На рассвете.
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: На рассвете. Глава IX. (старая орфография)

IX.

В то время, как в Рущуке велась приготовительная, так сказать, подземная работа, на Балканском полуострове начали проявляться какие-то лихорадочные признаки, показывавшие болезненность оттоманской империи. То одни, то другие славянские народы хватались за оружие. Все это действовало на болгар и выражалось, с одной стороны, безпокойством ожидания, с другой - вело в организации тайных обществ. Конечно, и Рущук не ударил лицом в грязь: и здесь существовало брожение, и здесь существовала закваска в лице сообщества, состоявшого из Петра, Стояна и Николы.

Никола особенно волновался. Ему казалось, что вся их деятельность подвигается черепашьим шагом. Стоян ездил в Бухарест, познакомился там с наиболее выдающимися личностями революционной партии и устроил транспорт заграничных изданий в больших размерах, т.-е. не небольшими пачками, как до сих пор, которые удовлетворяли спросу в Рущуке и окрестностях, но целыми ящиками. Тут-то галерея и сослужила службу. Рыбак причаливал ночью к берегу, выгружал из лодки ящик и прикреплял его в заготовленному там крюку с веревкой. Лишь только отчаливал рыбак, веревка натягивалась, тащила ящик по берегу, потом поднимала его кверху, а на половине обрыва ящик исчезал. Все шло как по маслу. Запрещенные издания стали расходиться в громадном количестве по городам, местечкам, деревням. Несмотря на то, комитет считать такой образ действия слишком медленным, и предложил перейти к "апостольству". Предложение это привез Стоян, а вместе с тем сообщил, что в Румелии "апостольство" уже в полном ходу. Таким образом, необходимо было устроить сходку для совещаний. Проще всего казалось сойтись в доме Мокры, но Петр воспротивился этому.

- Я только тогда соглашусь сделать у нас сходку, - говорил он, - если не найдется квартиры, за которой никто не наблюдает.

- Можно, пожалуй, сойтись у меня, - заявил Стоян: - у меня совсем отдельная комната в доме хаджи Христо.

- А нельзя ли в саду? - спросил Никола,

- В саду нельзя, - отвечал Стоян.

- Ведь мы там со Станком совещались?

- Тогда мы совещались втроем. А теперь сколько нас соберется?

Никола начал считать по пальцам и насчитал семь.

- Пусть приходят по одиночке, будто каждый за каким-нибудь делом.

Стоян назначил день и час, а Никола уведомил всех, кого решено было пригласить. Назначенное на сходку место было ему очень по сердцу: он разсчитывал хотя мимоходом посмотреть на Иленку. С величайшим нетерпением ждал он назначенного дня и первый явился на место; даже Стоян не возвратился еще домой.

- Стоян дома? - спросил он попавшуюся ему на встречу служанку.

- Нет, еще не пришел.

- Я его подожду.

Служанка отворила дверь в ту самую горницу, в которой он разговаривал в последний раз с Иленкой, и оставила дверь открытой. Молодой человек смотрел на двор, Передь дверью прошло несколько человек, но "она" не проходила.. Вдруг она очутилась в дверях.

- А!.. - удивилась Иленка, увидав Николу.

- Это я, - начал он, совсем смущенный.

- Вижу, - отвечала девушка, с такой улыбкой, от которой Никола весь вспыхнул. - Пришел ли ты по какому-нибудь делу или нет?

- Я пришел к Стояну.

- Ничего, я подожду, так как у меня к нему очень важное дело.

- Он, вероятно, скоро придет.

Молодая девушка должна была бы уйти, так как Никола не к ней пришел. Но она не уходила; что-то удерживало ее.

- Я слышала, что ты бросил портного, - начала она и мысленно уверяла себя, что ей хочется только об этом спросить Никому.

- Да, бросил.

- Что же торговля больше тебе нравится?

- Мне все равно, где хлеб добывать: у портного ли, у плотника, у сапожника или кузнеца, лишь бы не умереть с голоду.

- А что же тебе больше всего нравится? Чем бы ты хотел быть?

- Однажды... захотелось мне... лебедем быть.

- Ты шутишь, - возразила Иленва.

- Нет, не шучу... Помнишь то воскресенье, когда я пришел справляться к тебе насчет разбитой вазы. Тогда именно вышел я отсюда, сел над Дунаем, увидел лебедей... и страсть как мне захотелось стать лебедем!

- Что же вышло бы из этого?

- Хорошо было бы. Я стал бы прилетать к тебе. Ты бы в саду сидела, а я спустился бы к тебе, стал бы рядом и смотрел бы тебе в глаза. Ты не отгоняла бы меня - лебедя?

Девушка слушала и взглянула на Николу, когда он произносил последния слова.

- В старину так случалось, - прибавил Никола.

- Как случалось? - спросила Иленва.

- Да вот некий Юпитер сделался лебедем и прилетал к царице, которую звали Ледой.

- И что же?

- И она... - Никола остановился. - Это сказка.

- Разве когда-нибудь в другой раз. Я читал об этом. но теперь позабыл.

- Так дай мне эту книгу, я сама прочитаю.

- Это французская книга.

- А!.. - девушка пожала плечами. - Я хотела бы выучиться по-французски.

- Я выучил бы тебя, только и сам я плохо знаю этот язык.

- Так выучи хорошо.

- Недосуг мне. Много у меня теперь занятия и в читальне редко приводится побывать. А скоро, должно быть, еще поприбавится работы.

- Какой работы? - спросила Иленка.

- Гм... какой?.. Да вот, может быть, сделаюсь болгарским воином.

Иленка хотела что-то сказать, но ничего не сказала и вдруг отвернулась и поспешно ушла. Никола никак понять не мог, что заставило ее так поспешно удалиться. Вскоре после того пришел Стоян. Неужели это он испугал ее? Никола спросил бы, может быть, об этом Стояна, но с последним пришел один из приглашенных на совещание молодых людей.

- Ты уже здесь? - спросил Стоян Николу: - поспешил, брат! - и, не дожидаясь ответа, пошел на лестницу. Они втроем вошли в комнату, которая не отличалась ничем особенным: вместо стен - шкафы, около них софы, на полу рогожка. Впрочем, в комнате этой стоял стол и два стула. Стоян привык к этой мебели в Бухаресте и считал ее необходимостью. Он посадил гостей на софы, а сам сел на стул. Едва успели они усесться, как пришло двое из приглашенных; за ними еще один; наконец, явился Петр и, таким образом, все оказались на-лицо. Петр открыл заседание, приглашая Стояна рассказать, что он слышал в Бухаресте.

- Вот что я слышал, - начал молодой человек. - Говорят, что необходимо готовиться к возстанию и сделать так, чтобы оно в один день вспыхнуло во всей Болгарии, Румелии и Македонии. Поэтому необходимо, чтобы всякий болгарин знал об этом и был готов к означенному сроку.

- Когда же это будет? - перебил Никола.

- Срок успеем еще назначить. Сначала надо приготовиться, то-есть известить решительно всех по городам и деревням.

- Послать всюду письма, - снова перебил Никола.

Петр остановил Николу, а Стоян продолжал;

- Сначала так и думали сделать, но у нас очень мало грамотных, а между грамотными не все надежны; есть много таких, которые прочитали бы и пошли бы сейчас донести мудиру.

- Правда, - заметил Никола.

- Поэтому решили, что надо снарядить "апостолов".

- Да, - продолжал Стоян, - решено принимать присягу по установленной форме: За народни-те горски чети. Вот устав, - показал Стоян, вынув из-за пазухи лист исписанной бумаги с печатями внизу.

- Читай!.. - сказало несколько человек.

Стоян начал читать устав организации народного возстания, которое должно было произойти под руководством воевод и байрактаров. Устав состоял из шестнадцати параграфов. Каждая община должна была выставить чету, а следовательно должна была иметь своего воеводу и байрактара. Таким образом, вся суть подготовительной работы сводилась к тому, чтобы в каждой общине найти двух людей, которые бы согласились взять на себя упомянутые должности и которым можно бы было доверить их. Все это казалось в теории очень легко исполнимым. Собравшиеся на совещание были сильно взволнованы чтением устава, и волнение их еще больше возросло, когда Стоян прочел текст присяги:

"Праведный Господи! клянусь крестом и святым евангелием, что исполню все священные мои обязанности, возложенные на меня изустно и прочитанные в уставе; светлое солнышко пусть будет свидетелем моей клятвы, а храбрые воины да покарают меня острыми ножами за всякую измену".

- Я сейчас стану присягать! - воскликнул Никола.

- Я тоже!.. и я!.. - повторили другие.

- Хорошо, - сказал Петр: - я присягал и Стоян присягал, а потому мы можем привести вас к присяге; нужно только добыть крест и евангелие... Крест легко добыть, а евангелие достанет нам Станко... Мы сходим на кладбище, и там у гроба наших мучеников приведем вас к присяге... А пока нам надо потолковать об апостольстве.

- О чем тут толковать! - воскликнул Никола: - я иду.

- Я тоже пойду!.. и я пойду... - кричали один за другим собравшиеся.

- Петру только нельзя идти, - заметил Стоян, - так как и паша, и ага, и все турки наблюдают за ним.

- Конечно, конечно, - соглашались все.

- А кроме того, - заметил Никола, - нельзя же всем нам уходить из Рущука, так как здесь тоже не мало будет работы.

Разсуждая таким образом, он имел в виду галерею, о существовании которой, кроме его и Петра, никто не знал.

- Пусть будет по вашему, - начал Петр, - позвольте только сделать вам одно замечание: все вы собираетесь в "апостолы", но все ли съумеете выполнить это дело?

- Как все ли съумеем? - возразил один; - что же в этом мудреного?

- Здесь... в Рущуке.

- Это, значит, в городе... А воспитывался где?

- Тоже в городе.

- Так ты, значит, не съумеешь ни сговориться, ни поладить с крестьянами... А ты? - спросил он второго. Оказалось, что и второй, и третий, и четвертый все были воспитаны в городе. Дошла очередь до Николы.

- Я родился в городе, - сказал он, - но с малолетства пас овец и постоянно жил среди крестьян.

- А ты, Стоян?

- Я родился в деревне, воспитался в мегане, и если переоденусь крестьянином, то никому не догадаться, что я учился в Бухаресте.

- Значит, вы только вдвоем можете идти в "апостолы", тем более, что надо покамест испытать... а от этого опыта все будет зависеть... Если все пойдет благополучно, тогда станем действовать смелее. Тогда начнем организовать по уставу... Помните устав?

- Помним, помним!

- Завтра на заре приходите на кладбище, а пока, с Богом, по домам.

Стали расходиться. Никола до того увлекся всем происходившим во время собрания, что забыл даже об Иленке. Он сбежал по лестнице и поспешно удалился. Пройдя несколько сот шагов, он вспомнил о ней или, лучше сказать, он вспомнил о той поспешности, с которой она удалилась, и не мог понять, чего она ушла. Ему очень хотелось разгадать эту загадку; но вскоре она была совсем оттеснена в одну из отдаленных мозговых клеточек, где и оставалась в виде подчеркнутого вопроса, отложенного до более благоприятного времени. Теперь он думал о другом. В воображении его рисовались по всей Болгарии возстающия, которые покрывают всю его родину, как овцы покрывают луга, и перед каждой четой стоит воевода, перед каждой четой - байрактар; ветерок играет знаменами... Душа юноши переполнилась чудными мечтами, которыми он хотел бы с кем-нибудь поделиться. Но с кем? Еслибы он мог перед кем-нибудь излить свою душу, он был бы в эту минуту совершенно счастлив.

Ему хотелось поговорить с Петром. Но Петр показался ему чрезвычайно странным. Вернувшись от Стояна, он сел за бухгалтерскую книжку и начал считать, как будто ничего решительно не произошло. Сидит себе, считает, записывает, и вдруг зовет:

- Никола!

- Что такое?

- Свесь все сало, что стоит в лавке, а то у меня счеты как-то перепутались!

Отдал приказание и снова сидит себе и пишет, как ли в чем не бывало. Никола начал вешать сало и никак не мог справиться; перемешал разновески, перепутал значки на безмене, и все выходило у него не так. Он вешал, перевешивал... вдруг какой-то покупатель пришел за перцем... Никола отпустил ему сахару. Покупатель ушел, а Никола опять вешал и насилу свесил это несчастное сало. Петр между тем преспокойно делал свое дело, будто ничего и не произошло. Помешал ему работать пришедший в лавку чиновник из конака, Аристархи-бей, один из тех, которые исполняют функцию глаз; функция эта не особенно лестна, но крайне необходима таким правительствам, как турецкое. Никола, увидев его, стиснул губы, а Петр приветливо улыбнулся, посадил около себя, угостил кофе, предложил трубку и завел разговор, - как вы думаете, о чем? о революционном комитете.

- Ты знаком с его членами? - спросил Аристархи-бей.

- Да, знаком. Я познакомился с ними в Бухаресте, - отвечал Петр небрежно, как будто комитет этот нисколько не интересует его.

- Они, конечно, предлагали тебе вступить в члены?

- А много ли с тебя взяли?

- Пять дукатов.

- Гм... Не много. С меня они больше взяли. Долго я платил им дань и они ничего не догадывались, и вдруг - крак!.. однажды попалось им в руки мое письмо; тем и покончилась наша дружба. Еслибы не эта глупая случайность, я непременно попал бы в члены комитета.

- Стоит ли? - небрежно заметил Петр.

- Однако, в Константинополе смотрят на это очень серьезно.

- Может быть, считают необходимым других уверять в серьезности этих пустяков.

- Конечно, - отвечал грек: - в политике такия вещи бывают, иногда приходится из мухи делать слона... Читал ли ты последний нумер их газеты?

- Откуда мне его взять? - возразил Петр, пожимая плечами.

- Вот я покажу тебе, - и с этими словами Аристархя-бей вынул из бокового кармана экземпляр газеты. Петр взял нумер, посмотрел... Ящик с этими нумерами только недавно был втащен в галерею, но Петр ни на минуту не растерялся и ничем не изменил себе.

- Хочешь прочесть? - спросил грек.

- С удовольствием. - Он просмотрел нумер и, отдавая его Аристархи-бею, заметил: - И как это не надоесть им писать все одно и то же! Никогда ничего нового. Постоянно пережевывают то, что пишут французския и немецкия газеты. Им кажется, что они пишут, а они просто-на-просто переписывают. Это вам в конак присылают? - спросил Петр.

Грек несколько сконфузился. - В конак действительно присылают, - сказал он, - но этот экземпляр не из конака.

- Ты сам получаешь?

- Нет, но мне хотелось бы получать непосредственно.

- Обратись в редакцию.

- Нет, не хочу я с ними связываться.

Петр понял, и Никола, который тут же стоял, понял, чего хотел Аристархи-бей. Он надеялся получить от Петра какие-нибудь указания; но доктор философии держал ухо востро и не делал ни малейшого промаха, хотя все время был очевь любезен с греком. Он намекнул, что у него теперь очень много хлопот, так как приходится приводить все в порядок, но не особенно подчеркивал этот вопрос, так что нельзя было подумать, что он представляется только дельцом. Никола любовался хладнокровием своего хозяина и, под влиянием такого примера, начал сам отпускать перец тем, кто требовал перцу, а кто придет за сахаром - тому и сахару отвесит. Мысли его приходили в равновесие и к вечеру он совсем успокоился. Перед вечером Петр ушел из лавки, а когда закатилось солнце, то и Никола закрыл ставни, запер двери, собрал деньги и отправился домой ужинать. Он ужинал вместе с Мокрой, Анкой, Петром и остальными домочадцами. После обеда все предавались отдыху по турецкому обычаю. Отдых этот назывался рагат и состоял в том, что мужчины, покуривая трубки и попивая ракию, сидят по-турецки и дремлют, а женщины в это время отправляются на вечерний разговор. Представителями мужского пола были здесь Петр и Никола: вместо трубок, они курили папироски, ракии не пили, и с ними обыкновенно оставалась Мокра. Во время вечерних рагатов,

- Знаешь, майка, пришло распоряжение комитета, чтобы "апостолов" снаряжать.

- Каких апостолов? - спросила она.

Петр объяснил, в чем дело.

- Так это то же самое, что Бачо-Киро затеял.

- Кто это Бачо-Киро? - спросил Петр в свою очередь.

- Ты разве о нем не слыхал?

- Нет.

- Бачо-Киро ходит повсюду в крестьянской одеже и рассказывает про Болгарию.

Бачо-Киро (историческая личность) был сначала учителем, но, под влиянием непреодолимого желания служить родине, он бросил учительскую должность и "с трубкой в зубах, с сумой на плечах, в крестьянской одежде" {"Четнте в Болгарии". М. Стоянова, Филиппополь, 1885.} ходил из деревни в деревню, из города в город и агитировал. Он исходил всю Болгарию, Румелию, Фракию, Македонию, побывал в Белграде, где виделся с председателем кабинета министров; в Бухаресте, где вошел в сношения с революционным комитетом; в Цареграде, где гостил у Славейкова. В суме был его архив; там он хранил собственные записки, большинство которых состояло из сочиняемых им стихов на болгарском и турецком языках. В стихах этих проводил он ту мысль, что настоящий болгарин должен пролить кровь за свою родину:

"Господи! дозволь мне до того дожить,

Чтобы за Болгарию свою кровь пролить".

Он не был хорошим поэтом, но в высшей степени оригинальной личностью. Он являлся олицетворением безграничной преданности идее возрождения болгарской независимости. Об этой именно личности Мокра рассказала сыну и Николе.

- Надо поступать так, как он поступал, - заметил Никола: - надо гобу надеть и с Богом.

Петр и Мокра согласились с ним. Разговор продолжался еще несколько минут, после чего все разошлись. Уходя, Петр сказал Николе, что евангелие уже есть.

На следующий день, лишь только солнечный отблеск на востоке начал золотить поверхность дунайских вод, на христианском кладбище появилось семь фигур, которые нисколько не напоминали заговорщиков. Болгары избегали средневековой символистики и формалистики. Они не употребляли ни тог, ни особенных знаков; не окружались мистицизмом, который впоследствии перешел в романтизм, хотя и они не всегда могли бы объяснить своей веры в успех. Они верили в правоту своего дела, в торжество справедливости, и шли наобум. На заре семь человек пришло на кладбище; это были те же самые молодые люди, которые вчера совещались в квартире Стояна. Они подошли к могиле Драгана, еще не обросшей травою. На могиле этой лежал камень, на котором предполагалось сделать надпись, когда Станко составит ее. Станко хотел чествовать память молодого человека в стихах, но стихи у него как-то не клеились. Эта задача не затруднила бы, может быть, Бачо-Киро; но Станко сколько ни думал, все-таки ничего у него не выходило, поэтому камень остался без надписи. На этом камне Петр положил евангелие и поставил крест. К присяге приступило пять человек. Они стали в ряд лицом к востоку и перед солнцем присягали на кресте и святом евангелии, но тексту, внятно прочитанному Петром. Этот непышный обряд не лишен был торжественности. Когда кончилось чтение текста, каждый из присягавших перекрестился и подходил по очереди целовать крест и евангелие, а отходил с уверенностью, что в нем произошла какая-то перемена.

Все находились под обаянием данной минуты; никто ни единым словом не решался нарушить торжественного молчания. Неизвестно, как долго оно продолжалось бы, еслибы неожиданно не появилась на кладбище Мокра. Она поспешно подошла к могиле и в недоумении взглянула на молодых людей.

- Они присягали, - ответил Петр, указывая глазами на присягавших.

- А... не стану спрашивать, для чего... знаю. Да благословит вас Бог.

- Что ты, майка, пришла сюда? - спросил сын.

- Я прихожу сюда каждое утро. - Она вздохнула, взглянула на могильный камень и увидела на нем крест и евангелие. Подошла, перекрестилась, поцеловала крест, поцеловала евангелие, выпрямилась и, скрестив на груди руки, промолвила;

Дети мои... сынки дорогие!

Голос её дрожал, но она не заплакала. Замолчала, чтобы подавить волнение, потом обратилась в молодым людям:

- Вы хорошо сделали, что присягали на могиле Драгана... Он передаст Господу вашу присягу, который будет судить вас и покарает, если забудете о ней. Ступайте теперь с Богом; оставьте меня одну.

Молодые люди подходили к старухе, целовали её руку и удалялись, а она каждого перекрестила.

Отлогие лучи солнца, золотившие росу и капли влаги, повисшия на листьях, освещали эту трогательную сцену. Капли эти блестели как алмазы. Богородская трава распространяла сильный аромат. Над кладбищем взлетал жаворонок, а над Дунаем и за Дунаем разстилался белый туман. Петр последний подошел к матери. Она взяла его голову в обе руки и тихим взволнованным голосом шептала:

На следующий день Никола ушел в крестьянском платье по дороге, ведущей в Шумлу. Никто не мешал ему, никто не удерживал его. Положение Стояна было несколько иное. Связанный с хаджи Христо, он не вполне был свободен. Ему было легко ездить в Бухарест, так как для этого не требовалось много времени, а притом можно было всегда найти предлог для поездки в торговых делах. Хаджи Христо предостерегал его, но не особенно контролировал. Теперь однако, когда Стоян заявил, что уезжает надолго, не в Бухарест и не по торговым делал, хаджи Христо считал необходимым переговорить с ним.

- Не дури! - начал он: - у тебя ведь, как и у каждого, одна только голова на плечах.

- Я об этом знаю, - отвечал молодой человек.

- А если погубишь ее?

- Конечно, - отвечал хаджи Христо и, подумав немного, прибавил: - Знай, что после моей смерти останется эснаф, а с ним Иленка... Понимаешь?

Стоян посмотрел собеседнику в глаза.

- Что же? Уходишь? - спросил хаджи Христо.

- Да, ухожу, но вернусь.

Все это не могло удержать Стояна и не удержало. В день его отъезда Иленка посетила Анку около полудня. Один из первых её вопросов был вопрос о Николе.

- Куда он девался?

- Не знаю, куда-то ушел.

- Вернется ли?