На рассвете.
Глава XV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: На рассвете. Глава XV. (старая орфография)

XV.

Аристархи-бей повел следствие очень энергично. Подозрительных оказалась масса. Расходившиеся заптии арестовывали в городах кого попало; в провинции же черкесы и вообще мусульмане составляли деревенскую стражу, которая вязала и приводила в конак всякого, казавшагося подозрительным. Несколько раз в день являлись партии такого рода подозрительных, и всякий раз кого-нибудь из приведенных оставляли в тюрьме. Улики в таких случаях не имели никакого значения. Дело было в том, что власти, помощью "чудовищного процесса", пожелали обнаружить перед Европой "происки" одного из европейских правительств, слишком интересующагося судьбами подданных Высокой Порты. Поэтому затеян был тенденциозный процесс, и следствие велось в высшей степени пристрастно. Сходка у Стояна, соучастников которой не хотела назвать Иленка, должна была составить фокус всего процесса. Поэтому Аристархи-бею непременно хотелось узнать имена сходившихся.

- Что-же? - спросил следователь хаджи Христо, придя к нему во второй раз.

- Вот пересчитай, - ответил заключенный, передавая мешочек с золотом.

- Такому честному купцу, как ты, можно и на слово поверить. Ты считал?

- Считал.

- Значит, верно. Ну, а теперь?..

Хаджи Христо позвал плечами.

- Фамилии? - окончил следователь.

- Я знаю только двоих: Стояна и Станка; третьяго не знаю, как зовут, но еслиб я его увидел, то узнал бы.

- Это ты говоришь о первой сходке... в саду. Так я и велел озаглавить ее в протоколе: "сходка в саду", но разскажи мне о второй... в комнате.

- Ничего не знаю, эффендим-бей.

- Ведь жена и дочь приходили в тебе?

- Да, приходили, но оне ничего не знают.

- А прислуга?

- Прислуга тоже не знает.

- Гм?.. а знаешь ли? я начинаю подозревать, что и ты замешан в этом деле.

- Вот провалиться мне сквозь землю, если я хоть сколько-нибудь причастен ко всему этому делу! Вот ей Богу...

- Не божись напрасно, - остановил его бей: - я вполне уверен, что ты ни к чему предосудительному не принадлежал, тем более, что без тебя я и не знал бы о сходке в саду, а все-таки это подозрительно.

- Что же мне делать? - плакался хаджи Христо, - Как же мне сказать, чего я сам не знаю?

- Разузнай.

- Разве можно разузнавать в тюрьме?

Хаджи Христо просиял и с благодарностью взглянул на следователя.

- Но я выпущу тебя под следующим условием: ты дашь мне еще сто мэджиджи и будешь разузнавать.

- Так пришли мне жену.

- Зачем?

- Чтоб послать ее за деньгами.

- Ты их сам возьмешь. Я ведь тебе верю, ты порядочный и честный человек (следователь произнес эти слова без запинки); тебя сейчас же выпустят, только я разскажу тебе, как следует поступать в будущем.

- Как же? - спросил обрадованный купец.

- Прежде всего надо быть осторожным. Прямо никого не разспрашивай, а так незаметно и непременно представляйся патриотом. То обстоятельство, что ты сидел в тюрьме, значительно облегчит твою задачу. Болваны и теперь еще говорят: "Каков хаджи Христо!.. а каким казался смирным!" Вот ты и начни откровенный разговор с одним, с другим, а я между тем сделаю у тебя обыск. Может быть, а найдется что-нибудь в той комнате, где жил Стоян.

- Когда же будет обыск?

- Да вот на днях как-нибудь. Живет там кто-нибудь в той комнате, которую занимал Стоян?

- Никто там не живет.

- Смотри же, чтобы никто ничего там не трогать. Вот я прикажу позвать тебя к допросу, а оттуда пойдешь себе домой.

Хаджи Христо пришлось не долго ждать. Через полчаса после ухода Аристархи-бея пришел заптий и повел арестанта в следственную коммиссию. Здесь Аристархи-бей, в присутствии аги, секретаря, писаря и нескольких драгоманов из иностранных консульств, начал допрос. Прежде всего поинтересовался он сходкой в саду:

- Кто был на этой сходке?

- Стоян, Станко и какой-то молодой человек.

- А ты не совещался с ними?

- Нет, не совещался.

- Как же ты о ней узнал?

- Я видел их из окна.

- Почему ты сразу не называл фамилии?

- Тогда, когда их тебе назвали, - упрекнул следователь. - Ну, а во второй сходке кто принимал участие?

- Меня тогда дома не было.

- Но ты слышал о ней?

- Да, я слышал, только не обратил никакого внимания.

- Знаешь ли о том, что заговорщики были замаскированы?

Вопрос этот произвел эффект. Драгоманы иностранных консульств с удивлением посмотрели на Аристархи-бея, который отвечал им мимикой: "видите, до чего доходит!" - а между тем хаджи Христо отвечал:

- Кажется... не знаю... меня не было дома, а Стояна я считал положительным молодым человеком.

- Вот видишь, как внешность бывает обманчива! - поучал следователь: - надо полагать, что впредь будешь осторожнее выбирать себе помощников. Благодаря служившему у тебя человеку, накопилась против тебя такая масса кажущихся улик, что ты чуть не попал на скамью подсудимых. Но так как подробное следствие выказало, что ты лично не участвовал в противозаконных деяниях, а кроме того, принимая во внимание твою безупречную жизнь и то, что султанское правительство не желает преследовать никого без основательных доводов, освобождаю тебя от обвинения, с тем однако условием, что ты обяжешься являться всякий раз к допросу, как только тебя потребуют, а кроме того ты должен будешь стараться по возможности осветить те темные преступные деяния, которые неминуемо ведут к убийствам. Всякий заговор фатально приводит к подобным результатам.

Речь эта, произнесенная по адресу представителей иностранных консульств, понравилась драгоманам, которые одобрительно покачали головами. Аристархи-бей приказал немедленно снять оковы с хаджи Христо и посадил его около себя.

- Ты, вероятно, спешишь домой, - ласково сказал он. - Тебе хочется повидать жену и дочь? Все это я очень хорошо понимаю, но погоди немного, ты мне понадобишься.

Хаджи Христо сел на диван и ему подали трубку и кофе, а Аристархи-бей пояснял на французском языке иностранным представителям употребление масок заговорщиками.

- Они делают очень просто. По улице идут без масок и надевают их, входя в дом, с тою целью, чтобы прислуга не могла их узнать. Таким образом эти господа в высшей степени затрудняют следствие, но теперь мы напали уже на след.

Во время этого пояснения привели Станка.

Аристархи-бей взял в руки исписанную бумагу и, обращаясь к арестанту, спросил:

- Шестого мая такого-то года находился ли ты в саду хаджи Христо?

- Не помню, когда это происходило, но я действительно находился в саду хаджи Христо.

- Вы были там втроем?

- Да, втроем.

- Назови имена тех, кто был с тобою.

- Я не могу их назвать.

- Почему?

- Однако совесть не помешала тебе принимать участие и преступлениях.

- То, что ты, бей, называешь преступлением, люди зовут добродетелью.

- Ты забываешь, что у тебя есть жена и дети, которые не поблагодарят тебя за твой взгляд на добродетель.

- Быть может, семья моя останется в нужде, но зато жена не постыдится своего мужа, а дети - своего отца... Доносчиком не хочу я быть и не могу, а потому не трудитесь напрасно задавать мне такие вопросы, ответ на которые имел бы вид доноса.

Хаджи Христо то поднимал, то опускал глаза; он ежился, морщился и никак не мог потянуть дыма из трубки.

- Одним из твоих товарищей, - продолжал читать бей, - был Стоян Кривенов, - и, обращаясь к хаджи Христо, спросил: - не правда ли?

- Правда, правда, - подтверждал смущенный свидетель.

- Вот видишь, что немного поможет тебе твоя добродетель... Такие степенные и уважаемые люди, как хаджи Христо, совершенно иначе смотрят на вещи.

- Это, быть может, потому, - отвечал Станко, - что хаджи Христо может потерять совесть для спасения состояния, а у меня состояния нет и я дорожу своей совестью.

Аристархи-бей взглянул на представителей иностранных консулов и будто говорил им: слушайте! слушайте! Хаджи Христо с такой силой потянул трубку, что захлебнулся дымом и, закрыв рот кулаком, закашлял, а между тем допрос продолжался. Аристархи-бей и не спрашивал Станка о сходке в доме, так как был уверен, что на этот вопрос не получит ответа. Впрочем Станко и не участвовал в этой сходке.

Станка увели, а после него началась целая процессия молодых людей, которую Аристархи-бей устроил для того, чтобы показать хаджи Христо всех заключенных и убедиться, нет ли между ними того, который был третьим на сходке в саду. Допрашивали их недолго; всякий раз, когда вводили новое лицо, следователь внимательно смотрел на хаджи Христо, который отрицательно мотал головою. Под конец допроса доложили бею, что черкесы привели какого-то подозрительного. Недовольный бей с досадой махнул рукой и сказал: "пусть его приведут".

Вошли два черкеса, толкавшие перед собой молодого парня в сермяге, суконных брюках, крестьянской шапке и лаптях. Аристархи-бей не посмотрел на хаджи Христо, когда вводили этого субъекта, а между тем в этот раз глаза свидетеля загорелись; к величайшему его удивлению, в приведенном парне он узнал искомого третьяго. Но следователь не обращал внимания на хаджи Христо, а только выслушивал с досадой доклад черкесов, которые рассказывали, как приведенный ими джанабэт (негодяй) ходил из избы в избу.

- Так что же из этого?

- Ничего, - отвечал один из черкесов: - джанабэт ходил, ходил, ходил...

- А когда я спросил его, - перебил второй черкес, - так он заикался.

- Кто ты такой? - спросил парня Аристархи-бей.

- Я ббб... был ппп...

- А! заика, - заметил бей. - Откуда ты?

- Из Ккк... киш... ккк... ки. Он насилу выговорил: "из Кишки".

- Д... дд-да.

- Пустить его!.. гоните его вон! - приказал следователь и, обращаясь к черкесам поучал их: - не приводите мне народу, с которым только время теряешь... у меня и без того много работы... вам ведь сказано: ловите подозрительных... необыкновенных... А какой же это подозрительный?

- Он необыкновенный, - начал один из черкесов.

- Когда оне начал свое "шт"... я ухватил за шашку и хотел-было отсечь ему голову.

- Эта голова двух паричек не стоит, - сказал бей.

- Мы нашли при нем двадцать семь гуруш, - заметил второй черкес.

- Гм... - удивился бей и улыбнулся.

- А кроме того вот что, - продолжал черкес, вынимая из-за павухи сложенный лист и подавая его бею, который взглянул на бумагу и спросил черкесов:

- Вы нашли это при нем?

- Да, при нем.

- Гайдй!.. - крикнул на заптиев следователь: - бегите, приведите мне этого пастуха!

Жандармы выбежали, а Аристархи-бей показал драгоманам бумагу и сказал:

- Это прокламация, призывающая к организации шаек, называемых четами. Как видите, процесс усложняется, но вместе с теме и разъясняется... Теперь в наших руках агент тайного правительства.

- Эффендим... - начал-было хаджи Христо.

- А... тебе домой хочется, - перебил его следователь. - Я нарочно задержал тебя, чтобы убедить, что мы не употреблнем во время допросов никаких насилий. Ты впрочем и на себе мог испытать мягкость нашего обращения, хотя против тебя было много вероятных улик. Теперь ступай с Богом.

Представители иностранных консульств остались; они ждали, пока приведут агента тайного правительства.

Ждали, ждали и, наконец, дождались возвращения одного жандарма, другого, третьяго, четвертого, но агента не было с ними; каждый докладывал одно и то же: - Видели, как он из конака уходил... вышел и пропал. Один из жандармов заметил даже: "Ищи теперь ветра в поле".

- Рущук не поле, а пастух не ветер, - возразил Аристархи-бей.

Все согласились, что следователь прав, а между тем агент пропал, исчез как капля в море. Жандармы разбежались по всем улицам, но нигде его не встретили. Он скрылся каким-то чудом, думали жандармы, а между тем ничего чудесного не произошло. Следователь приказал отпустить пастуха, не зная о найденной при нем прокламации; поэтому обвиняемый не доверял своей свободе и постарался возможно скорее скрыться. В турецких городах это не особенно трудно. В нескольких десятках шагов от конака, за одним из углов небольшой улицы стоял старый каменный забор, а в нем отверстие, через которое лазили собаки. Пастух наш пролез в это отверстие и вскоре услышал, как выбежавшие из конака жандармы кричали:

Еслибы который-нибудь из заптиев посмотрел в дыру, он бы, конечно, увидел скрывшагося; но все они разбежались в разные стороны; пастух подождал, пока заптии вернулись, и тогда только вылезь из своего убежища и преспокойно пошел в город, стараясь идти по самым оживленным улицам. На площади находилась лавка Мокры. Он заглянул туда из предосторожности, потом смело вошел и направился в Мокре.

- Это я, Мокра.

- Здравствуй, сынок, - отвечала она.

- Черкесы поймали меня и привели... Но я ушел...

- Слава Богу, что тебе удалось украсть у турок свою голову... За такое воровство Господь не накажет тебя. Впрочем знаешь ли, не тот вор, кто ворует, а тот, кто скрыть сворованного не умеет.

- Я об этом и хлопочу, чтобы скрыть как-нибудь свою голову.

- Слышал ли ты, что здесь происходит?

- Слышал немного. Вот я слышал, что обещано тысячу гуруш за Стояна, который удавил одного турка, а другого из револьвера застрелил.

- Гм... чтож делать? С одним случается одно, с другим другое. Впрочем не в том дело... а в том, что тебе надо как-нибудь скрыться.

- Зачем? Разве против меня есть какое-нибудь подозрение?

- Тебе надо скрыться потому, что теперь всех подозревают и арестуют... Еслибы заметили, что ты пропадал несколько месяцев, то тебе не миновать бы тюрьмы. Теперь время горячее, надо с глаз им сойти, потом можно будет вернуться.

- С глаз сойти не трудно, только бы мне до колодца добраться.

- Петра теперь нет; он вернется только через несколько дней.

- Что же мне пока делать?

- Прежде всего ложись вот там за мешками. В полдень я уйду и лавку запру, а через час вернусь и проведу тебя.

Так как немного оставалось до двенадцати часов, то проект Мокры скоро был приведен в исполнение. Мокра ушла и меньше, чем через час, возвратилась с узелком, который бросила за мешки.

- На вот, переоденься, - сказала она скрывавшемуся за мешками, - и ступай домой.

В узелке находился полный женский костюм. Это несколько удивило молодого человека, но он, не колеблясь, переоделся. Мокра повязала ему яшмак таким образом, что под ним совершенно исчезли усики, и сказала: "ступай домой". Никто на улице не мог бы догадаться, что в женском платье идет теперь тот самый человек, которого сегодня утром черкесы вели как собаку на аркане. Никем неостановленный, прошел он одну, другую, третью, четвертую улицу, повернул в болгарский квартал и вошел в дом Мокры. У порога ждала его Анка.

- Пойдем, - сказала она.

Во втором этаже девушка остановилась и сказала тихонько: "тебя оставлю в мусафирлыке, а сама постараюсь поскорей спровадить Иленку, которая только-что ко мне пришла".

- Иленку от хаджи Христо?

- Так чем же она мешает? Ведь она не выдаст.

- Ты думаешь?

незнакомой женщины не удивил ее, но был не совсем приятен, так как ей хотелось погоревать о тех условиях, благодаря которым отец её был выпущен из тюрьмы, хотелось отвести душу в дружеской беседе с Анной; поэтому она была недовольна приходом посторонняго лица, отодвинулась в угол и сморщилась. Мнимая женщина села с краю на тот же диван. Сначала все молчали; наконец, Анка, кусая губы, спросила Иленку:

- Кончила ли ты вышивать платки?

- Нет, я только начала, - сухо отвечала Иленка.

- А я начала занавески.

- К которым окнам?

- Я тоже думала о занавесках, но...

- А я думаю вышивать туфли, - заговорила мнимая женщина.

Услышав голос незнакомой, Иленка вздрогнула. Она всматривалась в пришедшую женщину, и глаза её стали выражать удивление и ужас. Такими глазами смотрят на призрак. Иленка сдвинула брови, сморщила лоб и, наконец, посмотрела на Анку, которая отвернулась, зажимая платком рот; было очевидно, что она старалась удержаться от смеха. Тогда в уме Иленки мелькнул вопрос, который вдруг оформился, когда она заметила, что из-под яшмака незнакомой выглянул маленький усик.

- А я думала... - начала незнакомая.

- А я... - снова начала незнакомая.

- Ты!.. ты!.. - перебила Иленка. - Ты... Никола!..

Никола сдвинул яшмак и хотел совсем скинуть его, но Иленка взяла его за обе руки и смотрела ему в глаза. Она смотрела и лицо её просияло радостью, а между тем слезы текли из глаз.

- Ты... ты... - повторяла она.

- А разве я не думала о тебе, - отвечала Иленка. - Ах, как ты хорошо сделал, что теперь пришел! Она сделала ударение на слове: "теперь". Так мне грустно, так мне тяжело. Ох!.. - горевала молодая девушка.

Вероятно одежда Николы делала Иленку смелее. Она подошла к нему и подала свою руку. Смех её, слезы, грусть, все это вместе привели Николу в то состояние восторга, в котором молодому человеку хотелось бы не говорить, а только смотреть, смотреть и целовать, целовать. Никола не знал, что именно привело Иленку в такое состояние, и причину её волнения видел в своем присутствии; не мудрено поэтому, что чувство его достигло такой напряженности, а благодарность таких размеров, что он не поколебался бы пойти в огонь из-за этой прелестной девушки, которая была с ним так откровенна. Никола весь горел, и это отразилось на лице и глазах его. Он смотрел на Иленку, держал её руку и молчал, а молчал он потому, что не умел выразить словами того чувства, которое испытывал в эту минуту. Он переживал что-то новое, неизвестное. Прежде Иленка ему очень нравилась, гораздо больше всех девушек, с которыми он до сих пор встречался; во она нравилась ему как прекрасный, восхитительный, желанный, но все-таки столь отдаленный предмет, что обладание им или даже сближение становилось невозможным, - если не называть сближением тех дум, в которые Никола был некогда погружен на берегу Дуная, и благодаря которым превращался в лебедя. Иленка, дочь богача хаджи Христо, казалась ему совершенно недоступной. И вот, это недоступное существо само подходить к нему, улыбается, плачет, жалуется. Вдруг в уме Николы мелькнула мысль: "Чего это она скорбит, если я здесь!" - и он сейчас же заговорил:

- Не грусти... ведь я здесь... Вот я и пришел. Слава Богу, мне удалось уйти от черкесов, которые поймали меня и привели на аркане... прямо в следователю. Я там видел хаджи Христо.

- Видел ли он... отец мой... тебя?

- Видел, но не узнал.

- Ах! - вздохнула она. - Он не узнал... я сама тебя не узнала. Но горе тебе, еслибы он тебя узнал... Так уходи же... уходи. Не оставайся здесь ни минуты... отправляйся в Румынию. Погоди только немного - я сбегаю дохой и принесу тебе все мои дукаты, алмазы, жемчуга, чтоб тебе не испытать нужды на чужбине... Погоди немного, я сейчас вернусь... - говоря это, она отняла у Николы свою руку и тотчас же встала.

Анка была немою свидетельницею этой встречи влюбленной пары. Она смотрела на них и угадывала их чувства. Сердце этой молодой, намеревавшейся посвятить себя Богу, девушки, наполнилось чувством умиления и зависти. Она не хотела думать о себе, а между тем думала, и когда Иленка встала, то Анка остановила ее: "не уходи, пожалуйста".

- Нет, не уходи.

- Почему?

- Так себе... не уходи.

Сама она не могла объяснить, почему, а дело в том, что ей жаль было потерять из виду ту живую картину, которой она любовалась и от которой глаз не могла оторвать: ей хотелось смотреть, и еще смотреть, на эту влюбленную пару.

- Петр приедет сегодня или завтра и отправит того и другого.

- А пока приедет Петр?

- Не безпокойся... Там, где скрывается тот, найдется место и для Николы.

- О ком вы говорите? Кто это тот? - спросил Никола.

- Стоян! - воскликнул он.

- Тсс... - остановила его Анка и вспомнила о необходимости быть осторожной в отношении к прислуге, а следовательно о необходимости немедленно спрятать Николу в назначенное для него убежище. Она немедленно подошла к двери, все осмотрела, послушала, вернулась и отворила дверь от шкафа.

- Иленка... - сказала она, подымая кверху палец: - смотри, никому ни слова!

- Анка... - отвечала с упреком Иленка. - Ведь ты меня знаешь... Мокра была свидетелем... Мне бы только хотелось верить, что он в безопасном месте.

- Что?.. - спросила Анка.

- Отец мой знает об этом тайнике.

- Так что же?.. Неужели он донесет?

- Ведь он не знает... - заметила Анка.

- Хотя бы знал, хотя бы видел, он не донесет!