На рассвете.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: На рассвете. Глава VIII. (старая орфография)

VIII.

Мокра была права. Тот, кто был причиной случившагося у пристани, был действительно её сын. Из конака уведомили ее и пришли звать к паше. Паша, посадив ее около себя, спросил с сладкой улыбкой:

- Ну, что, довольна ты теперь обучением сыновей за границей?

- Хизмет (судьба), паша эффендим, - отвечала она.

- Ты это не искренно говоришь.

- Я говорю то, что ты сам сказал мне в объяснение того несчастия, которое вот уже второй раз постигает меня. Еслибы я не говорила того, что сказала, то мне пришлось бы спросить тебя, и тогда ты ответил бы: хизмет!

- Почему ты так думаешь?

- Вот еслибы я говорила с тобой таким, например, образом: ведь это несовершеннолетний юноша, почти ребенок. Отдай мне его.

- Я бы не отдал его, но позволил бы тебе известить его в тюрьме и уговорить, чтобы он во всем чистосердечно сознался.

- Разве он жив? - спросила Мокра.

- Жив, иди к нему. Ты - умная женщина, и сама поймешь, что и как мы должны сказать, чтобы наставить его на путь истины. От его показаний будет зависеть степень наказания, которое он понесет.

- Разве он уже не наказан? Кажется, что несовершеннолетнему мальчику вполне достаточно того наказания, которое он уже понес.

- Этот мальчик двух жандармов изранил, а одного убил... такую шалость невозможно простить.

- Разве у султана мало заптиев? - возразила Мокра.

- Много ли, мало ли, не в этом дело, - отвечал паша. - Ты вот лучше подумай, как бы тебе спасти сына, которого я до тех пор не позволю лечить, пока он не ответит на вопросы, заданные ему агой. Понимаешь, джанэм? - спросил паша с улыбкой.

Он хлопнул в ладоши и приказал вошедшему адъютанту провести Мокру к сыну в тюрьму.

Рядом с гауптвахтой в конаке, в которой некогда лежали отрезанные головы мятежников, находилась комната, исполнявшая функцию временной тюрьмы. В этой комнате на полу лежал Драган в изорванной, окровавленной одежде. Очевидно было, что кто-то наскоро, не промыв даже ран на руках, ногах, груди и голове, перевязал их шерстяными полосатыми платками, придававшими ему ужасающий вид. Избитое, израненное лицо его едва сохранило человеческий образ. Мокра подошла тихонько в сыну и присела около него. Она пристально посмотрела ему в лицо, потом нагнулась и тихонько сказала:

- Драган!

Драган лежал с закрытыми глазами. Он очевидно услышал голос матери, так как по лицу его проскользнула едва заметная дрожь, точно зыбь на гладкой поверхности воды, когда подует легкий ветерок. Несколько погодя, Мокра опять сказала:

- Мать... - прошептал больной, открывая глаза. В этот момент на гауптвахте послышались шаги входивших людей.

Мокра нагнулась над сыном и тихо, но отчетливо сказала ему на ухо:

- Идет ага и будет допрашивать тебя: не говори ему ничего, что бы могло повредить комитету... слышишь ли?..

Драган открыл глаза и с восторгом взглянул на Мокру. Пришел ага; его сопровождали и последний постлал на полу принесенный им коврик, на котором уселся ага. Он велел подать себе трубку и начал допрос следующим обращением к Мокре:

- Скажи твоему сыну, чтоб говорил правду, тогда его хеким-баши полечит... В противном же случае пусть околевает... Скажи ему сама об этом так, чтобы понял.

- Сын мой... - начала Мокра: - ты слышал, что говорил ага, и помнишь, что я тебе сказала. Отвечай по совести и знай, что справедливый Господь слушает тебя... Не забывай моих слов.

- Хорошо, - сказал ага и начал допрос.

Для Драгана невозможно уже было никакое лечение. Паша отлично знал об этом. Но ему хотелось добыть от умирающого какие-нибудь указания подробностей той подпольной работы, которая с некоторых пор расширялась по Болгарии и начала безпокоить турецкое правительство. С этой целью он призвал к себе мать заключенного и в виде условия подал ей надежду на возможность спасения сына.

Драган на одни вопросы совсем не отвечал, на другие отвечал: "не знаю", но в некоторых случаях дал вполне определенные ответы. Он ответил, например, на все вопросы, касавшиеся пребывания его за границей. Когда его спросили, каким путем приходят в Болгарию запрещенные издания, он прямо ответил: "через Константинополь". Киатыбчи записал этот ответ. Драган сделал еще несколько таких же показаний, но ответы его становились все тише, все непонятнее; наконец, он перестал отвечать. Ага спросил раз, спросил другой, тот же вопрос повторила мать и вдруг крикнула:

- Драган!

Умирающий только вздохнул.

- Пусть теперь войдет хеким-баши, - сказал ага, отдавая чубукчи трубку и вставая с своего места.

Доктор тотчас же пришел и констатировал смерть.

- Спаси его! - крикнула в отчаянии Мокра.

- Не умею я воскрешать мертвых.

- Он еще теплый, - сказала она, прикладывая руку в груди своего сына.

Доктор ничего не отвечал; тогда, обращаясь к аге, она стала просить:

- Он мой... позволь мне взять его, ага эффендим!

Старуха очутилась на едине с трупом своего сына. Она не хотела отойти от него, так как боялась, чтобы позволение не сменилось запрещением. Она боялась также какого-нибудь произвола со стороны дежурного гауптвахты, так как турки всегда готовы поругаться над трупом гяура.

Она поспешно сняла с себя платок, накинула его на голову сына, потом взяла его на руки и понесла. Один из жандармов заметил:

- Не снесешь, тяжел!

- Кто-ж его на руках носил? - отвечала старуха. Так она прошла через двор конака и вероятно понесла бы его и через город, еслибы ожидавший у ворот Никола не остановил ее.

- Мокра! - позвал он.

- А... - откликнулась старуха.

- Ты стара... я молод.

- Он мне сын.

- А мне он брат.

Старуха остановилась. Никола взял труп у нея и понес его по городу. Голова покойника упала Николе на плечо, а руки и ноги обвисли. Голова была прикрыта платком, и посторонним могло казаться, что Никола несет больного. Вот почему никто из прохожих не обращал особенного внимания на это шествие; Никола принес покойника домой и положил его на диване. Сошлись все домашние, пришла сестра и начались рыдания.

- Тише!.. тише!.. - увещевала хозяйка. - Господь призвал к себе Драгана... Он погиб за наше святое дело... он пошел с жалобой к Богу... Вот уже второй из нашей семья.

В словах её слышался отголосок рыдания, но она старалась скрыть наружные признаки горя и только по временам из груди её вырывался стон.

- О, мой сокол!.. сынок мой дорогой! - восклицала изредка мать. - По крайней мере, похороним его как следует.

Она занялась похоронами. На Балканском полуострове есть специалистки, занимающияся умершими; звать их не надо - оне сами приходят. Оне обмывают, одевают и оплакивают покойников. Это - остаток древняго обычая; Мокра ни в чем не нарушала его. Час спустя, тело Драгана со сложенными на груди руками, обернутое в белую простыню, лежало на катафалке, накрытом ковром. В изголовье и по бокам горело несколько восковых свечей. Священник прочитал молитву и покропил тело покойника святой водой. Народ стал понемногу собираться, чтобы отдать последний долг умершему. Приходили соседи, соседки; вздыхали, молились, шептались. Никола, который почти не уходил из комнаты, объяснял причину и обстоятельства смерти покойника. Его постоянно спрашивали, а он отвечал:

- Это турки убили его за то, что он не хотел отдать им находившихся при нем бумаг.

- Какие же это были бумаги?

- Не знаю.

- А кому адресованы?

- Кому-нибудь в Рущуке.

- Может быть, английскому, французскому или русскому консулу?

Пришли и жена хаджи Христо в дочерью. Никола и им рассказал о случившемся, обращая особенное внимание на патриотический подвиг покойного.

- Драган, - говорил Никола, - погиб геройской смертью. Заптиев было человек тридцать - он один. Хотели отнять у него бумаги, но он не дал. Всякий болгарин должен бы так поступать.

Похороны были пышные. Плакальщицы громко рыдали во время выноса тела и во время предания его земле. На крышке гроба несли убранную цветами и зеленью кутью. Мокра устроила у себя в саду поминальный обед, на который пришло много гостей. Когда ее утешали, она отвечала:

- Вот уже второй из нашей семьи идет к Богу с жалобой на наших врагов. Пусть только множатся эти жалобы, тогда тяжба наша наверное кончится в нашу пользу.

Неизвестно, насколько все понимали эти слова, - почти все, однако, соглашались со старухой. Но были такие, которые вполне понимали ее. Понимал Никола, Стоян, Станко, понимал и хаджи Христо; последний пробовал даже возражать.

- Тебе, Мокра, послал Бог испытание, - говорил он, - и все мы сочувствуем тебе; но не следует желать другим болгарским матерям, чтобы их постигла такая же участь.

- Ах, нет!.. я ни одной матери не желаю этого, - отвечала старуха, вздыхая. - Но и того невозможно желать, чтобы наша болгарская молодежь кисла, как это прежде бывало, и чтоб голову свою ценила больше родины. Мои сыновья подали пример... пробовали... Такия вещи не удаются сразу, а опыт научает. Ребенок тогда только выучится обращаться с огнем, когда обожжется. Все об этом знают. А все-таки приходится так или иначе учить обращаться с огнем.

Так разговаривала хозяйка, угощая гостей, и никто почти не возражал ей, хотя большинство положительных людей, состоявшее из купцов, членов думы, ремесленников и т. п., в душе не соглашались с ней. К чему задирать турка, когда сила на его стороне! - думали степенные господа. Как бы там ни было, слова Мокры не пропадали даром. Смерть двух молодых, полных жизни людей не только вызывала сочувствие, но заставляла также призадуматься. Гости задумывались над причинами смерти этих юношей, и у них являлось сознание существующей несправедливости. Так, в самых благонамеренных головах зарождался непроизвольный, безсознательный мысленный протест против власти, считавшейся до сих пор законной. Возникло какое-то смешение понятий, указывавшее на то, что в турецком механизме что-то испортилось. Но положительные люди не особенно увлекались. Они не забыли своих эснафов (ремесл) и продолжали жить с турками в ладу. Зато молодежь заговорила совсем иначе. Происшествие на пристани произвело потрясающее действие на молодые умы, а поминальный обед еще усилил это влияние.

- Мокра, - сказал как-то Никола своей хозяйке, - и я хотел бы что-нибудь сделать для моей родины, хотя бы пришлось покончить так, как кончили твои сыновья.

- Что же ты один сделаешь? - возразила она.

- Ведь я не один. В городе найдется много таких же, как и я, охотников.

- Кто же, например, есть у тебя в виду?

- Да хоть бы Стоян... а кроме Стояна...

- Гм... - перебила старуха. - Поговори со Стояном, потолкуйте, посоветуйтесь, а я вам скажу, когда время придет. У меня есть еще один сын, и я должна прежде с ним посоветоваться. Доктор философии: хотела бы я знать, на что это ему пригодится?

Вскоре после этого разговора пришел в Мокре Стоян и завел с нею такой же приблизительно разговор. Она и ему точно так же отвечала и советовала быть осторожным.

- У турок, - говорила она, - есть такие молодцы, что подслушивают и подсматривают. Это они донесли на моего Драгана.

Мокра стала ждать третьяго сына и очень безпокоилась. Что скажет паша? Не станет ли к нему придираться? Чтобы разузнать об этом, она решила отправиться в паше. Паша, по обыкновению, принял ее ласково.

- Нэ вар, нэ ок?

Ответив форменно на обычный привет, Мокра прямо приступила в делу.

- Кто горячим обожжется, тот и холодное студит, - начала она. - Вот я, паша эффеидим, двоих уже сыновей потеряла. Скажи мне, убьют ли твои заптии и третьяго моего сына?

- Знаю, паша эффендим.

- Знаешь ли, за что убили младшого твоего сына?

- Нет, паша эффендим, не знаю.

- Он принадлежал к комитету, который из-за границы хочет управлять Болгарией вместо падишаха.

- Ах! - воскликнула она.

- Ты разве не знала об этом?

- В первый раз слышу.

- А я, видишь ли, знал об этом. Я знал, что делается за границей, и знал, когда и как должен был приехать твой сын. Он сам виноват в своей смерти. Зачем совался не в свое дело!

- Твоя правда, паша эффендим, - отвечала старуха: - я потому и пришла спросить тебя. Ты обо всем знаешь, так скажи мне, может ли мой третий сын вернуться и спокойно вести торговлю?.. Я уж стара стала, тяжело мне одной... Было у меня три сына, теперь только один остался... - Мокра прослезилась.

- Бакалым (увидим), - отвечал паша. Он хлопнул в ладони и велел адъютанту принести какую-то бумагу. Адиютант принес тетрадь. Паша стал перелистывать, потом вынул поллиста бумаги и начал медленно читать.

- Петр Зонов... Гейдельберг... учится... доктор философии... гм... он ни в чем не замешан... Доктор философии... гм...

- Что это такое доктор философии? - спросила Мокра.

- Это значит, что сын твой мудрец. Да, пусть себе будет мудрецом, а только не касается того, что не его дело.

- Так его заптии не убьют? - наивно спросила старуха.

- Не безпокойся, не убьют.

- И в тюрьму не посадят?

- Ничего с ним дурного не сделают.

- Твое слово, паша эффендим, дороже мне тысячи мэджиджи

- Вот тебе мое слово: ничего дурного с ним не сделают.

Вернувшись домой, Мокра велела написать Петру, чтобы приезжал, ничего не опасаясь. Паша, с своей стороны, приказал тщательно обыскать его. Через неделю приехал на пароходе молодой человек, лет двадцати-пяти, которого вышла встречать Мокра с Николой, но который мог поздороваться с ними только тогда, когда вещи его и карманы были тщательно обысканы в таможне. Для пересмотра книг его и бумаг командирован был специальный чиновник, в котором легко было узнать грека.

Мокра ждала с величайшим нетерпением, пока все это кончится, и наконец дождалась. Велела носильщикам принести багаж, а сама поспешила с сыном домой, чтобы там свободно обнять его, поцеловать и на радостях поплакать.

Первые минуты пребывания молодого человека в родительском доме прошли во взаимном излиянии накопившихся чувств. После многолетней разлуки всякому хотелось осмотреть его, налюбоваться вдоволь. Любовались им и мать, и сестра, и вся прислуга обоего пола. Все находили, что он вырос, возмужал и похорошел. Это был темный брюнет, в чертах лица которого выражались энергия и стойкость. Он не был представителен, но, чем ближе узнавали его, он становился все более привлекательным. Когда все его и он всех осмотрели, начались короткие вопросы и столь же короткие ответы, и только за едой стали разговаривать. На следующий день, когда Петр совсем отдохнул, мать спросила его:

- Что же ты, сынок, думаешь?

- О чем, майка (мать)?

- О твоих братьях?

Молодой человек вздохнул и отвечал:

- На долю им выпала весьма трудная задача - начинать. Но иначе невозможно. Ничего никогда не сделаешь, не попробовав.

Мокра убедилась, что сын её не обвиняет братьев за неудачи, и прибавила:

- Теперь ты один остался у меня.

- Так что же, майка? Разве обязанности одного не те же самые, что и обязанности троих?

- Сынок мой дорогой! - воскликнула с умилением старуха. - Благослови тебя Господь! Я не только благословляю, но изо всех сил буду помогать тебе.

Этот разговор между матерью и сыном был прологом, за которым вскоре последовали события.

Петр начал с того, что привел в порядок торговые дела: завел бухгалтерския книги и вел их в образцовом порядке. Хотя он и был доктором философии, но повел дело совсем не так, как его брать, учившийся в коммерческом институте. Это впрочем не мешало ему посещать читальню, которой он подарил несколько солидных книг, и знакомиться там с молодежью. Мать сразу рекомендовала ему Станка, Николу и Стояна, как верных и испытанных людей. Но Станко сейчас же отказался от деятельности, а потому пришлось совещаться и действовать только втроем. В начале деятельность их ограничивалась получением и распространением запрещенных изданий. Теперь только Никола занял место Станка. Экс-пастух очень ловко исполнял свое, дело. Однажды, открывая ящик с книгами в присутствии Мокры и Петра, он возмечтал:

Когда это мы вместо книг станем переправлять наших воинов, как древние греки переправляли их в Трою в своем коне.

- Как в коне? - спросила Мокра.

Никола рассказал ей историю о деревянном коне.

- Это не легко, - заметила Мокра. - Не съумеем соорудить такого коня. Легче было бы провести их в Рущук через наш колодезь, еслиб можно добраться до него снизу.

- Через какой колодезь? - спросил Петр.

Мокра, взяв обещание сохранить тайну, рассказала молодым людям о подземной галерее и о том, как в ней некогда нашли убежище женщины и девушки всего квартала.

- Ты, майка, была ли там когда-нибудь? - спросил Петр.

- Никогда в жизни.

- Необходимо в таком случае посмотреть. Такое убежище всегда может пригодиться. Пойдем, Никола.

Они немедленно приступили в осмотру колодца: спустили фонарь и заметили отверстие. Надо было осмотреть галерею.

- Я спущусь! - предложил Никола.

- Постой, надо сначала попробовать, крепки ли цепь и ворот.

- Меня удержит.

- А вот мы попробуем. Надо полагать, что ты тяжелее ведра с водой.

Петр начал спускать ведра, нагружая их все большими и большими тяжестями. Оказалось, что можно бы смело спускаться вдвоем.

- Теперь спускай меня, - сказал Никола.

- Спущу, но только ты не входи, пока не убедишься, можно ли туда входить.

- А кто же мне помешает?

- Как так? - недоумевал Никола. - Ведь здесь как погреб, а в погребе можно дышать.

Петр рассказал ему о свойствах воздуха и послал за ружьем, за длинной легкой жердью и за другим фонарем. Сперва он велел несколько раз выстрелить в галерею. Потом спустил Николу с двумя фонарями: один, привязанный в концу длинной жерди, надо было нести впереди, другой держать в руках около себя. Петр велел Николе немедленно возвращаться, как только начнет гаснуть передний фонарь. Никола исполнил все в точности. Он вылез из ведра и исчез, но немедленно вернулся и с такой поспешностью вскочил в ведро, что чуть было не упал в колодезь.

- Тащи! - крикнул он.

Когда Петр вытащил его, он был бледен как полотно.

- Едва ушел.

- Там... там... какие-то глаза, - бормотал Никола.

- Какие глаза?

- Где же фонари?

- Я их бросил.

- Что же, они потухли?

- Нет.

- А глаза? - спросил Никола.

- Это, должно быть, тебе показалось. Посмотрим. Спусти меня, только держи покрепче колесо и спускай осторожнее.

Петр спустился, вошел в галерею и очень долго не возвращался, так что Никола начал уже безпокоиться. Но вот он появился, поднялся благополучно и стал рассказывать:

- Прекрасное открытие. Там может поместиться человек пятьсот, но пока очередь дойдет до людей, мы будем сохранять там все то, что туркам мешает, а нам необходимо.

- Револьверы и все прочее.

- А видел ли ты глаза?

- Я видел на стене стекловидные пятна, от которых отражался свет фонаря; должно быть, пятна эти и показались тебе глазами. Я видел там летучих мышей, видел лисиц, убежавших при появлении света, видел лягушек. Если ты пятен испугался, то в какой ужас привели бы тебя летучия мыши, лягушки и лисицы! А еще хочешь с турками драться!

Никола сильно сконфузился.

- Шумит там от движения воздуха, точно так же, как в колодце. Главное достоинство этой галереи заключается в том, что она безпрестанно, вентилируется. Я дошел до конца: отверстие засыпано немного землей и отлично прикрыто скалой.

Петр вместе с Николой пошел потом к каменной стене, которая тянулась вдоль пропасти. Петр осмотрел местность, что-то соображал, разсчитывал и наконец сказал:

- А турки? - заметил Никола.

- Не бойся, никто не узнает. - уверил его Никола.

- Пусть себе турки наблюдают сколько угодно за нашим домом, но им и в голову не придет, что у нас есть такое убежище.

Он снова стал смотреть. Взял записную книжку, рисовал, разсчитывал, записывал, измерял, потом, придя домой, сделал чертеж подъемной машины, выставил размеры и по частям заказал разным мастерам - для того, чтоб мастера не могли догадаться, что они делают. Очевидно, пример братьев научил Петра осторожности и он избегал всего, что могло навести на него малейшую тень подозрения.