На рассвете.
Глава XI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: На рассвете. Глава XI. (старая орфография)

XI.

Несколько дней спустя после описанных нами в предшествующей главе событий, Рущукский кади (губернатор) принимал с свойственной ему важностью и спокойствием своих Посетителей. Прежде всех приглашен был к нему консул той "дружественной державы", которая особенно интересовалась агитацией в Болгарии. Паша очень радушно принял его. После обычных приветствий начался разговор на ту же тему, которая была затронута консулом несколько недель тому назад, но теперь не консул, а паша делал сообщение:

- Теперь у нас накопилось уже достаточно материала для процесса, - заявил вали.

- Сколько членов комитета? - спросил консул.

- Ни одного.

- Какой же это материал?

- Он состоит у нас из суррогатов, - отвечал паша. - У нас есть такие, которых можно будет повесить вместо членов комитета, если следственной коммиссии не удастся выжать из подсудимых указаний на более крупных деятелей... Мы, видите ли, цивилизуемся и начинаем применять к правосудию закон вероятности.

- Не опасно ли применять в правосудию закон вероятности? - спросил консул.

- Мотивированный приговор по европейскому образцу устранит всякую опасность.

Консул оставил этот вопрос и перешел к другому: - Сколько человек арестовано?

- Трое.

- Мало.

Паша хлопнул в ладоши и спросил пришедшого дежурного адъютанта: - Пришел ли уже в конак Аристархи-бей?

- Пришел, паша эффендим.

- Позовите его ко мне.

Несколько минут спустя пришел Аристархи-бей, поклонился и стал в почтительной позе, ожидая приказаний.

- Нельзя ли арестовать больше троих? - спросил паша.

- Можно, - последовал ответ.

- Таких, которые бы могли фигурировать в процессе?

- Всякий болгарин мог бы фигурировать в процессе.

- Конечно, но ведь необходимы правдоподобные доказательства.

- Против кого?

Аристархи бей назвал несколько человек и между прочими хаджи Христо.

- А?.. - удивился паша.

- К его дому проследили...

- Очень хорошо... и, обращаясь в консулу, прибавил: - крупная рыба.

- Я его знаю, - отвечал консул. - Он вряд ли принимает участие в каких бы то ни было незаконных делах.

- Но может с пользой фигурировать в процессе.

Что же такое произошло? Легко догадаться, что завязку процесса должно было составить убийство милязима.

Стоян, уходя из избы Грождана, очутился в незавидном положении. Нечего было и думать о возвращении домой, а оставаться в деревне было тоже опасно. Ему стало досадно, что он так вспылил: ведь он защищал людей, которые не чувствовали даже важности наносимого им оскорбления. Стоило да рисковать жизнью из-за таких людей?.. В нем зародилось чувство презрения к своим землякам. Он вознегодовал на них. Подумав, однако, и успокоившись, он иначе отнесся ко всему случившемуся:

"Чем они виноваты? - подумал Стоян. - Пяти-вековое рабство не могло не оставить глубоких следов, тем более, что в продолжение всех этих пяти веков народ оставался в абсолютном умственном бездействии. Он безропотно покорялся туркам и даже не думал о себе; поэтому турки выдрессировали болгар как собак, объездили их, как объезжают лошадей, и так приучили ко всем последствиям неволи, что в них выработалась привычка соглашаться со всем существующим как с необходимым и вполне законным. Чем же они виноваты?"

Стоян задал себе вопрос: почему же он сам так вспылил, так возмутился поступком милязима? Ответ явился сам собой: понятие чести представилось ему в виде результата образования.

Все эти размышления нисколько, однако, не улучшали того затруднительного положения, в котором он теперь очутился. Он находился среди полей, лугов, лесов, покрывающих холмистую поверхность окрестностей Рущука, на которой расположены болгарские, турецкие и черкесские посады и деревни. Он не сомневался, что его всюду будут искать, что власти устроят на него облаву. Стоян разсчитал, что приказ о розысках его не может дойти до всеобщого сведения раньше двадцати четырех часов, следовательно он мог располагать сутками, и еслиб ему удалось переправиться в это время за Дунай, тогда бы он избежал всякой опасности. Легче всего можно бы привести эту мысль в исполнение, добравшись до отцовской меганы, так как Пето знал много рыбаков и имел с ними постоянные сношения. Но невозможно было и думать о возвращении в мегану: пришлось бы рисковать не только собой, но и отцом. Во время событий 1867 и 1868 годов турецкия власти вешали и ссылали в каторжные работы не только тех, которые непосредственно принимали участие в возстании, но даже тех, кто давал им приют или пищу. В мегане никто из посторонних не видел Стояна, и это обстоятельство оправдывало его отца, на сметливость которого он вполне разсчитывал. А потому не следовало рисковать. После подобных размышлений, преступник наш направился к берегу Дуная, забрался в тростник и ждал, не подвернется ли счастливый случай. Но случай не подвертывался. Стоян видел, как проходили по реке то пароходы, то парусные корабли, то баржи, то лодки, то рыбацкие челноки, но все это плыло слишком далеко от него. Надо было ожидать несколько дней, чтоб дождаться чего-нибудь подходящого. Может быть, Стоян решился бы ожидать, но в первый же день в вечеру он заметил усиленное движение на линии пограничной стражи. Не могло быть, следовательно, ни малейшого сомнения, что его начали разыскивать. Наступила ночь и только подтвердила его опасения: пограничная стража была удвоена. Он вышел из тростника и направился к дороге, но, пока дошел до нея, должен был прилечь в первой попавшейся ямке, так как по дороге шел объезд черкесов. Может быть, объезд этот и не его искал, но "пуганая ворона и куста боится". Когда черкесы проехали, он перебежал через дорогу, дошел до лесу и, найдя здесь подходящее местечко, лег уснуть.

"La nuit porte consei!" - утешал он себя. Однако не вдруг уснул: он думал и додумался до плана, исходным пунктом которого было то положение, что легче всего скрываться между людьми. В толпе личность пропадает, - но не во всякой толпе. Надо, чтобы толпа и личность были однородна. В деревне личность Стояна до тех пор была однородна с окружающим его людом, пока он ходил в крестьянской одежде.

- Зачем я снял гобу, лапти, колпак! - горевал он.

Но делать было нечего. Мы видели, что утром, не предвидя никакой опасности, он решился возвратиться в Рущук, но и теперь ему не предстояло ничего другого. Надо было вернуться в Рущук и там исчезнуть между людьми, потом при случае добраться до Журжева. Такой план казался ему самым подходящим в виду обстоятельств, в которых он очутился. Труднее всего было попасть в Рущук - город, окруженный рвами и окопами, на которых стояли пушки и были разставлены часовые, оберегавшие все выходы и входы. Но, подумал он, эта трудность не непреодолима. Раздумывая таким образом, Стоян уснул. Разбудил его какой-то странный шум в лесу. Не ветер ли? Нет, не ветер.

Он стал прислушиваться и теперь уже различал: треск ломающихся ветвей, отголоски шагов и разговора, и от времени до времени какой-то крик, напоминающий команду.

- Что это такое?

Он вскочил, еще послушал и вполне убедился, что весь этот шум производили наполнявшие лес люди. Кто знал, подобно Стояну, историю Филиппа Тоби, Панайота Хитова, Степана Караджи и хаджи Димитра, тому легко было понять, что это облава.

Стояну стало жутко. Сердце его сжалось; но весьма скоро это первое ощущение нейтрализировалось сознанием, что если это даже облава, то ведь он рискует только жизнью, которая и без того повисла лишь на волоске, и он вдруг почувствал в себе силу и мужество. Он осмотрел револьвер, немного подумал, вспомнил хорошо знакомую ему местность и направился в сторону оврага, где находился ручеек, текущий к Лому. Стоян подвигался очень осторожно: осматривался, но главным образом старался не сбиться с избранного направления. Вскоре он убедился, что его окружали со всех сторон. В таких случаях, чем больше кольцо, тем оно реже и, стало быть, тем легче пройти незамеченным. Он сразу понял, что ему нельзя терять ни минуты, и пошел быстро вперед. Пройдя несколько десятков шагов, он встретился с болгарским крестьянином, который, как только заметил его, тотчас же поднял палку и хотел закричать, но лишь только Стоян показал револьвер, мужик опустил палку и закрыл рот.

- Что это такое? - спросил Стоян, тихим голосом, направляя дуло револьвера на мужика.

- Ступай с Богом, - сказал Стоян, проходя мимо крестьянина.

- С Богом, - тихо отвечал мужик.

Пройдя благополучно цепь облавы, Стоян быстро пошел в сторону оврага. Он шел теперь по тропинке и вдруг наткнулся на агу систовских заптиев.

- Дурь (стой)! - крикнул ага, протягивая левую руку к груди Стояна, а правой хватая торчавший за поясом револьвер.

Раздался выстрел... Ага вскрикнул, вытянул руки, как бы желая за что-то ухватиться, и повалился навзнич.

Стоян пустился бежать. Положение его еще ухудшилось, когда он взвалил на свою шею еще второе убийство. Теперь Стоян бежал из всех сил и вдруг подумал, что по его следам пустится погоня, которая тем легче настигнет его, что теперь известно, в какую сторону он направился. Как только мысль эта мелькнула у него в голове, он немедленно свернул в бок, забрался в чащу и под её прикрытием старался обогнуть лес таким образом, чтобы направиться в сторону противоположную той, в которую, по всему вероятию, последует за ним погоня. Ему, таким образом, пришлось приблизиться к Кривене.

Спустя некоторое время, он пошел медленнее, но все-таки подвигался вперед; по временам оглядывался, прислушивался, останавливался и опять шел. Наконец, вполне убедившись, что погоня пошла в другую сторону, он несколько отдохнул и опять пошел, но теперь совсем уже медленно. Подойдя в деревне, он обошел ее издали, нашел ветвистый и густо покрытый листьями явор, влез на него и скрылся между верхними, густыми ветвями. Теперь открылся перед ним обширный вид. Он видел блестящий от солнца Дунай, а за ним зеленую плоскость, видел поля, холмы, леса, над которыми возвышались систовские минареты; видел раскинутые там и сям деревни, устье Янтры и, наконец, вдали Кривену, среди которой различил отцовскую мегану.

"Что случилось с отцом, матерью, бабушкой, сестрой!" - подумал он.

Эти вопросы мучили его. Очень было вероятно, что отец его арестован; но не менее вероятно было и то, что исполнительная власть в лице черкесов и башибузуков, командированная для розысков Стояна и разъяренная неудачей, накинется на его мать, сестру и бабушку и станет истязать их. Особенно его безпокоила мысль о молодой красивой сестре, представлявшей весьма лакомый кусок для мусульман. С напряженным вниманием смотрел он на мегану в надежде увидеть что-нибудь, к чему могла бы привязаться его мысль для построения догадок; но не мог ничего разглядеть. Мегана стояла на своем месте; на дворе ходили куры; по дороге мимо нея проходили и проезжали путники. Стоян смотрел на отцовский дом с задней стороны, а потому не видел, стоит ли часовой. Еслиб знать, что низамы ушли, можно бы ночью подойти к мегане и разузнать, что случилось. Вот почему преступник наш хотел убедиться прежде всего, оставлен ли часовой? Он раздвигал листья, напрягал зрение и, наконец, заметил блеск штыка. Значит, низамы остались. Несколько спустя он увидел женскую фигуру, выходившую через заднюю дверь. "Бабушка!" шепнул он себе. Таким образом, Стоян узнал, что часовой стоит и что бабушка дома. Это такия данные, на основании которых можно уже строить предположения: если и нет хозяина, то его заменяет старуха, следовательно имущество не разграблено. Но что же случилось с родными?

Можно было предположить, что отца арестовали, но могли его и не арестовать; во всяком случае, можно было сказать, что не произвели внезапного набега, а следовательно было время подумать о матери и сестре. Вскоре Столп еще заметил, что мегана по прежнему действует. Он видел несколько верховых черкесов, которые остановились, соскочила с лошадей, некоторое время оставались в мегане и потом уехали. Кроме того он видел, как другие черкесы шныряют, по полям.

"Они меня ищут", подумал Стояв.

Все эти наблюдения несколько успокоили его относительно судьбы семьи, и он стал свободнее думать о своем положении, которое становилось тягостным и потому еще, что вот уже второй день как он ничего не ел. Ощущение голода становилось очень неприятным. В мегане, конечно, покормили бы его, но идти туда было слишком рискованно.

Он осматривал деревню. В Кривене не происходило, повидимому, ничего необыкновенного. Крестьяне ходили, суетились как ни в чем не бывало. Стоян знал каждого из них... Он решил дождаться вечера и пойти прямо к чорбаджи.

Сказано - сделано. Как только стемнело, он спустился с. дерева и направился в деревню. Семья чорбаджи чрезвычайно, испугалась при его появлении: дети и молодые разбежались; в избе осталась одна только бабичка, которая всегда остается в Болгарии единственной представительницей семьи во время тревоги. На первые вопросы Стоян получал один ответ: "не знаю... не знаю".

Молодой человек спрашивал: где чорбаджи, где меганджи, что слышно в деревне?

- Не знаю.

Стоян успокоивал, смягчал голос и только с трудом разузнал кое о чем.

- Ты меня не бойся, бабичка, - говорил молодой человек, - я как пришел, так и уйду.

- Скажи мне только, где чорбаджи?

- В Систове.

- А отец мой?

- Твой отец? - переспросила она.

- Да, отец мой, меганджи Пето.

- В Систове.

- А моя мать и сестра?

- В Систове.

- Что же они, в тюрьме?

- В Систове.

Стоян видел, что старуха ухватилась за это слово и не хочет ничего больше сказать. Для опыта он спросил:

- Где ваш хлеб?

- В Систове! - отвечала старуха.

Тогда Стоян крикнул строгим голосом:

- Дай мне сейчас же хлеба и закуски!

Старуха, привыкшая прислуживать, немедленно подала ему почтенный кусок мамалыги, несколько луковиц, кусок сыру, еще кое-чего. Стоян завернул все это в платок и ушел. В деревне ему нечего было делать. Он прошел мимо Грождановой избы, которая была пуста. Надо было снова искать в поле ночлега и убежища.

Происшествия прошедшей ночи заставляли его быть осторожным, а напряженное внимание раздражало его.

Он шел всю ночь и, наконец, очутился перед окопами крепости. Еще не разсвело, на востоке только небо начало краснеть. Стоян начал всматриваться в окопы. Сначала он ничего не различал, но вскоре заметил будку часового, подошел ближе и увидел сидящого в ней солдата.

"Ему бы надо ходить, а он сидит в будке, - подумал Стоян. - Может быть, спит".

Он еще приблизился и убедился, что часовой действительно спит. При первых лучах разсвета Стоян увидел несколько будок на насыпи, но ни одного часового. "Попробую", подумал он, - спустился в канаву и начал искать удобного места, чтоб взобраться на вал.

отыскал место, в котором обвалились кирпичи, взобрался ползком на вал и очутился как раз в том месте, где стояла будка. Приподнявшись немного, Стоян взглянул на часового, который преспокойно спал, поставив около будки ружье. Скиталец наш подполз к часовому и остановился на минуту. В голове его мелькнула мысль, чтобы в двум убийствам присоединить третье. Благодаря совершившемуся в его голове психологическому процессу, он стоял на покатости, на которой не легко было удержаться. Ведь он вызвал турок на войну, а следовательно сделался одною из воюющих сторон и считал себя в праве всячески вредить своим врагам, тем более, что они в одно и то же время считали себя стороной и судьей, и наверное? пощадили бы, да и не пощадят его. "Теперь враг в моих руках, - думал он: - я могу заколоть его собственным его штыком; ведь нет никакого основания щадить его жизнь"... Однако, он не убил спящого солдата, а только взял у него ружье, потом обошел будку, соскочил с бруствера и хотел поломать и бросить ружье; намерению этому помешал патруль. Когда Стоян спускался по внутреннему склону насыпи, его неожиданно поразил внезапный окрик:

- Дур (стой)!

В одно мгновение он бросил ружье и побежал во всю прыть, через выгон, в направлении строения, позади которого начиналась улица, ведущая в центр города. Ему казалось, что здание скроет его от глаз погони. Но погоня была близко, так что, когда он миновал строение, ему представилась только двоякая возможность скрыться: в стоявшей у стены бочке или в раскинутом недалеко от нея цыганском шатре. Из-под шатра высовывались босые ноги спящих людей, а у забора стоял привязанный осел. Шатер - или бочка? Недолго думая, он вскочил в бочку и присел. Прибежали солдаты, посмотрели в улицу и начали ругаться.

- Шпион... негодяй... удрал!.. постой! поймаем мы тебя!

Проснулись цыгане; один из них вылез из шатра и встал.

- Не видел ли ты? - спросил один из низамов.

- Кого?

- Кого? должно быть шпиона или комитаджи.

- Нет, не видел, - отвечал цыган.

Встала старуха и смотрела исподлобья на низамов, которые ругались, плевали, проклинали и, наконец, вернулись к окопам.

Немного погодя Стоян вылез из бочки и быстро прошел мимо удивленных цыган. Он. может быть, и остановился бы около них, но это были те самые, которые три дня тому назад плясали в Кривене перед турками и среди которых он исполнял роль медведя. Молодой человек узнал их и потому не остановился. Едва отошел он около пятидесяти шагов, как старая цыганка, ничего не. говоря товарищам, пошла по его следам. Стоян шел впереди - цыганка за ним. Еще не совсем разсвело; по пустым улицам проходили две фигуры, из которых одна уходила, другая гналась за ней; но гналась и не догоняла, а только как зловещая тень следовала на значительном разстоянии. Стоян не видел и даже не подозревал, что цыганка идет за ним. Старуха, шагая босыми ногами, не производила ни малейшого шума, ни малейшого шелеста. Она несла в руках палку, но не опиралась на нее: должно быть, боялась, чтобы стук не обратил внимания беглеца.

более, что он не хотел долго здесь оставаться. Ему надо было, главным образом, найти средство переправиться за Дунай. Он нисколько не сомневался, что хаджи Христо поможет ему отыскать такое средство. Стоян разсчитывал на хаджи Христицу и на Иленку, которая легко воспринимала новые идеи и сердце которой было переполнено чувством патриотизма. Он разсчитывал, таких образом, на усердную помощь и во всяком случае на радушный прием.

Так как было еще очень рано, то ворота были заперты. Он постучал, обождал немного и хотел-было опять постучать, когда услышал шаги и отодвигание запоров. Ворота отворились.

- Добро дошел, - приветливо поздоровался конюх и опять затворил ворота.

- Что у вас слышно? - спросил Стоян.

- Хозяин встал?

- Должно быть. Ведь уже день на дворе.

Так как господствовавший в болгарском обществе этикет не требовал докладов, то Стоян прямо пошел в первый этаж и направился в ту комнату, которую занимал прежде. Он не сомневался, что может здесь расположиться, так как отлучка его носила характер скорее отпуска, чем отставки. Поэтому, взойдя в свою комнату, он нарочно начал немного шуметь, чтобы заявить о своем присутствии.

"Если хаджи Христо проснулся, - думал молодой человек, - то все-таки не встал еще с постели, а мне хотелось бы поскорее повидаться с ним". Поэтому Стоян начал ходить, кашлять... и, наконец, ему удалось обратить на себя внимание хозяйки. Хаджи Христица приотворила дверь, заглянула, вскрикнула и скрылась. Тотчас же после того явился хаджи Христо, который, очевидно, только-что вскочил с постели и, накинув на себя халат, поспешил придти. Лицо его выражало гнев и ужас.

Стоян совершенно растерялся.

- Чего тебе здесь надо? - спрашивал грозный хозяин.

- Я пришел... я прихожу... - бормотал молодой человек.

- Ты турка убил?

- О смеешь заходить в мой дом? У меня нет лишней крови... я не хочу проливать ее... Нет!.. я... я... - он побледнел и произнес дрожащим голосом: - я тебя жандармам передам.

Не успел еще Стоял ответить, как вбежала хаджи Христица и начала еще на пороге кричать:

- Ах ты несчастный! ах ты несчастный! Мы тебя приютили, как родное дитя...

- Жандармам его! - перебил хаджи Христо: - жандармам! Иду за ними... - и он направился к дверям, но там стояла уже Иленка.

- Но ведь он погубит меня, - отвечал хозяин. - Если узнают, что я дал ему приют в моем доме, тогда меня повесят.

- Каким же образом могут об этом узнать? - спросила молодая девушка.

- Кто тебя видел? - спросила хозяйка.

- Кроме Степана, никто не видал меня, - отвечал Стоян,

- Так пусть он сейчас же уходит! - подхватил хаджи Христо: - пусть немедленно уходит, сию же минуту. - Уходи!.. убирайся... забудь, что ты заходил ко мне... Уходи!..

Стоян убедился, что ему приходится оставить убежище, которое он считал вполне безопасным. Надо было поскорее уходить, пока еще никого не было на улицах. Он ушел, не говоря ни слова, и услышал за собой:

- В добрый час!

Это пожелание Иленки глубоко тронуло его.

Положение его снова стало затруднительным. Теперь он имел в виду два убежища: дом Мокры и квартиру Станка. Квартира Станка показалась ему удобнее, во-первых, потому, что была ближе, а во-вторых, потому, что тихого, осторожного Станка никто ни в чем не подозревал. Стоян никого не встретил на улице. Он подошел к школе, и на его счастие дверь была открыта; он вошел в первую избу и тут же встретил Станка.

- Я почти ждал тебя, - сказал учитель, после первых приветствий.

- Мне надо скрыться.

вечера, а пока что-нибудь придумаем... пойдем.

Он свел Стояна в чулан, и на всякий случай показал ему потаенную дверь, ведущую в проход между домами.

- Об этом проходе турки не знают... он ведет - знаешь?.. к саду Мокры... Сиди же здесь смирно, а пока я извещу Мокру. Если тебе придется искать у нея убежища, то не ходи через ворота во двор, а полезай через забор в сад.

Станко обменялся со Стояном еще несколькими фразами и ушел, а Стоян лег спать.

Цыганка очень долго стояла перед домом - ждала, наконец оставила свой пост и отправилась прямо в конак.