На рассвете.
Глава XIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: На рассвете. Глава XIII. (старая орфография)

XIII.

Следствие по делу Стояна обезпокоило рущукское население, а особенно живущих там болгар. Цыганка не была единственным доносчиком, нашлось их больше, а потому обыски и аресты приняли эпидемический характер; бедствие это постигло даже такия семьи, которых власти ни в чем не могли упрекнуть. В большинстве случаев допрашивали арестованных и отпускали их домой. Но некоторых оставляли под арестом и даже сажали в одиночные камеры. К числу последних принадлежал хаджи Христо, который вот уже три дня просидел в одиночестве, да еще закованный.

Арест его перепугал хозяйку дома, дочь и всех домашних. Арестовавшие его жандармы не объяснили причины, но причина была известна хозяйке, её дочери и Степану; остальная прислуга ни о чем не знала. Как только увели хозяина, жена стала упрашивать Степана, чтоб он сохранил тайну.

- Сто гуруш получишь, только молчи.

- Я и без денег буду молчать.

Безусловное отрицание факта казалось единственным условием спасения, и действительно это была самая лучшая тактика; её и держался хаджи Христо и решил не признаваться даже в том случае, еслиб сам Стоян сказал ему в глаза, что он действительно заходил в его дом на полчаса. Купец молился только о том, чтоб не поймали Стояна, и верил, что провидение не допустит погибели такого богатого купца, такого степенного, как он, человека и отца дочери-невесты. Он вспоминал пожертвования свои на храмы и свои речи на собраниях мэджлиса, и то, что паше известна его благонамеренность; одним словом, он верил в справедливость Всевышняго. Но, несмотря на все это, одиночество угнетало его тем более, что он не знал, как долго продлится его мучение.

Окончился третий день и настал четвертый; хаджи Христо молился, когда вошел Аристархи-бей.

- Ну, что же? Надумался ли? - ласково спросил он купца.

- Я все думаю о постигшем меня горе. Какой-то недруг ложно донес на меня, оклеветал меня, - промолвил хаджи Христо плаксивым голосом, поднимая окованные руки.

- Не в том дело, кто сделал донос, а в том, что донос этот правдив.

- Нет, он ложен.

- Тсс... - остановил его Аристархи-бей. - Не отрицай! мы теперь одни, и, если хочешь, я разскажу тебе все как было.

- Мне бы очень желательно знать, кто это враг мой смертельный?

- Дело не в том... Стоян пришел к тебе и ты погрозил ему выдачей, но жена и дочь стали тебя упрашивать, и ты велел ему уйти.

Купец обомлел от страха и удивления.

- Вот видишь, что я обо всем знаю, - продолжал бей: - и ведь не дух же святой сообщил мне все это. Следовательно лучше сознайся. Отрицание только повредит тебе.

- Ах, признался бы я, еслиб был в чем-нибудь виноват!

- Прежде всего ты виноват в том, что не выдал Стояна, а кроме того...

- Господи, Боже мой, еще что?

- Не безпокойся! я поговорю с тобой наедине так, как говорят с глазу на глаз; а чтобы ты был смелее, я начну с вопроса: желаешь заплатить?

Вопрос этот привел в чувство купца.

- Сколько надо?

- Сто и сто, значит двести... гм!.. - размышлял хаджи Христо.

- Ведь ты, должно быть, дороже ценишь свою жизнь. А?.. мне все равно, я и парички за нее не дам, но ты, вероятно, дороже ее ценишь.

- Нечего делать, освобождай.

- Из тюрьмы и от обвинения, понимаешь?

- Понимаю; значит, во мне не будут больше приставать?

- Это значит, что ты не будешь больше считаться обвиняемым, что не попадешь ни на виселицу, ни в тюрьму, но ты все-таки будешь призван в качестве свидетеля.

- Что же мне показывать? - спросил купец.

- То, что Стоян организовал в Рущуке заговор.

- Да ведь я ничего об этом не знаю!

- Знаешь или не знаешь, это все равно. Стоян жил в твоем доме; вспомни, о чем он говорил, кто бывал в его квартире, с кем он водил знакомство, а особенно, какие молодые люди и когда собирались у него?

- О чем он говорил?.. Говорил о Болгарии, об её истории.

- Это очень важно, - заметил Аристархи-бей. - Он, значит, говорил о Болгарии и об её истории... гм... с кем знакомился?

- Со всеми.

- А кто бывал у него?

Хаджи Христо вспоминал.

- Раз как-то, - начал он, - приходить к нему Станко и какой-то юноша, которого я встречал в читальне, но не знаю, кто он такой. Второй раз к нему пришло несколько человек, но я их не видел, - только, кажется, они у него просидели с час.

- Станко был с ними?

- Не знаю; меня тогда не было дома.

- Кто же сказал тебе об этом?

- Дочь.

- Так она знает?

- Гм!.. так вот как мы устроим: я позволю жене и дочери твоей навестить тебя; ты спроси их, кто приходил к Стояну; завтра утром твои еще раз придут к тебе, а потом я наведаюсь, и если ты назовешь мне фамилии Стояновых гостей и обяжешься дать требуемые показания, тогда будешь свободен.

- И о скрывании Стояна не будет больше речи?

- Если не назовешь фамилий, тогда останешься в тюрьме; а если не хочешь быть обвиняемым, будь свидетелем; но если не дашь требуемых показаний, тогда будешь обвиняемым. Билир-сэн (понимаешь)?

- Билирэм (понимаю), эффендим.

- Делай теперь как знаешь.

Аристархи-бей ушел, а хаджи Христо размышлял о близком своем освобождении и о двух условиях, доставленных ему следователем: одном - очень неприятном, а другом - совершенно легко исполнимом. Ему было очень неприятно подумать об уплате двух сот мэджиджи. Двести мэджиджи! Ведь это почтенная сумма! Ему было жаль этих денег, но он утешал себя тем, что сам он стоит гораздо больше двухсот мэджиджи. Относительно второго условия он ни минуты не колебался, даже не подумал о том, что рискует жизнью нескольких человек, что одного, которого фамилию назвал, уже погубил. Впрочем он не был уверен, знает ли жена фамилии молодых людей; но это все равно, думал он: ведь Иленка наверное знает их. Он ждал своих и, наконец, дождался. Около полудня отворилась тюремная дверь, и в его камеру вошли две женщины в фереджиях и в ашхаках. Встреча была очень трогательна. Женщины плакали при виде цепей на руках и ногах арестанта. Жена хаджи Христо охала и ахала и, наконец, спросила: - За что же это тебя взяли?

- Стоян всему виною. - И купец все рассказал.

Жена вознегодовала на Стояна. - Зачем ему было накликать на нас беду! Негодяй! Он и тебя, и Станка погубил. Как только тебя арестовали, Иленка побежала в Мокре и там узнала об аресте Станка. Теперь жандармы ходят по кофейням, по улицам, по домам и всюду арестуют. Арестовали уже человек сто, а может быть и до тысячи. - Она начала перечислять фамилии и назвала около десяти человек.

- Бре... бре... - удивлялся хаджи Христо.

- И чем все это кончится? Господи... выпустят ли тебя когда-нибудь?

- Меня завтра выпустят, - отвечал хаджи, которому болтовня жены до сих пор не дозволяла сообщить эту новость.

- Завтра! - воскликнула обрадованная жена. - Почему же не сегодня?

- Тише, постой, дай рассказать.

- Гораздо лучше тебе бы сегодня уйти, - продолжала неугомонная женщина.

- Лучше, да нельзя. Надо выполнить прежде два условия.

- Какие?

- Дать двести мэджиджи.

- Господи Боже мой! - ужаснулась жена. - Двести мэджиджи! За что?

- За то, чтобы меня выпустили.

- Стоян одно, а я другое.

- Ты другое?.. Что же ты другое?

- Ну, конечно... Как же меня со Стоянок равнять?

- А, все нам этот Стоян наделал. О!.. - крикнула хаджи Христица, поднимая руку: - еслиб мне узнать, где он... я бы сама указала его жандармам!

- Майка! что вы сказали? - проговорила Иленка.

- Конечно, указала бы, - повторила разсвирепевшая мать. - Я бы хотела, чтобы его турки живого изрезали.

- Ах, беда, беда!.. - вздыхал хаджи Христо.

- И всему он виноват.

- Ну, что же делать! Господь накажет его за все, что он нам наделал.

- А я бы хотела, чтоб его прежде турки покарали. О! еслиб мне узнать, где он!

- Должно быть, уехал уже в Румынию.

Когда хаджи Христо произносил эти слова, в глазах Иленки появился такой блеск, каким загораются глаза человека, привыкшого говорить правду, когда его в первый раз уличают во лжи. Она смутилась, опустила глаза и, очевидно, старалась овладеть собою. Наконец, вздохнула: она достигла цели. Отец и мать, занятые разговором, не обращали на нее внимания. Хаджи Христо между тем поручал жене взять у сарафа (банкира) необходимую для выкупа сумму.

- Сегодня же схожу за деньгами, - отвечала она.

- Ступай не сегодня, а завтра. Если ты пойдешь сегодня, он вычтет проценты за сегодняшний день, понимаешь! А ты ступай завтра к нему, возьми деньги и прямо приходи сюда.

- И тебя сейчас же отпустят?

- Нет... есть еще одно условие...

- Еще денег! - испугалась жена.

- Тсс... - Его степенство мотнул головой снизу вверх (движение это обозначает в Турции отрицание).

- Что же такое?

- Меня тоже не было дома, - отвечала жена, взглянув вопросительно на дочь.

Иленка пожала плечами.

- Зачем им это? - спросила хаджи Христица.

- Какой-то заговор, - отвечал муж. - Оказывается, что Стоян был членом комитета.

- Ах, негодяй!.. в нашем доме заниматься заговором! То-то мне не нравились его глаза; кто же это приходил к нему?

- Раз приходил Станко, а с ним какой-то мальчуган.

- Тот, что вазу разбил. О, задала бы я ему вазу!

- О них я уже сказал, но других не знаю.

- Иленка, - обратилась хаджи Христица в дочери.

Девушка откликнулась.

- Ты была дома?

- Да, я была дома.

- И видела?

- Да, видела... но... забыла, - прибавила девушка.

- Забыла? это быть не может.

- Так должно быть, майка... - отвечала девушка покорным и в то же время вполне решительным голосом.

- Что?.. - спросила удивленная хаджи Христица.

- Я забыла.

- Вспомни.

- Не могу припомнить.

- Ты непременно должна вспомнить!.. От этого зависят судьба отца.

- Если ты не вспомнишь, тогда отец, может, Бог знает как долго просидеть в тюрьме.

- Иленка! - начал отец. - Девушка взглянула на него, и глаза её выражали грусть и сожаление.

- Бог знает, - продолжала хаджи Христина, - выпустят ли его из тюрьмы: может быть, в Акру сошлют вместе с другими... а может быть и казнят...

- Да, я буду обвиняемым, а если назову фамилии, меня призовут в качестве свидетеля.

Девушка снова взглянула на отца, и в этот раз глаза её выражали сожаление. Казалось, что она хотела что-то сказать однако, промолчала.

- Вспомни, пожалуйста! - просил отец.

- Вспомни! - крикнула мать, сердито взглянув на нее. Иленка стояла с опущенною головой, но ничего не отвечала. Мать подскочила к ней с поднятыми кулаками.

- Не тронь ее, - сказал муж. - Она еще... вспомнит... Время еще терпит... до завтра.

- Нечего мешкать! дело в том, чтобы спасти отца.

- И отца, и мать, и ее же самое. Она у нас одна, и мы сколотили-таки порядочное состояние для нея; что сделается со всем этим, если меня сошлют? А ведь ссылка - это самое меньшее наказание за скрывание у себя заговорщиков. Если я не выдам настоящих заговорщиков, тогда турки скажут, что и я заговорщик. Ты только подумай обо всем хорошенько и вспомни...

- Вспомнит она, вспомнит, - заметила мат.

- Конечно, до завтра вспомнит, - подтвердил хаджи Христо: - она добрая дочь. - С этими словами он протянул свои окованные руки, обнял дочь и поцеловал ее. Когда зазвенели отцовския цепи, когда Иленка услышала ласковый голос отца, она вдруг зарыдала.

Хаджи Христица тоже начала плакать.

- Она вспомнит, вспомнит, - твердила мать плаксивым голосом. - Если не вспомнит, будет несчастной, подлой дочерью, недостойной отца, который накопил для нея столько денег. Ах, Стоян, Стоян! а мы еще хотели отдать ее этому негодяю.

- Что ты сказала? молчи! Турки ничего об этом не знают, так пусть и не догадываются. И нам лучше об этом забыть. А теперь ступайте с Богом... ступайте... до завтра... Теперь от Иленки будет зависеть, выпустят ли меня завтра, или оставят здесь, Бог знает, на сколько времени.

Обе женщины несколько успокоились, попрощались с арестантом и ушли.

Хаджи Христица так спешила на обратном пути, что Иленка едва поспевала за ней. Она спешила, потому что хотела произвести дома следствие, касающееся собрания у Стояна. Пока мать допрашивала слуг, Иленка сидела в своей комнате и плавала. Допрос всех слуг мужеского и женского пола обнаружил, что никто из них ничего не может сообщить о сходке у Стояна. Оказалось только, что однажды Иленка разослала всех слуг.

- Ты куда ходил? - спросила хозяйка Степана.

- Барышня послала меня смотреть, когда придет пароход. Я еще доложил барышне, что в этот день пароход приходит; но она ответила, что приходит не немецкий, а английский. "Ступай, - говорит, - на пристань и гляди, пока не придет пароход". Я простоял там часа два, но пароход не пришел, и я вернулся.

Под такими же приблизительно предлогами удалены были все слуги.

- Она нарочно это сделала, чтобы скрыть заговорщиков, догадалась хаджи Христица и побежала к дочери.

- Я, майка, забыла, - отвечала дочь.

- Врешь, врешь!.. Ты всю прислугу из дому разослала.

Иленка ничего не отвечала.

- Что же, ты не разсылала прислуги?

- Да, это я всех услала.

- Зачем?

Девушка молчала.

- Стыд... срам... Вся прислуга помнит, что ты всех поразсылала в разные стороны, но никто не знает, что здесь сходились заговорщики. Все знают только то, что ты была дома и что Стоян был дома. Ступай, разубеди теперь прислугу, что ты не распутничала со Стояном, пока никого не было дома!

Иленка побледнела и с упреком взглянула на мать.

- Ступай, ступай к ним! - кричала разсвирепевшая хаджи Христица: - доказывай, что ты сохранила свою невинность!

- Что это вы говорите, майка! - простонала молодая девушка.

Мать злобно посмотрела на нее и потом заговорила резким, отрывистым голосом: - Извольте теперь, сударыня, выручать отца из беды и смыть с себя позор. Говори, кто приходил к Стояну! Отец назвал одного, ты назови остальных и тогда все исправится... Сжалься, наконец, над отцом и над собой!

- Ты не поверишь, майка, как мне больно слушать все это!

- Назови фамилии и все пойдет хорошо.

Иленва закрыла глаза и сжала руками голову.

- Назови фамилии! - просила мать.

Иленка все молчала. Мать села около нея, взяла ее за руку и начала уговаривать ласковым голосом: - Послушай меня. Я знаю, почему ты упрямишься. Мы сами виноваты, отец и я... Мы предназначали тебя Стояну и сказали тебе об этом; ты его и полюбила.

- Я? полюбила Стояна?.. Нет! - крикнула молодая девушка, отодвигаясь от матери; потом, увидев, что удивленная мать все еще не сводить с нея глаз, Иленка повторила совершенно спокойно: - нет, я не полюбила Стояна.

- Так чего же ты так заупрямилась? - допрашивала мать, потерявшая нить своих догадок.

- Я не хочу... я не могу губить людей, которые...

- Что такое, что? - закричала хаджи Хрисгица.

- И потому хочешь погубить отца, который всю жизнь посвятил на то, чтобы оставить тебе состояние?! Так Болгария стоит по-твоему больше, чем состояние? Так ты из-за глупости, за которую никто парички тебе не даст, забываешь обязанности честной дочери? Ах, ты глупая!.. Ах, ты негодная!.. кричала мать, все больше и больше воспламеняясь. - Но... скажешь ты мне фамилии этих болванов, которые честным, спокойным людям не дают покоя? Скажешь ты мне фамилии тех, с которыми ты связалась? Да, вероятно, ты снюхалась не с одним Стояном... должно быть, у тебя перебывало человек десять, двенадцать... Бог знает сколько... Ах, ты негодная!

Хаджи Христица разсвирепела окончательно. Со стиснутыми кулаками, с пылающими злобой глазами, она подбежала в дочери и бранила ее самой площадной бранью.

- Заговоришь ты у меня!.. да... заговоришь! Заставлю и тебя назвать, кого мне надо... заставлю! Кто был на сходке? - крикнула она, отвесив дочери пощечину.

Хлест пощечины разнесся по комнате, но Иленка не ответила ни слова; она оставалась на своем месте и только с укоризной посмотрела на мать.

- Кто был на сходке? - опять крикнула мать, снова ударяя молодую девушку. Дочь не отвечала.

- Кто?.. кто?.. кто?.. - кричала мать. И сбесившаяся хаджи Христица отвесила дочери шесть, семь ударов подряд.

- Что же, скажешь?

Дочь снова взглянула молча на мать, и этот взгляд привел хаджи Христицу в изступление: она вцепилась еи в волосы и, стащив с дивана, волочила по полу, приговаривая: - А... не скажешь?..

Иленка не оказывала ни малейшого сопротивления, а между тем мать держала ее за волосы, волочила по полу и била ногами. Можно бы подумать, что это не живое существо, но кукла в рост человеческий, на которой живая женщина старается сорвать накипевшее зло. Время от времени с полу доносилось сдержанные стоны, а сверху прерывистый, запыхавшийся голос повторял: "не скажешь?.. не скажешь?"... Эта отвратительная сцена могла бы продлиться Бог знает как долго, еслибы не прервало ее неожиданное появление Мокры.

- Господи! что это такое? - воскликнула Мокра, входя в комнату.

Хозяйка опустила руки.

- Наказываешь дочь?.. учишь?.. - начала гостья. - А я думала, что ты, комшя (соседка), другим теперь занята.

- Не...слу...ша...ет...ся... - выговорила запыхавшаяся хозяйка.

Иленка встала, подошла к дивану и заняла прежнее свое место. Щеки её горели, уши покраснели, взъерошенные волосы закрывали лоб, растрепанные косы висели по плечам, а растерзанная одежда раскрылась на груди. На полу валялись кораллы, жемчужины, бусы и дукаты, которые прежде украшали её девичью шею и голову.

Мокра, под влиянием естественного чувства деликатности, которая не дозволяет посторонним вмешиваться в чужия домашния дела, не спрашивала, что было поводом побоев.

- Не в-время пришла, - сказала она: - извините, я уйду.

- Нет, нет... комшя, не уходи! - отвечала запыхавшаяся хозяйка: - подожди... разсуди! - Она так сильно задыхалась, что принуждена была остановиться. - Вот ты сама разсуди! - продолжала она. - От её слова (она указала на дочь) зависит освобождение из тюрьмы отца, а она молчит. Заупрямилась - и хоть ты ей кол на голове теши... до того заупрямилась, что довела меня вот до чего... А?.. что же ты на это скажешь?

Мокра посмотрела на Иленку, которая, казалось, сама сознавала свою виновность.

- Вот здесь в нашем доме, - продолжала хозяйка, - несколько месяцев тому назад сошлись у Стояна заговорщики, которых она знает.

- И что же? - спросила гостья, переводя глаза с дочери на мать.

Мокра опять взглянула на Иленку и спросила: - И она не хочет назвать фамилий?

- Не хочет... - подтвердила гневно хозяйка.

- Может быть, она забыла... гм...

- Забыла!.. она говорит, что забыла, но это неправда! Она врет!

- Почему же врет? Это ведь случается... Туман такой находит. Тогда надо стать под евангелием и попросить батюшку, чтоб покропил святой водой, а иначе туман и не разойдется... Это бывает не только с нашей сестрой, но даже с священниками. Вот владыка в Шумле стал читать акафист и вдруг забыл читать... Смотрит в книгу... э... э... э... и ни слова не может прочесть. Так чему же тут удивляться, что твоя дочь забыла?

Хозяйка сама не знала, что отвечать.

- Если она непослушна - это плохо, очень плохо; но если говорит... что забыла... это случается. Дайте ей время вспомнить. Бывает так, что забудешь и никак вспомнить не можешь, а то и так бывает: забудешь, а потом, ни с того, ни с сего, и вспомнишь... Со мной случилось раз вот что: я забыла имя брата... имя брата забыть! Слыхано ли? А ведь забыла... А с тобой, комшя, так не случалось?

- И мне случалось забывать, - отвечала хозяйка, - но я бы вспомнила, еслиб пришлось спасать отца. Ведь это отец её... отец в тюрьме!

- Я слышала, что тебе разрешили свидание? - перебила Мокра.

- Да, разрешили.

- Я затем и пришла, чтоб узнать, чт там слышно!

- Что же слышно!.. Хаджи Христо в цепях.

- И... Это не велика еще беда... Как бы там ни было, если тебя к нему пустили - значит, он скоро будет свободен.

- Свидетелем?.. Пс... - произнесла с пренебрежением Мокра. - Такия наказания нехороши...

- Все-таки лучше, чем тюрьма.

- Нет, они хуже виселицы.

Иленка посмотрела на гостью с выражением истинной благодарности.

- И без того ему приходится откупаться, - плакалась хозяйка.

- Если вам денег жаль, так не платите.

- Еслиб хаджи Христо повесили, то это ускорило бы то время, когда болгар не вешали бы за то. что они - болгары.

что её мужу ничего особенного не угрожает, что в крайнем случае он всегда может отделаться взяткой, а ведь денег у него много.

- Парички, парички, - говорила она. - Кто такой мастер до наживы, как твой муж, тот легко разбогатеет. Что для него значит хотя бы тысяча или две тысячи мэджиджи! Ты о своем муже не безпокойся. Это крупная рыба. Пощиплют его немного, вот и все.

Хозяйка была недовольна пренебрежительным отзывом Мокры о хаджи Христо, но Мокра нарочно отзывалась о нем таким образом: она хотела представить дело так, как оно было на самом деле, и желала успокоить Иленку, в руках которой находилась безопасность заговорщиков.