На рассвете.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: На рассвете. Глава III. (старая орфография)

III.

Судьба Болгарии представляет много любопытного. Некогда, как известно, она была не только государством, но даже великой державой, потом пала, и нет в этом ничего удивительного - такова судьба многих великих держав. После падения Болгарии все об ней забыли, и она сама забыла о себе. Ее так основательно забыли, что ни в истории, ни в географии, ни в статистике, ни в этнографии, ни в литературе и помину об ней не было. Болгар причислили к той же категории, как и половцев, печенегов, хозар, и ученые представляли их себе обитателями Геродотовой Скифии, а название турецкой провинции считали просто административным названием. Одним словом, все забыли про Болгарию, а главное она сама забыла про себя. В начале нынешняго столетия болгарин не считал себя болгарином: это был просто райя по праву, по обязанности, по рождению, и никто лучше, аккуратнее, совершеннее его самого не мирился с совершившимися фактами и не приноравливался к обстоятельствам.

Такая-мол уж судьба: собака родилась собакой, а райя - райей! Ведь с судьбой ничего не поделаешь: болгарин и мирился с нею с примерной покорностью, и был самым верноподданным слугой падишаха. Волновались и протестовали греки, сербы, албанцы; болгарская территория бывала театром войн; Турция начала разлагаться, а болгары оставались все такими же верноподданными, и только около 1850 года начала зарождаться в них потребность свободы. Но стоило ей только зародиться, и жизнь быстро пошла вперед. Зерно народной независимости, скрытое где-то в глубине, не проростало в продолжение нескольких веков, и вот теперь росток стад развиваться с удивительной силой и быстротой, а с помощью печати распространял корни и ветви по всей стране! Появились совершенно новые вопросы. Болгары стали поговаривать о народной церкви и о политических правах. Первым вопросом занялась цареградская печать; второй вопрос разбирался в книгах, брошюрах и журналах, писанных и издаваемых за границей. Извне и изнутри все начало будить народ от векового сна; в сущности же он сам просыпался. Пробуждались различные общественные классы, но преимущественно оживали мещане и крестьяне, и в народе появилось новое, незнакомое ему чувство: любовь в родине. Родина! Эта идея и не существовала для болгар до 1850 года. К следующем десятилетии она начала зарождаться. Между 1860 и 1870 г. ознаменовала себя делом, а в семидесятых годах искупалась в крови. В продолжение трех десятилетий она так выросла, окрепла и расцвела, что молодежь безумно увлекалась ею, всецело поддаваясь влиянию того чарующого романтизма, который требует жертв и укрепляет характеры.

Таким романтиком был Стоян, сын кабатчика из Кривены. Во время необдуманной, отчаянной вспышки хаджи Димитра (1868 г.) он был еще подростком и не участвовал в деле только по независящим от него обстоятельствам. Он тогда учился в Бухаресте, а его заблаговременно не уведомили, потому что принимали за маломомчэ (мальчишку). Сам же он считал себя человеком вполне способным жертвовать жизнью для блага родины. Узнав о печальном исходе предприятия, Стоян пошел к одному из членов болгарского комитета, заседавшого в столице Румынии, и спросил:

- Почему меня своевременно не известили?

- Да ведь тебе не больше семнадцати, восемнадцати лет.

- Но ведь я крепок и здоров.

- Впрочем, - прибавил член комитета: - это было безумное предприятие.

- Безумное предприятие?! - воскликнул он в негодовании.

- Они безполезно пропали.

- Безполезно?!

Он пришел в изступление: выбежал, плакал и долго не мог успокоиться. Почему ему не пришлось разделить участь хаджи Димитра и его товарищей? ему стало больно, досадно; эти чувства сроднились с его характером. Он с ними рос, высказывал их отцу, матери, бабке, сестре, всякий раз, когда приезжал из Бухареста домой. Таким образом он заражал патриотизмом свою семью, свою деревню, а от них заимствовал ту привязанность к земле, которую ослабляют космополитические взгляды. Он воспитывался в Бухаресте, в европейском городе; отец ни в чем не отказывал ему; поэтому он жил удобно, вращался среди образованных людей и вполне мог оценить разницу между жизнью в цивилизованном городе и в кривенской мэгане. Не зародись в нем чувство патриотизма - он, конечно, также вполне оторвался бы от своей среды, но думал бы только о себе. Только благодаря той идее, которая жила в его сердце и владела умом, Стоян совершенно позабывал лично о себе. Зато отец думал о нем, и когда он вернулся домой, окончив образование, старик прямо спросил сына.

- Ну... что же будет теперь?

- Как что будет? - в свою очередь спрашивал сын.

- Что ты намерен делать?

- Я еще сам не знаю.

- Не хочешь ли заменить меня в мэгане?

- Нет... не хочу.

- Да и я не особенно охотно уступил бы тебе это дело. Я еще лет двадцать могу стоять за прилавком и готовить кофе. А двоим нам нечего здесь делать, так как только в ярмарочное время мне нужен помощник...

- Да ведь я уйду.

- Не знаю - куда... Буду искать работы.

- А не хочешь ли взяться за готовую уже работу?

- С удовольствием.

- Знаешь ли ты хаджи Христо из Рущука? Я уже говорил с ним, и он согласен поручить тебе счетоводство и корреспонденцию на румынском и немецком языках.

Стоян принял предложение и через несколько дней поселился в Рущуке. Ему пришлось заняться торговлей. Сношения хаджи Христо были очень обширны и простирались до Трансильвании. Стоян понравился ему. Но торговля не особенно привлекала Стояна; впрочем он занимался делом, пока не начались новые политическия волнения, которые были продолжением недавно подавленных турками. Так как усмирение не уничтожало причин, способствовавших волнениям, то последния снова должны были появляться, и на самом деле появлялись.

Вне границ оттоманской империи, в Бухаресте, в Белграде и в других местах, работали втайне комитеты, носившие разнообразные названия: центрального, революционного, народного, славянского, македонской лиги и тому подобные. Все они имели значительное влияние, но не непосредственное. Газеты их, воззвания, прокламации - все это читалось, но все это имело значение только советов, указаний. Настоящая же деятельность должна была совершаться у турок на глазах, внутри страны. Она сосредоточивалась по городам: в школах, в церквах, в читальнях, где оне находились.

В Рущуке была такая читальня, и Стоян сделался постоянным её посетителем.

Читальня, поддерживаемая городской знатью, находилась в цветущем состоянии. В ней были не только газеты и журналы, но даже библиотека, из которой можно было брать книги на дом. Она состояла под присмотром чорбаджи болгарской общины, который должен был отвечать перед пашей за нравственную пищу, почерпаемую болгарами из библиотеки. Размер этой пищи регулировался газетой "Дунай", издаваемой в Рущуке и предназначенной для охранения обывателей от посторонних пагубных влияний и для укрепления в них уважения к закону. Таково было оффициальное назначение читальни. Ни на столах, ни в шкафах её не было ничего, имеющого подозрительный вид. Газеты, издаваемые в Турции на французском, итальянском, греческом, турецком и болгарском языках, приходили по почте прямо в читальню; заграничные же издания относились сначала в конак, где подвергались просмотру специального чиновника, который задерживал нумера, заключающие в себе что бы то ни было, наводившее его на мысль о неблагонадежности. Поэтому все печатное, попадающее в читальню, отличалось благонамеренностью и доброжелательством, прежде всего, самому султану, потом его пашам, затем всякого рода высшим и низшим чиновникам, наконец всем вообще и болгарам в частности.

Под конец турецкого владычества, Рущук, благодаря железной дороге, которая была кратчайшим путем из средней Европы на восток, стал преобразовываться в европейский город, а так как, кроме того, он был резиденцией паши, начальника эйялета, то принял характер столицы. В городе стали строить европейские каменные дома, появились гостинницы и лавки, и можно было предвидеть, что запад, завоевав себе прежде всего главную улицу, ведущую от вокзала к гавани, постепенно вытеснит турецкия мазанки и из остальных улиц. Среди населения, равным образом, можно было заметить перемены, предвещавшия победу Европы над Азией. Христианское население составляли здесь: румыны, болгары, греки и армяне; к не-христианам принадлежали: турки, черкесы и евреи. Исключая черкесов, все понемногу цивилизовались; даже турчанки становились любопытнее, а христианки пробовали выходить на улицу без форменных покрывал. Румынки и болгарки охотно надевали европейский костюм, мужчины - тоже. Это был некоторого рода бунт, благодаря которому жители разделились на два лагеря: одни из осторожности оставались верными обычаю; другие, более смелые, не подчинялись ему, желая порвать с прошлым, как с признаком рабства. Среди горожан образовался даже кружок франтов и франтих, к которому, как воспитанный в Бухаресте, Стоян имел полное право пристать. То обстоятельство, что он был сыном кабатчика, не представляло в этом отношении ни малейшого препятствия. В обществе, в котором не имели понятия о родовых правах и привилегиях, не обращали внимания на происхождение и титул. В Болгарии не было ни графов, ни баронов, и только один Вогоридзс называл себя князем, но и он скоро стал не то греком, не то румыном.

Стоян, однако, хотя и не избегал общества, но не увлекался им: он искал чего-то другого.

В читальне он познакомился с представителями местной интеллигенции. Все они философствовали на одну и ту же тему: - Дай Бог, чтобы не было хуже; тогда, может быть, станет лучше.

Этим принципом руководствовался и хаджи Христо, и все члены мизлину (городского совета), избранные болгарской маиши (общиной). Такого взгляда придерживалось и громадное большинство. Это озадачило Стояна на первых порах. Он молча слушал прения по поводу разных общественных вопросов, о которых болгары любили разсуждать. Другие молодые люди тоже слушали. Между последними был юноша лет двадцати, который обыкновенно приходил в субботу и оставался в читальне все воскресенье. Стоян заметил, что этот молодой человек с удивительным вниманием слушает разговоры, но еще внимательнее читает. В воскресенье, в какое бы время ни придти, всегда можно было застать его за книгой. Он был одет бедно и несколько странно, так как на нем был полу-болгарский, полуевропейский костюм. Можно было предположить, что одежда его составилась из отдельно подаренных частей. Обуть он был в лапти. Стоян спросил однажды про него заведующого читальней.

- Кто это такой?

- Не знаю, - последовал ответ. - Зовут его Никола. Он приходит в субботу вечером, а уходит в понедельник утром... Выпросил.

- Так он две ночи ночует в читальне?

- Да, ночует, и за то взялся полы мыть. Приносить с собой свечку и, как кажется, проводит ночи за книгой.

Стоян чрезвычайно заинтересовался Николой. Ему захотелось сблизиться с ним, и с этой целью он как-то поздно вечером пришел в читальню. Через щели ставен был виден свет. В читальне кроме Николы никого не было. Он что-то писал, наклонившись над столиком.

- Здравствуй, - приветствовал его Стоян.

- Здравствуй, - отвечал Никола.

- Что это ты пишешь по ночам?

Молодой человек поднял голову, посмотрел на Стояна и ответил:

- Днем мне некогда.

Стоян подошел и увидел, что перед Николой лежит словарь.

- Что это ты пишешь?

- Я переписываю.

- Словарь?

- Да, словарь.

- Зачем же это?

- Купить мне не на что, а выучиться хочу.

Словарь был французско-сербский, изданный в Белграде в 1846 году. Никола переделывал его в алфавитном порядке на болгарско-французский, не записывая, впрочем, всех слов. Стоян посмотрел внимательно и заметил своего рода систему в записывании слов. Видно было, что Никола, переписывая, в то же время работает мысленно.

- Так ты учишься французскому языку?

- Да, учусь, - отвечал Никола.

- Учишь слова?

- Конечно; выучу слова, тогда и буду говорить.

- Надо ведь, кроме того, знать, как их выговаривать и как соединять?

- Это что такое?

"pain". Никола прочел: - "панн".

- Так пишется, а произносить надо иначе. - Стоян выговорил слово как следует. - Вот видишь, ты бы совсем неверно выучил.

- Ах, Господи! - вздохнул молодой человек.

- Что же, ты хочешь выучиться говорить?

- И говорить, и книги читать.

- Тогда тебе надо познакомиться с грамматикой, и кто-нибудь должен выучить тебя произносить.

- Что это такое грамматика?

- Она учит говорить и писать.

- Ах, как бы мне хотелось выучить ее!

- Как же у тебя появилась эта охота?

- Как?.. право, не знаю, - отвечал Никола.

- Чем же ты занимаешься?

- У абаджия (портного) работаю.

- Давно?

- Вот уж скоро будет год.

- Откуда же ты?

- Из Котла.

- А дома ты тоже работал у портного?

- Нет, я не учился этому ремеслу. Я поступил к портному только с тех пор, как пришел в Рущук.

- Чем же ты прежде занимался?

- Овец нас.

- Да, я еще в детстве выучился грамоте, а потом...

- Что же потом?

- У меня были книги, и я читал их в поле, когда нас овец.

- Какие у тебя были книги?

Никола стал перечислять: "Митарствата на Блаженна Феодора"; "Ревизъята на Святая Богородица"; "Чудесата на Святая Богородица". Первая из этих книг повествует, как грешница спаслась молитвой и покаянием; вторая описывает мучения, которые Богородица видела в аду; третья представляет подробное описание девяносто-девяти чудес, совершенных Богородицей. Сначала болгарская литература состояла, главным образом, из таких произведений. Книги эти особенно были распространены в среде, где кроме грамотности ничему больше не учили. К такой среде принадлежал Никола.

- Я читал эти книги, и мне казалось, что и нет других... В поле читал я один, а в деревне случалось и другим читывать... Но однажды, когда я пригнал ягнят на рынок в Варну, мне пришлось снести купленного ягненка к французскому консулу, и там я увидел пропасть книг... С тех пор я уж не мог успокоиться... Бросил должность пастуха, пришел в Варну и стал проситься в консулу на службу, но меня не взяли... Некоторое время я просто шатался по городу и наконец узнал, что в Рущуке есть книги.

- Должно быть, в Варне есть книги не у одного только французского консула?

- Может быть... только в Варне я уже начинал голодать. Я разсчитывал-было получить место у консула, но обсчитался, ну, и нечего было делать.

- А другого места ты не пробовал искать?

- Пробовал, и места попадались, только без книг.

- А тебе непременно книг хотелось?

- И как это у тебя зародилась такая к ним страсть?

- Говорят, что по книгам можно всему обучиться.

- Гм... Как же ты в Рущук попал?

- Это один парень сказал мне, что здесь есть читальня, в которой много книг.

- А еще что же?.. Вот я пошел из Варны в Рущук.

- Пешком?

- Ну, да... Со мной не было ни одной паричкижелезнице (железной дороге)... Я шел четыре дня, а кормился Христовым именем; так и пришел. Спросил, где читальня; указали, и, слава Богу, нашелся портной, который взялся учить меня ремеслу, а пока работаю за харчи... Работаю всю неделю, а в субботу вечером прихожу в читальню, и у меня остается таким образом целый воскресный день и две ночи. Читаю по-болгарски, но мне бы хотелось читать и по-французски.

- Так тебе хочется учиться? - спросил Стоян.

- Ах, как хочется! - отвечал Никола, весь вспыхнул {Личность овчара взята прямо из жизни. - }.

- Хочешь, я буду учить тебя?

Никола посмотрел на него с чувством глубокой благодарности. Стоян сел около него и начал объяснять французский выговор. Урок этот продолжался около получаса и кончился разговором:

- Почему тебе хочется начать учение с французского языка? - спросил Стоян.

- Потому что, как я слышал, на французском языке есть больше всего книг.

- Нет, не только, - возразил молодой человек.

- А чего ж тебе еще хочется?

- Я думаю, не найдется ли в книгах какого-либо средства.

- Против чего?

- Так ты об этом думаешь! - удивился Стоян.

- А почему бы мне не думать? Я вот слыхал, что в книгах бывают слова такия, что действуют против всяких бед... Мне не приходилось находить таких слов... Вот я я хочу поискать в других книгах.

Стоян задумался и потом отвечал:

- Дело не в словах, а в науках, которые указывают пригодные ко всему средства.

- Чему?

- Это только начало... Знание каждого языка, которых очень много, должно быть только средством к изучению наук.

- Что же это такое наука?

- Учи меня! - воскликнул он наконец.

- Хорошо, только хватить ли у тебя времени?

- Задавай мне урок в субботу на всю неделю.

- Разве учение не будет отвлекать тебя от ремесла?

- Ну, хорошо, - повторил Стоян.

Теперь Стоян нашел себе занятие, которое очень интересовало его. Пастух этот открыл перед ним целый новый мир, с которым до сих пор он только поверхностно был знакам, несмотря на то, что сталкивался с ним во время пребывания в отцовской мэгане. Он и не подозревал, что в этой среде появляются личности, подобные Николе. Желание освободиться от владычества турок легче было объяснить. С одной стороны, Сербия освободилась от него, с другой стороны - Румыния. С этой целью велись войны, распространялись среди народа разные предсказания и, наконец, отчаянная вспышка хаджи Димитра (1868) и подавление её нисколько не способствовали к успокоению умов. Все это, однако, не могло объяснить появления типа Николы. Откуда он взялся?

Никола был весьма способен: он легко понимал, усвоивал и запоминал. С каждым уроком Стоян все больше был им доволен. Он рассказал ему о форме земли, показал карту, и Никола все сразу понял и впоследствии сам уже учил географию. С большим любопытством он изучал по карте направление гор, рек, всматривался в очертание материков, усвоивал границы государств. Точно с такою же легкостью давалась ему арифметика. Казалось, что в голове этого человека находится целый запас безпорядочно усвоенных знаний, и что приходится только привести их в порядок. В полгода он изучил: простые и десятичные дроби, отношения, пропорции, тройное правило и мог начать алгебру и геометрию. Но больше всего занимала его история, которую он просто поглощал. По французскому языку он тоже сделал большие успехи: изучил выговор, знал массу слов и начал заниматься грамматикой. Однажды в субботу импровизированный учитель нашел своего ученика в превосходном расположении духа.

- Что случилось? - спросил Стоян.

- Так чего же ты так рад тому?

- Как же не радоваться? Я поступил теперь к тому taüleur, что приехал из Парижа. У него и вывеска французская, и говорят у него по-французски.

И действительно, было чему радоваться: во-первых, у прежнего хозяина Никола не получал жалованья, а теперь ему стали платить; а во-вторых, кроме того, что у нового хозяина он мог говорить на том языке, которому хотел выучиться, у него оставалось теперь гораздо больше времени для себя. У портного болгарина он должен был оставаться день и ночь; француз же отпускал его на ночь. Стоян внимательно выслушал рассказ о всех преимуществах нового места.

- А есть у тебя квартира? - спросил он.

-...Чтоб нам вместе жить? Хорошо.

- Нет, мне бы хотелось ночевать здесь в читальне... Ведь Марво (заведующий читальней) позволяет мне ночевать здесь с субботы на воскресенье и с воскресенья на понедельник.

- Поговори с ним.

- Пожалуйста, поговори! - просил его Никола.

Хаджи Христо, который был председателем управления читальни, не любил ни в чем отказывать Стояну, имея на то некоторые основания. Впрочем вопрос был пустой и даже ни в чем не противоречивший уставу читальни, так как ни один параграф этого устава не воспрещал позволять ночевать тому, кто бы об этом попросил управление. Что не запрещено, то можно разрешить. На этом основании хаджи Христо уполномочил Стояна передать Марку, что Никола может ночевать в читальне, но за то должен будет каждый день подметать ее перед уходом. Таким образом выиграли обе стороны: и читальня, и Никола. Для Николы чрезвычайно важно было то обстоятельство, что занятия его могли теперь сделаться более систематичными. Каждый день от заката солнца до двенадцати часов он учился, и никто не мешал ему, так как в Рущуке хотя и начали проявляться признаки европейской цивилизации, но еще господствовал турецкий порядок, запрещающий жителям ходить по улице после сумерек. Поэтому с наступлением ночи все выходили из читальни, и бывший пастух имел полную возможность читать, писать и даже повторять вслух, что ему было угодно. Он занимался ежедневно около трех часов; но многому можно научиться, занимаясь, конечно, усердно, хотя бы по три часа в день. Притом он учился, не отрываясь от жизни, так как днем постоянно присутствовал при оживленных разговорах, касающихся общественных вопросов, а кроме того Никола не переставал следить по газетам за ходом событий, и таким образом постоянно находил приложение вновь приобретаемых познаний к жизни.

Конечно, эти познания не превышали элементарных, но их оживляло и дополняло именно это постоянное приложение к жизни. Все приобретаемые им научные сведения он подвергал чисто субъективной оценке: ему хотелось из всего извлечь пользу для Болгарии. Таким образом в душе его зародился, развивался и укреплялся патриотизм отчаяния. Под влиянием этого чувства человек делается способным войти в союз с каким бы то ни было врагом своих притеснителей. Этого требует логика преследований. Лишь только осенило болгар сознание отношения их к Турции, среди них и стал развиваться подобного рода патриотизм; Никола был одним из носителей его.

"за кулисы" читальни. На столе, правда, лежали газеты, в шкафах уставлены были книги, дозволенные турецкой цензурой; но, кроме того, появлялись и ходили по рукам нецензурные газеты и запрещенные книги, особенно русския, а также сербския и болгарския, издаваемые в Бухаресте или Брайле; все оне ревностно читались даже благонамеренными посетителями читальни. Как оне появлялись в читальне? Берега Дуная оберегали турецкие часовые, которые не пропускали никого без паспорта и предварительного осмотра, а между тем запрещенные книги и газеты безпрестанно появлялись и появлялись.