На рассвете.
Глава X.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: На рассвете. Глава X. (старая орфография)

X.

Прошло несколько месяцев с того времени, как из Рущука исчезли Стоян и Никола. В занимающих нас политических и общественных отношениях ничего, повидимому, не изменилось. С ними происходило приблизительно то же, что, например, с Дунаем, который все плывет себе да плывет. Однообразная поверхность его блестит на солнце, отражает в себе небо, но кто знает, что делается на дне? Может быть, там образуются своеобразные течения? Может быть, песок заносит русло реки?

Теперь Мокра занималась домашним хозяйством, Петр погрузился в торговые дела, у хаджи Христо жизнь также шла обычной колеей, и разве тот, кто стал бы особенно доискиваться перемен, мог бы заметить, что Иленка стала чаще обыкновенного задумываться. В задумчивости девушек ничего нет особенного - разве им не о чем задумываться? Будущность каждой девушки представляет загадку, весьма интересную для нея. А потому не в том дело, что Иленка задумывалась, а в том, что стала "чаще обыкновенного задумываться". Но на эту перемену никто не обращал внимания: ни отец, ни мать, ни даже Белка, которая выняньчила ее. Девушка никому ничего не говорила о причине своей задумчивости и, только (вот это "только" и могло бы навести на истинный путь того, кто бы заинтересовался этим вопросом) встретившись с Анкой в доме ли родителей, у Мокры, или в другом месте, старалась свести разговор на Николу и делала это довольно ловко. Так, например, однажды сказала Анке:

- Отец мой прогнал Стояна, точно также, как Петр прогнал Николу.

- Разве Петр прогнал Николу? - возразила Анка.

- Я слышала, что Никола товар в лавке воровал.

- Что ты вздор болтаешь! - крикнула Анка с негодованием.

- Я так слышала.

- Это ложь! Мать вполне ему доверяла, и он никогда не воспользовался ни единой нашей паричкой. Это все неправда. Нет... нет... Никола - отличный малый.

- Отличный? - переспросила Иленка.

- Да, отличный, превосходный... как сахар...

- Такой сладкий?

- Да, сладкий, а пылкий как огонь.

- Ты что-то уж очень хвалишь его, - заметила Иленка тоном намека.

- Я не хвалю, а просто говорю, каков он. Впрочем что ему за дело до моей похвалы или хулы.

Анка, которую весьма сильно потрясли свалившияся на семью несчасгия, решила поступить в монастырь, а потому Иленка придавала большое значение всему, что Анка говорила ей о Николе. Мнение её было вполне безпристрастно. Иленка умела заставить рассказывать себе о молодом человеке, о котором Анка весьма мало могла рассказывать. Она знала, что хозяева им довольны; они ужинали за одним столом; ей приходилось слушать разговоры между им, братом и матерью, но Анка не участвовала в этих разговорах, так как была занята другим. Она все думала о монастыре св. Спаса в Румынии, куда постоянно собиралась и куда давно бы уехала, еслибы все зависело от нея. Мать и брать не противились её намерению, но советовали:

- Подожди, подумай хорошенько, чтобы потом не пожалеть

Анка согласилась с родными, жила дома, но постоянно постом и молитвами готовилась в монашеской жизни. Соседи считали ее святой; владыка разделял мнение соседей, а паша, приписывая желание Анки влиянию Мокры, видел в этом верный залог благонамеренности семьи, хотя из нея и выродилось два бунтовщика. Да и действительно: Петр с увлечением занимался торговлей, Анка заживо стремилась в могилу. Подобным людям невозможно заниматься ничем предосудительным. А между тем на деле выходило иначе.

Пять знакомых нам заговорщиков не дремали: они вели пропаганду возрождения, раздавали и раскидывали запрещенные издания в громадном количестве. Теперь издания эти не только оставлялись в читальне, но стали появляться во всевозможных лавках, кофейнях и в частных домах, так что попадали в руки не только болгар, но появлялись внезапно у румын, греков и даже турок.. Напрасно Аристархи-бей из сил выбивался, чтобы выследить, каким образом все это совершалось. "Запрещенное" шествовало какими-то невидимыми путями. Производились аресты, которые ни к чему не приводили, так как арестованные оказывались в конце концов столь же виновными, как и сам паша. Ведь он тоже находил у себя запрещенные издания! Все это встревожило власти, встревожило консулов. Последних особенно испугала одна из прокламаций, написанная в космополитическом духе. Один из консулов, получив такую прокламацию, поспешил с нею к паше и, показав ему corpus delicti

- Видели ли вы это, ваше превосходительство?

Паша вынул из-под подушки такой же экземпляр и показал его консулу.

- Что это значит? - спросил представитель цивилизованного государства.

- Что мы цивилизуемся, - отвечал паша.

- Да, но ведь это невозможно.

- А в Берлине ничего подобного не случается?

Консул несколько смутился, но, подумав немного, ответил:

- Еслиб в Рущуке ухватить конец нитки, то по ней, может быть, можно было бы дойти до клубка в Берлине.

- Не лучше ли наоборот, - ответил, улыбаясь, паша, - поискать в Берлине конца той нитки, которая вкатилась клубком в Турцию?

- Ах, ваше превосходительство! вы смешиваете политические интересы с вопросами общественного порядка.

- У нас ничего не угрожало общественному порядку, пока европейская политика оставляла нас в покое.

- Это значит, что вы не желаете принимать никаких мер?

- Напротив того, я только позволил себе сделать замечание относительно той роли, которую мы всегда готовы играть, как только является вопрос об общественном порядке.

- Вы точно также заинтересованы в этом, как и все прочие.

Паша только пожал плечами.

- Прочитайте, ваше превосходительство! - воскликнул консул, протягивая газету и тыкая в нее пальцами. - Эмансипация, федерация, республика... чистая польская интрига.

- Чья бы там ни была интрига, нам это решительно все равно. Болгары ничего в этом не понимают, у нас весьма легко поддерживать порядок. Кого-нибудь повесить или голову какого-нибудь болгарина выставить на жердочке на-показ и все будет спокойно. Есть у нас в Рущуке одна семья вполне благонамеренная, благодаря тому, что один из её членов дал голову свою на-показ. Да, бывают моменты, когда становится необходимо устраивать этого рода выставки.

- Настоящий момент... - начал консул.

- Очень благоприятен для того, - перебил паша, - чтобы застращать наших верноподданных... Я сделал уже соответствующия распоряжения, велел сделать повсеместную облаву... Теперь по городам, по селам, деревням, по горам, лесам и полям, всюду, одним словом, ловят комитет.

- Что же ему делать в поле?

и убийц. Казнить всегда можно, следует только обвинить в принадлежности к комитету.

- Да, но ведь необходимы доказательства.

- Найдутся и доказательства, хотя они совершенно излишни. Но, так как мы теперь цивилизуемся, то я поручил Аристархи-бею выработать проект суда и следствия... Я непременно пошлю приглашения всем консульствам на заседание этого суда... Надеюсь, - прибавил он с оттенком ядовитости, - что представление будет удачно.

- Да ведь у вас нет еще актеров?

- Мой режиссер Аристархи-бей нашел уже несколько человек, а облава сделает им пока рекламу.

Действительно, по всей Болгарии разставлена была стража, состоявшая из таких отрядов, на один из которых наткнулся Стоян в Кривене. Милязим, как мы видели, и не догадался, что перед ним стоял член комитета в крестьянской одежде. Стоян переоделся, переночевал в мегане и чуть свет вышел с отцом на улицу, где под орехом спали воины султана. Спал даже часовой. Восходящее солнце не производило ни на него, ни на его товарищей, никакого впечатления. Один лежал на правом боку, другой на левом, третий уткнулся носом в землю, и все спали. Милязим лежал навзничь и торчавшим вверху носом издавал различные звуки, то жалобные, то торжественные, то глухо-хрипливые, то резкие как свист.

- Разве это люди? - заметил Стоян, взглянув издали на эту картину.

- Мы точно такие же во время сна, - возразил Пето.

- Не в том дело, как они спят.

- А в чем же? - спросил меганджи.

- Нас, видите ли, можно сравнить с зверем, султан охотится на нас... а они... что же?

- Конечно, собаки.

- Так и чешутся руки взять шишом (винтовку) и переколотить их ихними же штыками.

- И что ж бы из этого вышло?

- Семью турками стало бы меньше на свете.

- Нельзя, брат, сделать этого в моем доме.

- Нельзя, так нельзя. Впрочем, я ведь так только сказал. Пусть себе спят молодцы на здоровье, а мне надо бы подумать, как перебраться в Рущук.

Пето покачал головой и сказал: - если здесь караулят, то в Рущуке тоже стоит стража у ворот.

- А может быть, там так же, как и здесь, караулят.

Пето возразил движением головы, а потом сказал: - Через несколько часов приедет сюда татор (почтальон), с ним и отправишься, а пока ступай куда-нибудь, с глаз миллима.

- Иди.

- Грождан дома? - спросил молодой человек.

- Дома. Знаешь ли, он женился.

- Знаю, он взял Балкану.

- Да, и вот где теперь живет, - прибавил старик показывая пальцем избу на краю деревни.

- Там ведь прежде жил Степан, - заметил Стоян.

- Да, жил, но продал избу Грождану, а сам уехал и поселился по ту сторону Белой.

В этот момент послышалось под орехом какое-то ворчание: милязим забормотал, отгоняя, сквозь сон, обсевших его мух. Оне безпокоили его гораздо больше, чем светившее в глаза солнце. Мухи безпрестанно гуляли по лицу милязима, и особенно полюбилась им окрестность его носа; напрасно он оддувался сквозь сон, напрасно подергивались рефлективно мышцы лица; мухи отлетали и снова садились; наконец, милязим забормотал и качнул головой - мухи слетели. Это-то ворчание и обратило на себя внимание разговаривавших.

- Просыпается, - сказал Стоян.

- Еще нет, но скоро проснется. Проклятые мухи не дадут ему спать. Ну, ступай же с Богом!

Стоян повернулся и, не спеша, прошел пространство, отделявшее его от той избы, куда он направился. На пороге встретили его хозяева, оба еще молодые. Ему было лет тридцать, а ей около двадцати-пяти. Они составляли отличную пару: оба красивы, особенно она, которая представляла тип деревенской красоты. Статная, свежая, здоровая фигура её нравилась всем, кто на нее взглянет. Стоян поздоровался с ней как с доброй знакомой.

- Что же у вас хорошенького слышно?

- Все по старому, - отвечал Грождан.

- Не совсем по старому, - возразил Стоян. - Прежде не ставили в Кривене низамов.

- Чорт бы их побрал! - заметила хозяйка. - Сегодня наша очередь кормить их.

- А хотите избавиться от таких гостей?

- Пусть бы шли себе с Богом, куда им угодно.

- Совсем бы ушли, не правда ли? - спросил Стоян.

- Не стала бы плакать, хоть бы их и совсем не стало.

- Даже еслиб они ушли из Болгарии?

- Со всей нашей родины, - прибавил Стоян, и начал объяснять, что это такое Болгария. Он определял границы, называл горы, реки, города, деревни; говорил о разстоянии между ними, о самом народе, а молодая женщина все слушала, и от времени до времени удивлялась:

- Бре... бре...

- Так вот видите, - продолжал Стоян: - еслиб только народ сговорился, то легко мог бы выгнать турок. - Все это входило в программу пропаганды, которую он вел во время своего "апостольства" и вести которую до того наловчился, что без труда убедил хозяев не только в необходимости изгнать турок, но даже в возможности сделать это. - Надо только пожелать, - оканчивал он: - если сильно захотим и дружно возьмемся, все сделаем, - и он продекламировал:

"Не кланам ся низко

Ни пред един вол,

А на подлеците

Имам буков кол".

Речь Стояна чрезвычайно заинтересовала Грождана и Балкану. Они заслушались, а между тем время шло да шло. Вдруг хозяйка вспомнила, что их очередь кормить сегодня солдат.

- Ах! время уже еду готовить, - воскликнула она. - Заколи низамам ягненка, - сказала она мужу, - а я схожу за водой.

- А я, - сказал Стоян, - посижу у вас; я только-что убрался подальше от низамов, и мне бы не хотелось, чтоб они знали, где я.

- Садись у камина, - сказал Грождан.

Хозяин пошел колоть ягненка, хозяйка пошла за водой. Минут через десять она вернулась и, едва переступив дорог, обратилась в Стояну: - кажется, что один из турок зайдет к нам в избу. Если он войдет, стань вот там! - и она указала на висевшее на жерди платье. Между этим платьем и стеной можно было скрыться. Только-что хозяйка выговорила эти несколько слов, как на пороге показался Грождан и произнес: - Турок идет.

Стоян встал с своего места и спрятался за платье. Немедленно после того вошел незваный гость. Это был милязим. Он шел с чубуком в руке, с револьвером за поясом. Остановившись на минуту на пороге, он окинул взглядом горницу, вошел и занял место перед камином, где только-что сидел Стоян.

- Гаш гелды, - поздоровался турок.

- Сафать гелды, - отвечал Грождан.

Турок набил себе трубку, закурил ее и, помолчав немного, сказал Грождану: - Стань перед избой и покарауль, чтоб никто сюда не входил. Если же ты, джанэм (голубчик), пустишь сюда кого-нибудь, - прибавил он, ласково улыбаясь, - так видишь ли?.. - Он указал пальцем на торчавший за поясом револьвер.

Грождан отвернулся и направился к дверям. Балкана последовала за ним.

- Псс... - позвал милязим. - Останься, горлица моя! - обратился турок в Балкане: - готовь кушанье.

- Что такое?

- Я должна уйти.

- Зачем?

- Мой черед готовить на вас.

- Потому именно останься... здесь... здесь... у камина... вот тут, - сказал он, указывая пальцем место. - Ты будешь готовить, а я посмотрю. - Он отвернулся, посмотрел - Грождан уже ушел. Милязим стал курить трубку. Балкана стояла по средине избы и искоса посматривала на платье, за которым скрывался Стоян.

- Чего же ты стоишь? - ласково спросил ее милязим. - Делай свое дело, а я буду делать свое.

Молодая женщина вздохнула и, собравшись с духом, начала:

- Оставь, эффендим, свои дурные намерения.

- Знаешь ли, голубушка, каковы мои намерения?

- Ты сам знаешь, эффендим.

- Знай же и ты, прекрасная булка: я намерен пустить пулю в лоб твоему мужу, если ты вздумаешь мне сопротивляться.

- Господи Боже мой! - вздохнула молодая женщина.

- Видишь ли... Я не намерен выйти отсюда, пока не обниму тебя. Подойди лучше к камину и ни в чем не сопротивляйся. Понимаешь!

В словах милязима слышалась та непреодолимая воля, которую турки умеют выражать чрезвычайно мягко. Балкана отлично знала, что всякая борьба была бы безполезной. То, за чем пришел милязим, считалось весьма обыкновенным требованием, и единственным спасением в таких случаях было заблаговременное бегство, так как булки (замужния женщины) лишены были всякой возможности защищаться от насилия турок. Балкана не скрылась заблаговременно - стало быть, надо было покориться. К тому же турецкие и вообще восточные обычаи не допускают никакого сопротивления со стороны женщины, попавшейся каким бы то ни было образом в руки мужчины. Библейская, например, женщина никогда не сопротивляется воле мужчины. Заповеди воспрещают "пожелать" мужчине женщину. Потому-то женщин и запирают на востоке. Лишенные всякой инициативы в этом отношении, существа эти не могут сами противостоять естественному "пожеланию" мужчины, от которого их могут защитить каменные стены, замки, запоры, но ни в каком случае не вопль их. Вот почему оставленная мужем Балкана не видела никакой возможности противостоять "пожеланию" милязима. Ее стесняло только присутствие Стояна. Но как было помочь горю? Выдать его - боялась. А потому вздохнула только и подошла к камину. Когда молодая женщина нагнулась к огню, турок погладил ее по ногам и чмокнул губами. Балкана делала свое дело, не обращая на него никакого внимания. Милязим повторял, продолжал и расширял свои ласки... Посидит себе, покурит трубку, и снова примется ласкать деревенскую красавицу. Наконец, обнял ее за талию, притянул к себе, отложил в сторону трубку и... внезапно ухватила его пара сильных рук, и он очутился рядом с булкой опрокинутым навзнич. Все это произошло в одно мгновение. Балкана вскочила, закрыла глаза руками и выбежала из избы. В горнице милязим барахтался на полу, а Стоян, прижав его грудь коленом, изо всех сил давил его за шею.

Грождан между тем преспокойно снимал кожу с только-что убитого ягненка, который висел на деревянном гвозде, вбитом в столб. Увидев выбежавшую из избы жену, закрывавшую глаза руками, он позвал:

- Балкана!

- Ах! - воскликнула крестьянка, отнимая от лица руки.

- Что такое? - спросил спокойно муж.

- Стоян...

- Что такое Стоян?

- Турок Стояна увидел? - испуганно спросил Грождан.

- Ах... нет!..

- Если нет, то и слава Богу, - заметил успокоенный муж.

- Стоян турка увидел.

- Не мудрено... Он ведь стоял за одежей. Что же делать? Нельзя же было его вывести.

- Он сам вышел...

- Он вышел? - спросил встревоженный мужик.

- Как только турок обнял меня, он выскочил..

- И помешал турку! - крикнул мужик, выпустив из рук ягненка.

- Помешал.

- О, горе нам, горе!.. ну, и что же?

- Не знаю, я убежала, а они там... - Она указала пальцем за дверь.

- Там! - повторил Грождан и, направляясь в избе, сделал несколько шагов. - Там все тихо... Он сделал еще несколько шагов и посмотрел на жену, которая в каком-то оцепенении стояла у столба. В её взгляде выражалось недоумение и испуг. - Почему там тихо?.. - недоумевал Грождан.

с яростью пантеры сжимал его шею, и тогда только разжал руки, когда жертва его перестаила шевелиться.

- А!.. - воскликнул он, стоя над трупом: - вчера я должен был плясать перед тобою вместо медведя, а сегодня ты хотел нашу женщину обезчестить... Ах ты.. собачий сын!

Грождан услышал отголосок этих слов, и ему показалось, что в горнице разговаривают. Он несколько успокоился и с видом подслушивающого подкрался в дверям. Дверь была открыта. Прижавшись плечом в косяку, он заглянул внутрь и увидал, что милязим лежит, а Стоян стоить над ним. Грождан удивился. Посмотрел на жену, которая стояла все к том же положении, и пожал плечами. Грождан сам не знал, что ему делать. Стоян позвал его:

- Грождан! видишь ли?

Крестьянин ничего не понимал; он стоял в дверях, но не смел перешагнуть порога.

- Э!.. - ужаснулся мужик.

Грождан остолбенел.

- Видел ли кто, как он входил к тебе в избу?

- Он турка убил!

Балкана всплеснула руками, завопила и с криком отчаяния побежала в деревню.

- Беда! - крикнул Грождан и тоже побежал в деревню.

Стоян выбежал на улицу и несколько раз крикнул: - Стой! стой! - но ни Грождан, ни Балкана не слушали его. Он махнул рукой, вернулся, осмотрел избу вокруг, потом взглянул на мегану. Во все это время лицо его и фигура выражали нерешительность. Наконец, он надел шапку и выбежал на двор. Здесь оглянулся и скорым шагом пошел в поле и скоро исчез за холмом. Между тем крик Грождана и Балканы произвел в деревне переполох. Женщины выбегали из домов и тотчас же скрывались, а мужчины смотрели в недоумении вокруг и все-таки ничего не могли понять. Около пятой или шестой избы Балкана остановилась и, когда ее окружили со всех сторон, сказала:

Подбежал Грождан и повторил: - Горе нам! Стоян турка убил.

Все были поражены этим известием. Начали подходить другие соседи; пришел и чорбаджи.

- Что?.. как?.. где?.. - спрашивал он.

Грождан рассказал, как пришел милязим, как приказал ему уйти, как остался с его женой. И все это рассказывал спокойно, будто так и должно было все происходить. Единственным виновником беды являлся Стоян.

- Сын мегаяджи Пэто.

- Откуда он явился?

- Не знаю... Пришел к нам в гости, сел около камина; а когда турок пришел, он спрятался за одежу.

Теперь не было уже никакой возможности скрыть случившийся факт. Чорбаджи сам не знал, что ему делать. Но ведь надо было на что-нибудь решаться. Чорбаджи решил связать Грождана и отправить его в Систово в конак; но предварительно надо было зайти в мегану, чтобы там взят Стояна. Чорбаджи, призванные им мужики и связанный Грождан направились к мегане. Поравнявшись с избой Грождана, чорбаджи и несколько других крестьян заглянули в избу. На полу лежал труп с раскрытым ртом, раскрытыми глазами и высунувшимся языком. Крестьяне попятились назад. Пошли дальше. Перед меганой стоял часовой, а в дверях - Пето.

- Где Стоян? - спросил в свою очередь чорбаджи

- Какой Стоян? Если вам нужно сына моего Стояна, то его здесь не было. Я его не видал. - Пето отвечал так громко, что слова его были слышны в женской половине.

Чорбаджи рассказал, в чем дело.

Сообщенное солдатам известие непроизвело на них особенного впечатления. Онбаши отправился в избу Грождана, констатировал факт убийства и вернулся. Несколько других солдат сделали то же самое. Так как низамы подтвердили показание Пето, то чорбаджи пришлось отправиться в Систово с одним только обвиняемым.