брукфильдския барышни начинали убеждаться, что этот простодушный человек очень хорошо понимал недавний разговор о Бесворте, - разговор, имевший целью получить согласие на условие, о котором он еще прежде упоминал Адели. - "Совершенная простота также обманчива, как и глубокая хитрость", в отчаянии писала Адель Вильфриду, потешая его подобными письмами.

За вторым письмом последовало и третье. Оно имело совсем другой тон. Его писала Адель. Содержание письма было следующее.

"Неоцененный Вильфрид! Мы всегда были убеждены, что в крайних случаях никогда не будем нуждаться в помощи, - или в утешении, или... назови это, как тебе угодно. Во всяком случае, что нибудь надобно же сделать для доказательства, что нас не оставляют без внимания, что нами не пренебрегают. Убеждение наше должно быть поддержано. Я ничего не буду говорить о страданиях, которые мы переносим в нашем доме. Они продолжаются. Папа приехал вчера из города с чрезвычайно важным видом. Он приказал подать лучшее вино, и во время обеда безпрестанно с самодовольствием посматривал на Корнелию. Не стану описывать тебе семейной картины, пока на ней находится это огромное пятно. Негодный брат! Послушай: твое место здесь, по многим причинам, как ты сам увидел бы это весьма скоро. После обеда, папа увел Корнелию в библиотеку, где они и оставались вместе минут десять. Корнелия воротилась очень бледная. Ей делал предложение сэр Твикенгэм Прайм, член парламента от нашего округа. Я всегда была уверена, что Корнелия рождена для парламента, и сэр Твикенгэм будет счастливейший человек, если получит её согласие. Конечно, мы еще не знаем, какое будет её решение. Событие это преимущественно замечательно потому, что оно служит для нас некоторым облегчением в нашем положении, распространяться о котором нет надобности. Впрочем, милый Вильфрид, я хочу сообщить тебе одну вещь. Мы прочитали в газетах о твоем производстве в лейтенанты, - от души поздравляем тебя; но то, что я хочу сказать тебе, совершенные пустяки, и именно - ведь ты не примешь этого к сердцу? - для меня и Арабеллы было бы величайшим благом, если бы мы чаще виделись с нашим братом, и на столько же реже - с замечательным джентльменом-органистом, который говорит так увлекательно. Он весьма любезный человек, ценит наши идеи, и так далее; но наш долг больше всего любить нашего брата и главнее всего думать о нем; а потому мы и желаем, чтобы он приехал сюда и напомнил нам о нашем долге.

"Папа не говорит ни слова о предложении сэра Твикенгэма.

"Кстати, не случалось ли тебе замечать неприятного неблагозвучия в некоторых трехсложных христианских именах, поставленных перед односложной фамилией? Например: сэр Твикенгем Прайм! Мне пришла в голову подобная мысль, когда Корнелия в первый раз произнесла это имя. Слово "Твикенгэм" представляется мне ученой обезьяной, которая делает хотя и приличные, но преуморительные пируэты и антраша перед словом "Прайм". Полагаю, что и Корнелия думает то же самое. Так вот и кажется, что эластические члены гнутся под такт торжественного церковного органа. Возьмем для примера другое имя: сэр Тимоси? Но сэр Тимоси звучит как-то солиднее и вовсе не прыгает с такою легкостью, как сэр Твикэнгэм! Если Корнелия откажет ему, то половину отказа нужно будет приписать исключительно этому обстоятельству.

"Дорогой мой брат! Я не разсчитываю на особенную откровенность, но какой-то тайный голос шепчет мне на ухо, что ты побывал в Сторнли только два раза и уже убедился в истине нашего давнишняго открытия, что Полюсы имеют магнитную силу! Если это так, то зачем же мы должны скрывать ее от самих себя? Не знать своей особенной характеристики, я считаю за глупость. Если люди одарены способностью привлекать, то они должны держаться в средине известного круга, где не будут иметь ни малейшого повода возмущаться или, пожалуй, раскаяваться в том, что они привлекают. В этом любящая аргументы моя сестра не соглашается со мной. Если бы она согласилась, то, право, оставила бы свои аргументы.

"Adieu! Я так тупоумна, что сомневаюсь, довольно ли ясно высказала тебе свои идеи.

"P. S. Лэди Гостр только что увезла Эмилию в Ричфорд на целую неделю. Папа завтра отправляется в Бидпорт".

Вильфрид с нетерпением прочитал это коротенькое и еще довольно слабое упражнение в изложении тонких оттенков чувств. - Зачем она в письме своем не обращается прямо к здравому смыслу? спросил он, с несправедливостью, свойственною мужчинам, которые требуют изложения фактов, забывая, что очень мало нашлось бы фактов, которые доставляли бы почте пищу, и что указания, предположения и намеки есть единственный язык для сообщения фактов, которые не осуществились, но осуществление которых возможно. В полусвете глаз лучше различает предметы.

- Кажется, надобно съездить туда, сказал он самому себе, задумчиво глядя на приписку, как будто она обладала способностью ускользнуть и обмануть его. - Неужели она хочет сказать, что Корнелия черезчур часто видится с этим Барретом? - и вообще что она хочет сказать? - Некоторые места были совершенно ясны, в других он ровно ничего не видел; третьи представляли собою двусмысленность, - а двусмысленности такия чудовища, которые поглощают друг друга, так что после них ничего не остается. Кончилось, однако, тем, что он начал немного догадываться, разсердился и пришел к заключению, которое на другой день в полдень доставило его к дверям Брукфильдского дома. Он сделал несколько неприятных усилий взглянуть на то место, где в последний раз виделся с Эмилией при полулунном свете, и только на один момент позволил себе полюбоваться картиной, которую быстро нарисовало его воображение. Повидимому, в доме не было ни души. Гэйнсфорд, лакей, доложил, что по его мнению, барышни на верху, но не вызвался послать к ним горничную. Он стоял в почтительной лакейской позе, с видом собаки, которая бы засмеялась, если бы могла, но будучи лакеем, вне своей натуральной сферы, Гэйнсфорд ничего не мог сделать.

- Вот образец нового способа дрессировать прислугу! подумал Вильфрид, отвернувшись от лакея. Это в своем роде фарс, разыгрываемый в её бенефис! Негодяй этот спустится вниз и разразится смехом. Догадываюсь, в чем дело. Эта женщина Чомп держит их как пансионерок.

Вильфрид ухватился за эту идею и приготовился обойтись с барышнями высокого полета, как с настоящими пансионерками. Он не ошибся в своем предположении, - это подтверждалось тем, что сестрицы, услышав его крики в корридоре, спустились вниз, и молча указывая пальцем на верхний этаж, казались далеко не тем, чем бы следовало им быть, что составляло цель их жизни. Вильфрид начинал ощущать, что чувство его превосходства над ними переходило в презрение.

но вследствие этого я не хочу сдерживать свой голос.

И Вильфрид залился продолжительным принужденным смехом. Чувствительным молоденьким барышням не нужно было другого урока, чтобы заставить их придти в нормальное состояние. В одну минуту оне отклонились немного назад и начали весело смотреть на брата, как будто он был комический актер, решившийся смехом своим выиграть пари. Не много найдется таких кислых вещей, как глотание своего собственного принужденного смеха. Вильфрид однако проглотил его, и, для пополнения неловкой паузы, приступил к назиданиям. Его сестры, сохраняя театральную позу, слушали его с напряженным вниманием, возражали на его фразы только одним движением бровей и улыбались. Вильфрид видел, что молчание сестер начинало его обезоруживать. И в самом деле, еслибы в житейских наших делах употреблялось одно молчание, женщины всегда брали бы верх над мужчинами. В немом зрелище оне всегда умели бы занять такую позицию, которая доставляла бы им возможность действовать наступательно и оборонительно. Совсем другое дело, когда в представлении употребляется живая речь. Так и теперь, когда Арабелла высказала общее желание, чтобы мистрисс Чомп уехала от них в тот же день, желание, основанное на том, что эта лэди самым холодным и безжалостным образом изгнала из их дома все удовольствий, все, что принадлежало внешнему миру, - Вильфрид снова овладел своим превосходством, снова стал на твердую ногу и снова приступил к назиданиям. Среди поучительной лекции, у дверей раздался крик, изумивший даже его: до такой степени сильно звучал в нем ирландский акцент.

- Вот и лэди, которую вы вызвали сюда своим криком, - говорил холодный взгляд Арабеллы, в ответ на взгляд Вильфрида.

Брукфильдския барышни сидели, сложив руки, между тем как Вильфрид обратился к мистрисс Чомп, которая в голубом атласе с головы до ног, в несколько прыжков очутилась перед ним с восклицанием: - Неужели это мистер Вильфрид?

- Он самый, ма'м.

Вильфрид поклонился, так, что даже и склонные к порицанию барышни не могли отказать ему в достоинстве, если только он не имел в виду быть фамилиярным, - а если имел, то ему за это верояино заплатили. Смачный поцелуй, вместе с девизом: - "Да будет тому стыдно, кто подумает об этом дурно", - покрыл его щеку.

Вильфрид принял это приветствие, как человек, показывающий вид, что ему льстят.

- Так это вы-то и есть мистер Вильфрид! сказала мистрисс Чомп. - А я сейчас уезжаю. Я ужь уложила свои вещи и шляпки и хоть сию минуту в дорогу; потому, мой друг, что там, где нет никого, кроме женщин, - никогда не должно оставаться. Какой вы красавец! Кто бы мог подумать, что такой маленький мальчик, как Поль, будет отцом такого славного большого сына, с вашими усами и вашими голубыми глазами! Кажется, они у вас голубые, или немного сероватые? - И мистрисс Чомп нагнулась, чтобы пристальнее разсмотреть глаза Вильфрида. - Какой бы ни был их цвет, но они убийственны! А я знала вас, когда вы были еще не больше моей подвязки! О, сэр! поговорите об этом, иначе мне придется думать о гробе. Вы рады меня видеть? - Скажите, да? Пожалуйста.

- Очень рад, отвечал Вильфрид.

- Клянетесь честью?

- Клянусь честью!

- Милые мои (мистрисс Чомп обратилась к барышням), я останусь! Благодарите за это нашего брата, хотя вы и не виноваты, что родились девушками.

Поставленные этой женщиной в необходимость слушать, подобно пансионеркам, её доводы, барышни встали в одно и тоже время и хотели удалиться, как мистрисс Чомп моментально повернулась кругом и схватила руку Арабеллы.

- Посмотрите сюда! вскричала она, обращаясь к Вильфриду.

Арабелла сделала усилие освободить свою руку.

- Посмотрите! Оне ревнуют меня, мистер Вильфрид, - потому что я вдова, и в глазах их становлюсь отвратительным существом, - бедные милашки! У нас на дню раз по двадцати бывают стычки; - хорошо еще, что я такая терпеливая, что меня трудно взорвать на воздух. На самом же деле, я вся порох, - до последней ниточки! еслибы я родилась мальчиком, меня следовало бы назвать Сальпетром (селитрой). Покойный Чомп часто говаривал, что во мне не было даже дробинки, чтобы убить какого нибудь гуся. Бедняжка! теперь он на том свете. Когда заговорю о нем, - мне так и захочется расцаловать кого нибудь. Мистер Вильфрид, я начну с девиц, и позволю себе кончить вами.

Арабелла была первою жертвою. Сопротивления её были весьма слабы. - Ма'м! произнесенное Корнелией, заглохло под толстыми губами мистрисс Чомп. Адель вела себя лучше; под взглядом Вильфрида она была разсудительнее; получив поцелуй, она в тот же момент стерла его заранее приготовленным носовым платком.

- Тут дело кончено! сказала мистрисс Чомп. - Теперь, мистер Вильфрид, - очередь за вами.

Барышни убежали. Невозможно представить себе того отчаяния, в котором оне находились. Эта женщина явилась между ними, как какой нибудь демон. Оне понимали свое уничижение, как понимали и то, что уничижение это происходило не столько от её вульгарности, сколько от их собственной неспособности бороться с ней, и от следующого затем болезненного сознания своего безсилия. - Со всяким интеллектуальным противником оне бы еще поборолись; но эта громадная, грубая, неуклюжая машина была им не по силам. Поведение Вильфрида хуже, чем безсовестное, заслуживало полного порицания; не смотря на дарованную от природы особенную способность находить недостатки в других, брукфильдския барышни не решались на открытое порицание собсгвено потому, что легкость манер и непринужденность его в обращении представляли собой огромный контраст их жалкой ненлходчивости и неловкости. Цивилизованные натуры испытывают иногда, а люди с проницательным умом должны всегда испытывать неприятное ощущение, когда не могут находиться на смеющейся стороне: - боязнь смеха с их стороны есть уже инстинктивное к нему уважение.

Обед опять свел всех вместе. Вильфрид занял место отца, против тетки Лопин, и увеличивал отчаяние сестер соблюдением всех обязанностей хозяина дома в отношении к незванной страшной гостье, которая, благодаря его приезду и обращению с ней, снова водворилась между ними. Он был непонятен. Его поездка в Сторнли произвела в нем совершенную перемену. До этой поездки ему нравилось, когда его ласкали, когда угождали ему, и все, что думали сестры, он находил прекрасным; для них он был томным, длинноногим, равнодушным кавалером, представителем мужчин; он распоряжался различными предметами, смеялся над ними, восхищался ими, но всегда с какою-то покорностью оставался на заднем плане. Теперь же, без всякой заметной градации, превосходство его над ними сделалось очевидным; так что при той раздражительности, при том страхе, в котором оне находились, оне не могли, даже с помощию своего сложного умственного механизма, взглянуть на него свысока. Оне пробовали это сделать; пробовали думать о нем, как об изменнике, заслуживающем полного пренебрежения, и не могли. Его уменье выражаться, его обращение, его манеры были неподражаемы. Когда он сообщил мистрисс Чомп, что нанял на летний сезон яхту и, после преувеличенного описания её качеств, прибавил: - я и яхта моя к вашим услугам, - сестрицы чувствовали себя существами, разрезанными пополам, - так что одна половина сильно порицала его поведение, а другая не менее того одобряла его манеры. Поклон, улыбка, все, все было верх совершенства. Брукфильдския барышни должны были сделать усилие, чтобы отменить свой строгий приговор.

- О! вскричала мистрисс Чомп: - ужь если вы наняли яхту, мистер Вильфрид, то не захотите ли запастись аристократией?

- Да еще такой, что вы не иначе разсмотрите какой нибудь титул, как с помощию телескопа, - сказал Вильфрид.

- Вы получите место почетного капитана!

- Так будьте уверены, - приеду! если только на яхте соберутся лорды и настоящия лэди. Буду больна, как кошка, а все-таки приеду. Приеду, хотя бы вся внутренность повернулась во мне. Я часто говаривала Чомпу: - "О, если бы ты родился лордом, - если бы только коснулись до плеч твоих и сказали: будь кавалером! о, Чомп! - говорила я: - тогда тебе не было бы надобности напоминать другим о любви, почитании и повиновении". Бедняга! ему не суждено было дожить до такого счастия! Мистер Вильфрид, что же вы не подчуете меня вином? Ведь я, пожалуй, расплачусь, как это бывает со вдовами!

Частые возлияния вина останавливали слезы мистрисс Чомп; они повторялись до тех пор, пока необходимость не стала принуждать ее останавливать поток своих речей; она раскраснелась как вареный рак, когда наконец язык её начал заплетаться. Барышни удалились, лишь только услышали, что к разговору присоединилось имя их отца. Это было глупо: оне могли бы подметить, какой эффект произведут на восприимчивые чувства Вильфрида некоторые намеки, сделанные в полусознательном состоянии; но оне были обезкуражены и уничтожены и все, что ни делали, было очень глупо. Кроме оскорбления, нанесенного их тонкому, разборчивому вкусу, оне становились мишенью для стрел, которые наносят раны более роковые, чем всякия другия стрелы. Никакая насмешка не обезоруживает нас так вполне, как наша собственная.

Находил ли Вильфрид, или нет, состояние своих сестер благоприятным для выполнения своих планов, неизвестно, но только он не давал им времени собрать свои разбросанные силы. В одиннадцать часов вечера он послал к Арабелле попросить ее в библиотеку. Совет, состоявшийся в верхних аппартаменгах, позволил Арабелле спуститься вниз с полным убеждением, что она приготовилась к открытию неприязненных действий и к тому, чтобы сорвать маску с лица Вильфрида.

Вильфрид начал без околичностей, приступил к делу прямо, как будто в нем изчезло всякое уважение к особенному гениальному уму, которым отличались Поли.

- Я послал за тобой, чтоб сказать несколько слов об этой женщине, которая, я вижу, безпокоит вас. Очень сожалею, что она в нашем доме.

- В самом деле! сказала Арабелла.

- Сожалею, что она у нас в доме, не столько за себя, сколько за вас, особливо если сближение ваше, повидимому... Впрочем, нет надобности этого и объяснять. Это происходит от ваших вечных совещаний. Ты старшая сестра. Почему бы тебе не действовать по внушению разсудка, который у тебя весьма здравый? Ты слушаешь Адель, которая еще молода, или тобой управляет взгляд Корнелии. Результатом всегда будет сцена, которую я видел сегодня. Признаюсь, это изменило мое мнение о вас, - да, изменило, к сожалению. Эта женщина гостья вашего отца, - не оказывая ей внимания, вы можете обидеть ее, а обидев ее, вы обидите отца. Вы не можете открыто пренебрегать ею, - не оскорбив его. Кажется, это ясно. Он этого требовал и вы должны были исполнить. Вам раньше следовало бы оказать решительное сопротивление и одержать победу.

- Появлением своим в нашем доме она обязана одному жалкому недоразумению, сказала Арабелла.

- Чему бы то ни было, а она здесь. Это "существенно", как выражалась ваша старая гувернантка, мадам Тимпан.

- Неужели же протест против такого невежества и грубости можно принять за непокорность родителям? спросила Арабелла.

- Она груба, сказал Вильфрид, кивнув головой. - Но и ваше обращение вдова тоже может назвать грубостью.

- Нет, этого ты бы не сказал, если бы тебя заперли с ней в одном доме, если бы ты испытывал постоянное отвращение. Прошу тебя, Вильфрид, не употреблять при мне подобных сравнений. Обвинение в грубости не может растрогать нас.

- Конечно, нет, соглашался Вильфрид. - Вы имеете право протестовать. Я не одобряю только формы протеста - и больше ничего. Протест девочки... но ты жалуешься на употребление мною сравнений.

- Я жалуюсь, Вильфрид, на недостаток в тебе сочувствия.

- Не к тому ли, что в течение двух, трех недель вы должны так близко слушать грубый выговор ирландки? Это бедное создание не так еще дурно; у нея очень доброе сердце. Неужели для вас тяжело вынести причуды старухи в течение этого времени и получить за то в награду ни более, ни менее, как Бесворт?

- Очень тяжело; это видно из того, что для устранения зла, мы отклонили от себя такой богатый подарок.

- Каким это образом?

- Очень просто: отказались от Бесворта.

- Отказались! Этот-то отказ и заставлял вас давича сидеть на кончиках стульев? Так вы отказались от Бесворта? Я боюсь, что это слишком поздно!

- Ах, Вильфрид! неужели ты не знаешь, что с покупкой Бесворта соединяется нечто более?

- Ты хочешь сказать, что мой отец желает передать этой женщине свое имя? хладнокровно сказал Вильфрид. - Кажется, у вас найдется на столько здравого смысла, чтобы понять самую простую вещь: если вы делаете его собственный дом неприятным для него, то сами же и заставляете его прибегнуть к этой мере. Ха, ха! Мне кажется, тут ничего нет страшного, особливо если вы будете продолжать свои совещания. С своей стороны, я должен сказать, что относительно Бесворта мы зашли так далеко, что отступление невозможно.

- Почему?

- Я везде рассказал, что место это уже наше. Я делал это по вашему же внушению. Бесворт для меня не имел никакого значения до тех пор, пока вы не начали плакать о нем. Теперь я не стану тебя задерживать. Я знаю, что могу положиться на твой здравый смысл, если ты сама на него положишься. Спокойной ночи, Белла.

Белла собралась было уйти, как к ней неожиданно возвратилась особенная бодрость и в голове блеснула светлая мысль. Вильфрид, заметив, что она хотела что-то сказать, отворил ей дверь. Арабелла поцаловала его и удалилась, чувствуя, что ее выпроводили.

По приходе в свою комнату, Арабелла приступила было к подробному описанию своего свидания с братом, как вдруг пришло послание, требовавшее, чтобы Адель спустилась вниз.

- А! вскричал Вильфрид, схватив руку Адели. - Нет, нет! я ее не выпущу. Вы, может, и прекрасная барышня, но в то же время и плутовка; мало того, очаровательная плутовка, как отзывался о тебе один мой приятель. Не хочешь ли, я вызову его на дуэль, и буду драться на пистолетах, на саблях, - на чем прикажешь! пусть он утонет в своей крови, за то, что считает тебя хорошенькой плутовкой.

Адель старалась отклонить от себя этот старинный фамильярный образ разговора, заключавший в себе частию шутку, частию лесть; с тех пор, как Брукфильд поступил под управление великой идеи, подобного рода разговоры были совсем оставлены.

- Ну, пожалуйста, скажи, для чего ты призвал меня сюда?

- Чтобы дать урок, как следует сидеть на стульях. Вот таким образом, "Адель, или сестра-пуританка": сядьте на самый, самый кончик стула, ваши глазки пусть читают что нибудь - на потолке, и...

- О, Вильфрид! неужели ты не можешь позабыть этой несносной сцены? вскричала Адель с легкой досадой.

Вильфрид постепенно навел ее на разговор о Бесворте.

- Поймите меня, сказал Вильфрид: - в этом деле я нисколько не заинтересован. Идея принадлежит вам, я хочу сказать, принадлежит хорошенькой сестре Адели, которая состоит президентом в совете трех. Эта молоденькая женщина отвечает за все последствия, за все, что делают её сестры. Я тут не виноват. - Если мы поссоримся, то я отрежу один из твоих локонов.

- Мы никогда не поссоримся, нежно сказала Адель. - Но если... прибавила она.

Вильфрид поцаловал её голову.

- Если что?

- Ничего; ты должен сказать мне, кто говорит обо мне так оскорбительно; мне это не нравится.

- Не прикажете ли передать о вашем неудовольствии?

- Я спрашиваю об этом, потому что могу сама защитить себя.

- В таком случае я припрячу его, чтобы спасти его жизнь.

Адель сделала гримасу и Вильфрид продолжал:

- Кстати, - я хочу познакомить тебя с лэди Шарлоттой: - вы полюбите друг друга. Она уже любит тебя, и говорит, что у тебя недостает светского лоску; но в этом отношении могут быть два мнения.

- В таком случае вы не сойдетесь, и для решения вашего диспута, вы должны встретиться. На счет Бесворта мнения ваши одинаковы. Я не видывал женщины, которая была бы так влюблена в это место, как лэди Шарлотта.

- В это место? выразительно спросила Адель.

- Не безпокойся, пожалуйста. Я понимаю. Она не выйдет за меня без Бесворта, - можешь быть уверена.

- Вильфрид, Вильфридь! неужели ты сделал ей предложение, как владетель Бесворта?

Вильфрид потупил взгляд и стал смотреть в пол.

- Теперь я вижу, почему ты должен все еще желать его покупки, продолжала Адель. - Быть может, ты не знаешь причины, почему это невозможно...

- Ужь не опять ли мистрисс Чомп - причина такой невозможности? сказал Вильфрид. - Конечно нельзя не отдать преимущества имени Поль. Если она честолюбива, то это имя возвысит ее. И право, презабавно будет видеть нашего дорогого старика влюбленным.

Адель крепко прикусила нижнюю губку.

- Вильфрид, к чему ты так легко судишь о подобных предметах?

- Легко? Я последний из всех, которые способны судить легко о девяноста тысячах фунтов.

- Неужели у нея так много денег?

И Адель пристально посмотрела на брага.

- Какой нибудь бедный джентльмен не задумается присвататься к ней. Если я возьму ее на яхту, то кто нибудь из братьев или дядей лэди Шарлотты непременно подцепит ее на удочку.

- Превосходная была бы вещь, если бы ты взял ее! сказала Адель.

- Превосходная! и я это сделаю, если ты желаешь.

- Неужели ты можешь терпеть подобную женщину?

- Разве ты не знаешь, что я не имею привычки сидеть на кончике стула?

Адель моментально встала с места и с подавленным вздохом сказала:

- Милый Вильфрид! - ты зачем-то призвал меня сюда... зачем же?

- Собственно за тем, чтобы сказать, что вы должны быть любезны к гостье вашего отца.

- Брат! я находилась под влиянием какого-то страха; но я столь хорошого о тебе мнения, что с этой минуты не позволю себе подчиняться этому чувству. Если любезностью можно приобресть Бесворт для тебя, то вот моя рука.

и глупую заносчивость, которые только и можно видеть между мещанками. Бросьте вы это. Лэди Шарлотта заметила это с первого взгляда.

- Ну и я, мой брат-хамелеон, не останусь у нея в долгу за этот комплимент, - сказала Адель про себя, торопливо возвращаясь к сестрицам вместе с поручением пригласить Корнелию в библиотеку. В подобных случаях для этой лэди требовались убеждения и довольно сильные, но теперь слова Адели: - брат подумает, что у тебя есть основательные причины отказаться от его приглашения, - немедленно привели ее к ступенькам лестницы.

Вильфрид, с сложенными на груди руками и нахмуренными бровями, ходил по библиотеке. Корнелия остановилась в дверях.

- Вильфрид! ты желаешь говорить со мной? и наедине?

- Я не хотел поздравить тебя публично, вот и все. Я знаю, это было бы несогласно с твоим вкусом. Мы затворим дверь и присядем, если для тебя все равно. Да, - поздравляю тебя от души, - сказал Вильфрид, поставив для Корнелии стул.

- Могу ли я спросить, с чем?

- А разве, по твоему, предстоящий брак не заслуживает поздравления?

- Иногда: смотря по обстоятельствам.

- Ну хорошо; брак еще впереди. Поздравляю тебя с предложением.

- Благодарю.

- Конечно, ты принимаешь его?

- Конечно, нет.

После этого вступления, Вильфрид долго оставался безмолвным, так что Корнелия стала испытывать некоторое безпокойство.

- Я хочу, чтобы и ты меня поздравила, сказал наконец Вильфрид. - Нам беднякам, как тебе известно, не делают предложений. Я буду говорить с тобой откровенно. Мне кажется, лэди Шарлотта Чиллингворт согласится выдти за меня, если... Она без ума от Бесворта, и, мне кажется, нет надобности говорить тебе, что так как она занимает в обществе довольно видное место, то и я с своей стороны должен чем нибудь выказать себя. Когда вы писали мне о Бесворте, я знал, что дело это было решеное. Я так и объявил ей и... Впрочем, не стоит говорить об этом; мы с тобой понимаем друг друга. Она выйдет за меня, когда... Тебе известно, в каком положении находятся младшие члены аристократического семейства. Отец её пер Англии, с небольшим влиянием. Он мог бы выдвинуть меня вперед... У него большое семейство и лэди Шарлотта ничего не имеет. Я уверяю, что вы не станете судить о ней, как могли бы судить простые люди. Она делает мне особенную честь.

- Вильфрид! ведь она, кажется, гораздо старше тебя? сказала Корнелия.

- Или, другими словами, прибавил Вильфрид: - ты хочешь сказать, что она выходит за меня из разсчета.

- Я вовсе об этом и не думала.

- Скажи по совести: у тебя не было этой мысли?

- Ты говоришь так, что становится неприятно; я ничего подобного не слышала.

- Но ты верно думаешь, что я поступаю неблагоразумно, решаясь взять себе жену из знатного дома?

- Могу тебя уверить, что на уме у меня ничего подобного не было.

- Значит, ты одобряешь бедные брачные союзы?

- Почему же ты отказываешься от сделанного тебе предложения?

Корнелия вспыхнула и задрожала; в этот момент предательское притворство ее покинуло.

- Неужели вы хотите выдать меня за муж за человека, которого я не люблю? - спросила она взволнованным голосом.

- Ну хорошо, хорошо! - И Вильфрид оставил этот разговор. - Скажи пожалуйста, для чего ты употребляешь все свои усилия, чтобы остановить покупку Бесворта?

- Напротив: в этом деле я не принимаю никакого участия.

- А еслибы ты знала, как глубоко я им заинтересован!

- Вильфрид, - дорогой мой брат! - Корнелия бросилась к нему и схватила его руку: - главнее всего я желаю, чтобы ты был любим. Подумай об ужасе брачной жизни без любви, каким бы блеском ни была окружена эта жизнь! Разве женщина, отдавая свою руку, делает какие нибудь условия? Не отыскивает ли сама любовь возможности одарить, наградить чем нибудь любимый предмет? Я желаю тебе жениться хорошо, но главнее всего желаю, чтобы ты был любим.

Вильфрид обеими руками сжал голову Корнелии и устремил на нее пристальный взгляд.

- Ты, на мои глаза, никогда еще не бывала так хороша, сказал он. - К тебе воротились прежние припадки стыдливости, вызывающия на твои щечки такой чудный румянец. Отчего ты дрожишь? Кстати, в последнее время ты, кажется, значительно изучила эту науку?

- Какую науку?

- Науку любви.

Поток крови прихлынул к голове и щекам Корнелии.

- Давно ли это продолжается? спросил Вильфрид.

Отступление было невозможно. Глаза Корнелии были потуплены; предстояло или взглянуть на брата, или признаться виновной.

- Что такое это?

- Ну ничего, моя милая девочка! сказал Вильфрид утешающим тоном. - Я могу помочь тебе, и помогу, если ты примешь мой совет. Я всегда знал твое сердце за самое благородное и нежное, не смотря на ледяную оболочку, которою ты так хорошо умеешь прикрывать себя. Скажи, давно ли это продолжается?

- Вильфрид!

- Ведь ты нуждалась в откровенности?

В настоящую минуту Корнелия менее всего нуждалась в ней.

- Я слышал об этом, догадывался, и теперь убеждаюсь. Скажи откровенно, как далеко ты зашла в этом деле?

Вильфрид молчал. Заметив, что её эхо не было принято за ответ, Корнелия тихо, с видимым страданием в душе, произнесла имя брата. Это тронуло его сердце, способное к большой восприимчивости нежного чувства. В эти минуты как будто вокруг него витал призрак Эмилии; он поцаловал руку Корнелии, и более не мог уже продолжать своих жестоких вопросов.

Следующий вопрос Вильфрида был для Корнелии освежающей росой.

- Ну что Эмилия? была ли она всем довольна в последнее время?

- О, совершенно. Поет теперь с большим одушевлением.

- Значит, она весела?

- Только что не резвилась. Глаза её сделались такие круглые и светлые.

- Поэтому она здесь всем и всеми довольна?

- Иначе не могло и быть.

- Ну да, да! Будто ужь вы и не пожурили ее за побег из дома лэди Гостр?

- Мы даже ни разу не намекнули на это, да и ей не позволяли.

- Даже и ей не позволяли! повторил Вильфрид с гримасой. - И она теперь весела?

- Совершенно.

- Я хочу сказать, не хандрит ли она?

- Отчего же ей хандрить?

Корнелия находилась под слишком тяжелым гнетом своих собственных чувств, чтобы допустить какое нибудь подозрение: вопросы Вильфрида доставляли ей большое облегчение.

не думая, что её слова быстро возвращали Вильфриду всю его суровую разсудительность.

Наконец он сказал: - надеюсь, тут нет ничего похожого на предстоящий брак?

- На предстоящий брак!

- Да; ты не дала еще слова быть верной этому человеку?

Корнелия хотела было уклониться от ответа, но тотчас же увидела всю безполезность подобной попытки.

- Только не мне.

- Я говорю одно, что можно было бы сделать это. Романтичная любовь бывает упорна. Я говорил с тобой откровенно: - хочешь ли быть на моей стороне? Я не оскорблю ни этого человека, ни его чувств.

Вильфрид остановился, но повидимому только для того, чтобы убедиться, что правды ожидать нельзя, за исключением разве проблесков её во время молчания. Корнелия, казалось, привыкла к новой атмосфере, в которую Вильфрид вовлек ее, нисколько не думая о том, что будет дальше.

отца и своих собственных. Она очень богата!

- О, Вильфрид!

- Деньги, как всем известно, везде разыгрывают весьма важную роль.

- Принесла ли тебе, Вильфрид, пользу твоя последняя школа?

- Эта женщина, повторяю я, богата, а нам нужны деньги. Мало того, что мы нуждаемся в деньгах, но чем больше будем их иметь, тем больше у нас будет силы. Словом, от этого зависит наше положение.

- Да, да; от этого зависит наше положение. Если вы, не имея денег, стараетесь занять в обществе видное место, то становитесь предметом насмешки. Презрение к деньгам - это такая глупость, в которой никогда не позволят обвинить себя девицы высшого сословия. Ты знаешь, я люблю тебя, и потому скажу тебе вот что: - тебе представляется шанс, - не упускай его. Тебе угрожает нечто неприятное, - но ты можешь этого избегнуть. Было бы сумасшествием оттолкнуть от себя подобный шанс; ты непременно должна воспользоваться им. Что может быть яснее? Ты же никому еще не дала слова выдти замуж?

Корнелия робко приблизилась к брату: - сделай милость, говори проще, сказала она,

- Я говорю тебе об этом предложении.

- Да; но что же такое угрожает мне, чего я могу еще избегнуть?

- В намерениях отца относительно мистрисс Чомп нет ни малейшого сомнения.

- Неужели он думает...

- Он думает жениться на ней.

- Что же будет с тобой, Вильфрид?

- Вильфрид! неужели ты за одно вместе с ними? возможно ли это? Неужели ты можешь равнодушно смотреть на унижение нашего дома?

На перекор досаде, Корнелия снова овладела присутствием духа. Серые глаза Вильфрида остановились на ней с каким-то странным выражением. Его можно было извинить, что он не замечал величия здания, которому грозило разрушение, здания невидимого для целого света, но все-таки громадного, великолепного.

"для мельницы нужен помол, для органа - мехи". Тебе должно быть хорошо известно (и Вильфрид наклонился к Корнелии с самой сомнительной нежностью в тоне своего голоса), тебе должно быть известно, что все органы требуют пищи, требуют воздуха, который раздувал бы мехи, - но ты сделаешь страшную ошибку, если хотя на минуту допустишь предположение, что человеческий орган требует точно такой же пищи, как и орган в хильфордской церкви.

- Спокойной ночи, сказала Корнелия, сомкнув свои губки, чтобы более уже не раскрывать их.

- Да, милый Вильфрид; лучше видеть в тебе зверство, нежели восторг над разрушением того, что было в тебе благородного.

С этой фразой Корнелия удалилась.