На рассвете.
Глава XX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: На рассвете. Глава XX. (старая орфография)

XX.

Преступники - жертвы! Не завидны были, значит, в та время дела Турции, если жители страны столь резко расходились в оценке фактов. То, что одни считали добродетелью, другие считали преступлением. Можно в этом видеть только доказательство непрочности тех начал, на которых зиждилось внутреннее устройство Турции.

Казни, произведенные турками в Рущуке для острастки, никого не напугали, а только вызвали негодование и увеличили раздражение одних против других. Турки на христиан - и христиане на турок еще более - смотрели как на врагов. Можно было легко предупредить это: стоило только освободить Станка и позволить ему продолжать обучение детей. Но туркам надо было "устрашать": это было необходимое следствие турецкой системы управления, и турки не могли изменить себе, и не изменили. - Теперь все нас боятся, - говорили они: - посмотрите, как райя присмирела!

Действительно, все стихло, но это была тишина, которая на-ступает после всякого тяжелого удара, который не убивает, но оглушает. Струсили же особенно те, кому и выгодно было струсить; струсили те, кто был готов мириться со всякими порядками и во что бы то ни стало поддерживать их. К последним принадлежал и отец Иленки. Совесть несколько упрекала его за смерть Станка, но он старался винить не себя, а то движение, которое совершалось на его глазах. Станко был необходимой жертвой этого движения. Хаджи Христо считал себя вполне компетентным судьей в этом вопросе, потому что и сам пострадал. Ведь он сам сидел в тюрьме! Ведь его самого заковали в кандалы! А сколько денег он должен был отдать! Приближалось время заседания мезлиша (ратуша), в котором он должен был принимать участие. Жители, разделенные по вероисповеданиям, посылали туда своих представителей по выбору, а кроме того заседали там без выбора: турецкий муфтий, владыка и викарий из христиан и раввин от евреев. В гатигумаюме, который служил основанием этих местных учреждений, было сказано, что все вышепоименованные члены совета должны быть равноправны; на практике, однако, выходило иначе. Христиане и евреи, хотя были гораздо многочисленнее мусульман, всегда уступали последним или молча соглашались с решениями, предложенными каким-нибудь турком или представителем правительства, который в то же время был представителем заседаний мезлиша. Таким образом, представители господствующого населения обсуждали и решали вопросы, а остальные степенные обыватели полагали только, что и они решают - на самом же деле только заседали, а решали другие.

К такому именно заседанию готовился хаджи Христо. Оно должно было начаться в среду. В предшествовавшее воскресенье, когда народ выходил из церкви, хаджи Христо остановился у дверей и, увидев Мокру с Анкой, подошел к ним и поздоровался. Оне отвечали ему тем же.

- Я бы зашел к тебе, Мокра, еслиб был уверен, что ты меня хорошо примешь, - сказал хаджи Христо.

- Разве ты слыхал когда-нибудь, чтоб я дурно принимала гостей? - отвечала Мокра. - Милости просим... заходи.

- Застану ли я дома Петра?

- Кажется, он дома.

Они пошли вместе. Мокра провела гостя в мусафирлык и, пригласив его сесть, ушла.

Несколько минут спустя пришел Петр. Он, как хозяин дома, должен был занимать гостей. Первым делом надо было форменно приветствовать пришедшого, потом Анна принесла угощение: прежде варенье и воду, потом черный кофе, а затем трубки, и только когда синеватый дым начал подниматься над головами двух сидевших - степенного болгарина в потурах, куртке, фесе и подпоясанного широким поясом, и молодого человека в европейской одежде, - тогда только хаджи Христо заговорил:

- Я пришел просить тебя, чтоб ты написал...

- Что такое? - спросил Петр.

- Да нечто такое, что пожалуй направлено против тебя, но ты поймешь меня, потому что ты хотя и учился за-границей, но из тебя вышел почтенный, спокойный человек... Все видят это, и ценят тебя по достоинству. Ты воспользовался примером братьев твоих, и на тебя не подействовала та зараза, которая охватила нашу молодежь.

- Гм... - пробормотал Петр. - О чем это ты говоришь, хаджи Христо?

- О том, чтобы ты написал... Ты можешь написать лучше меня, лучше кого бы то ни было.

- Что же надо написать?

- А вот что... Собирается ратуша, и мне хочется сказать там кое-что об этом проклятом нашем просвещении, - чтоб ему пусто было! Пора уже покончить с тем, что ведет к гибели нашу молодежь.

- Если ты намерен сам говорить, так при чем же тут мое писание?

мазбата (жалобы), а во-вторых, необходимо поднести вашу жалобу паше или даже самому султану в виде верноподданнического прошения. Конечно, никто лучше тебя не напишет... Пусть они раз навсегда освободят нас от этого проклятого просвещения... Пусть запретят посылать молодежь за границу... Пусть сделают какой-нибудь порядок со школами и библиотеками.

- Разве уж закрыть их? - подсказал Петр.

- Ну, да... Не в них ли и причина всякого зла? Никто не приобрел в школе ни одной парички, а сколько человек из-за них пострадало! - Он глубоко вздохнул и продолжал: - Я чуть не плакал над судьбой Станка... А Стоян мало ли мне наделал зла? Что погубило Станка? - школа. Что заставило Стояна бросить торговлю и заниматься глупостями? - конечно, школа. Изо всех обучавшихся за границей ты только один уцелел, так ты и напиши это прошение; а когда паша узнает, что это ты написал - он тебя наверное вознаградит.

Петр задумался. Он думал, как бы уклониться от этого предложения и в то же время сделать так, чтобы не оскорбить хаджи Христо, расположение которого хотелось ему сохранить, между прочим, потому, что оно служило отличной ширмой. Пока Петр размышлял, хаджи Христо продолжал таким образом:

- Еслибы султан склонился на нашу просьбу, тогда бы в нашей родине настало прежнее спокойствие, а оно всего нужнее нам с тобой: мне - потому что я стар, а тебе - потому что ты молод. Так оно и выходит. У меня есть состояние, которого я, конечно, не возьму с собой в могилу; вот мне и хочется отдать его вместе с дочерью, и быть уверенным, что данное мне Богом богатство не пропадет... Для этой-то уверенности и необходимо спокойствие.

Это был довольно ясный намек. Петр мог подумать, что хаджи Христо уже наметил его в женихи, тем более, что его степенство, высказав, почему старому необходим покой, не досказал, почему он нужен молодому. Этой второй стороны вопроса он не касался, прикрывая ее своей дочерью. Петру легко было догадаться относительно мотивировки второй части вопроса, но он прождал, а между тем хаджи Христо ораторствовал: - Чтобы упрочить мой и твой покой, покой всех торговцев, всех крестьян и вообще всей нашей родины, напиши ты все это как можно лучше.

Петр, выслушав, покачал головой, а потом ответил:

- Не съумею я этого сделать.

- Вот еще! - удивился хаджи Христо.

- Да, не съумею.

- Это невозможно!

- Кажется невозможно, а между тем возможно.

- Ведь ты умеешь писать.

- Да, я пишу по-болгарски, по-русски, по-немецки, по-французски, а по-турецки не умею.

- Захар ёк!-- воскликнул хаджи Христо: - напиши по-французски; тогда и паша, и султан, поймут.

- Что же, это будет прошение лично от тебя?

- Нет, это будет от всей ратуши.

Этот вопрос несколько озадачил хаджи Христо; но он тотчас же отвечал: - Это все равно, поймут ли они, или не поймут. Я разскажу, в чем дело, и уверен, что все без исключения подпишут прошение.

- А я все-таки не умею писать прошений.

- Как так? - снова удивился хаджи Христо. - Прошения пишут вот так, - он показал пальцем на ладони.

- Не всякий может так писать прошение. Вели портному сшить сапоги, а сапожнику - панталоны: съумеют ли? я ведь не учился прошений писать.

Последний аргумент убедил хаджи Христо. Он покачал головой, потер по лбу и спросил: - Как же быть?

- Скажи во время заседания ратуши, что тебе надо; там есть киатыбчи, он и напишет все по-турецки как следует, и это будет гораздо лучше моего прошения.

- Да, ты прав, - согласился хаджи Христо, потом глубоко вздохнул и стал опять доказывать необходимость подобных мер. Он ссылался на сербскую войну, на известия о намерениях России и, наконец, на смерть Станка; во всем этом он видел явные доказательства верности своих взглядов.

- Я слыхал, - заметил Петр, что Станка не казнили бы, еслиб не узнали про какую-то сходку.

- Конечно... про сходку в моем саду.

- Как же про нее узнали?

- Я рассказал... Там был Станко, Стоян и еще какой-то малый.

- Как же у тебя, хаджи Христо, хватило совести выдать их! - заметил Петр с оттенком упрека.

- Как хватило совести?!.. Так им можно было собираться у меня в саду, а моя совесть должна была мне помешать выдать их! Меня ведь самого обвиняли в том, что я укрывал Стояна; еслиб я их не выдал, я остался бы обвиняемым и был бы сослан в Акру.

Петр принял в сведению это наивное объяснение и не пробовал возражать. Хаджи Христо поговорил еще немного и, наконец, ушел. После отца пришла дочь. Иленка часто приходила в дом Мокры; ей случалось заходить иногда по нескольку раз в день, чтобы узнать что-нибудь про них. Они - это значило: Стоян и Никола. Сначала приходили неопределенные известия, но, в конце концов, получились точные сообщения, что они добрались благополучно.

Петру надо было съездить в Бухарест, но он не очень спешил, желая обставить дело таким образом, чтобы власти не могли подозревать его. Об этом именно путешествии он говорил теперь с Иленкой.

- Когда же, наконец? - спросила девушка.

- Как только найду подходящий предлог.

- Разве ты хотела бы, чтобы турки арестовали меня, когда я вернусь?

- Ах, нет! - возразила Иленка.

- Потерпи немного, - уговаривал Петр.

- Хорошо, постараюсь запастись терпением.

Пока она упражняла свое терпение, отец её ораторствовал в ратуше. Турки очень удивились, когда он потребовал слова. Они переглянулись, пожали плечами, а один прямо даже сказал:

- Если уже райя начинает говорить, то нам, должно быть, не стоит и являться в ратушу.

Однако председатель позволил говорить хаджи Христо.

- Что же ты нам скажешь? - спросил он.

- Я хочу сказать, - сказал хаджи Христо, - что причиной всех бед, которые сваливаются на нас в последнее время, есть просвещение.

- Так что же? - спросил председатель.

- К чему нам школы, читальни, книги и газеты?

- Металлах! металлах! - одобряли турки.

- К чему нам люди а-ла-франка?

- Верно, хорошо сказано!

- Напишем падишаху, которому дай Бог много лет здравия и всякого благополучия, и поднесем ему адрес, в котором будет сказано, что мы, верноподданнейшие слуги его, бьем челом, чтобы он приказать изволил: закрыть все школы и библиотеки, сжечь все книги и газеты и запретить посылать детей наших за границу. Таким образом вернется к нам то спокойствие, которым мы пользовались все время, пока не заразились просвещением... Как только пришла к нам эта зараза, так и началось наше разорение. Пусть киатыбчи изложит все это в прошении, мы все приложим свои печати и пойдем с ним к паше, чтобы он переслал наш адрес падишаху. Пусть нас, несчастных райев, счастливейший, могущественнейший, мудрейший, светлейший, великодушнейший падишах спасет от просвещения, как курица спасает цыплят своих от ястреба!

- Машаллах! машаллах! - одобряли турки.

- Верно, хорошо говорит, - вторили и евреи, и христиане.

В виду всеобщого одобрения такого проекта оставалось только поручить киатыбчжи написать адрес, против которого никто не возражал. Нашелся только один недовольный тем, что такой хороший проект предложен христианином, а не турком, а потому он просил запретить райе выступать с хорошими предложениями. Но председатель вступился за хаджи Христо.

- Чем же он виноват, - говорил председатель, - если придумал что-нибудь хорошее?

- Еслиб он передал мне свою мысль, я кое-что прибавил бы, и все предложение могло бы выйти лучше.

- Что же бы ты прибавил?

- Я прибавил бы, чтобы просить падишаха, дабы он повелеть соизволил, чтобы всем райям, которые осмелятся говорить иначе, чем по-турецки, отрезать языки. Еслиб райя говорила только по-турецки, тогда бы и в школах не нуждалась, и книг бы не читала, и за границу бы не ездила. Я бы даже вот что предложил, - прибавил оратор, несколько подумав: - я бы всем райям поотрезал языки; без языка человек может жить, работать и подати платить. Тогда бы вдруг все стихло, дети учились бы по-турецки, так что, когда бы перемерло нынешнее поколение, во всей Турции остался бы только один турецкий язык.

- Гм... это бы было недурно, - заметил председатель.

- Недурно бы, - подтвердил один из турок, с которым согласился другой, третий, четвертый; вдруг кто-то возразил:

- Как же это языки обрезать? Это не легко.

- Нисколько не трудно, - настаивал автор предложения. - Стоит только послать в каждый санджак по отряду войска: пусть солдаты ходят из деревни в деревню, обрезают языки и бросают псам.

Завязался оживленный спор, во время которого христиане и евреи молчали. По этому вопросу не пришли ни к какому, соглашению, а между тем киатыбчи написал адрес, все члены ратуши приложили свои печати и передали председателю для вручения паше.

Заседание это сделалось памятным потому, что райя осмелился выступить на нем с предложением.

Хаджи Христо остался доволен, что сослужил службу своему отечеству. Он сделал свое дело, остальное не от негозависит.

Несколько дней спустя Петр получил приглашение явиться к паше. Паша принял его очень радушно и тотчас же показал бумагу, снабженную многими печатями.

- Я тут не при чем, ваше превосходительство.

- Но содержание знаешь?

- Знаю. Автор сделал мне честь и предложил написать этот адрес.

- Ты, конечно, отказал?

- Само собой разумеется.

- Ты очень обязал бы меня, еслиб отсоветовал эту затею.

- Жаль, что я не догадался.

- Так ты совсем не отговаривал?

- Но ведь тебе было неприятно видеть такую колоссальную глупость, предложенную одним из самых степенных твоих сограждан.

- Нет, глупость есть одна из привилегий степенных людей.

- Я вижу, любезный доктор, что ты очень ядовит, - заметил паша. - Твоя ядовитость наделала мне много хлопот.

- Каким образом?

- Глупость хаджи Христо заразила все собрание мезлиша и скомпрометировала все здешния светила. В этой всеобщей глупости задет и я, так как теперь невозможно спрятать бумагу под сукно, надо послать ее в Константинополь, и там узнают, что в вверенном мне крае выборное представительство состоит из одних дураков. Ведь все подписавшиеся здесь принадлежат к местной знати. Дай только им волю, и они будут переходить от одной глупости в другой. Слышал ли ты, доктор, об языках?

- Нет, ваше превосходительство, - отвечал Петр.

Паша, рассказав, в чем заключалось предложение, продолжал таким образом:

- Проект этот не принять собранием, но не может быть ни малейшого сомнения, что он воскреснет в ином виде... Мусульмане чрезвычайно раздражены против христиан, так что они наверное постараются придумать вместо отрезывания языков какую-нибудь другую, менее радикальную, но тоже грозную меру.

- Да, дело плохо!.. - заметил Петр.

- Так вот, - перебил паша, - я позвал тебя, доктор, потому, что хочу просить тебя сделать мне одолжение.

- Готов в услугам, ваше превосходительство.

- Согласен ли ты поехать в Бухарест?

- Извольте.

- И повидать там членов комитета?

- Как!

- Ведь ты находишься в хороших отношениях с членами комитета?

- Так себе.

- Мне хочется дать чрез тебя к ним поручение... Согласен ли ты?

- Если только исполнение этого поручения будет для меня возможно.

- Я могу это исполнить.

- Меня уведомили, что комитет готовится поднять возстание... Передай им мой совет: пусть они оставят эту мысль... Пусть себе организуют в Сербии болгарские легионы; пусть забавляются воззваниями и манифестами; пусть приобретают связи между политическими деятелями, но пусть не пробуют вызывать возстание в Болгарии; в противном же случае, - паша стал серьезен и отчеканивал каждое слово - они заставят правительство прибегнуть к самым решительным и строгим мерам... Во всякий пункт, где только начнут проявляться признаки возстания, мы пошлем черкесов и башибузуков и позволим им купаться в крови.

Когда паша произносил последния слова, глаза его горели как у хищного зверя. Он казался каким-то тигром, принявшим вид цивилизованного человека.

Петр молча смотрел на него. Паша опомнился; глаза его потеряли хищный блеск, и он спросил:

- С удовольствием, ваше превосходительство.

- Я не требую, чтобы ты входил с ними в переговоры; мне только хочется, чтобы ты предупредил этих господ, что мои слова решительны, и что они в точности будут приведены в исполнение... Так пусть же они сжалятся над бедным народом, если смеют называть себя защитниками его... Пусть упражняются в Сербии. Пусть там организуют легионы - это будет и умнее, и великодушнее... Передай им это, любезный доктор, не от себя, а от меня... Кажется, что я не требую ничего невозможного?

- Разумеется, - отвечал Петр.

- Это все, что мне надо. Когда ты вернешься и пожелаешь посетить меня, я буду очень рад, но и спрашивать не стану об результате твоей миссии. Я не хочу, чтобы ты мог подумать, что я желаю узнать что-нибудь от тебя о комитете. Я и без того получаю весьма точные известия от товарищей этих господ.

знал выдающихся патриотов и членов комитета, и, возвращаясь от паши, перебирал всех по порядку и о каждой личности говорил себе: "это не он... нет, это невозможно!"

А все-таки Петр не мог устоять против сомнений и подозрений и никак не мог от них отделаться.

- Что же нового? - спросила его мать, когда он возвратился из конака.

- Плохо дело, мама, плохо!.. - отвечал Петр и рассказал ей весь разговор с пашей.

- Гм... гм... - бормотала старуха.

- Не говори этого, сынок! - возразила старуха.

- К чему же все это поведет?

- Знаешь ли ты, - отвечала старуха, - зачем он посылает тебя в Бухарест?

- Он хочет предупредить их...

- Так чего же ему надо?

- Ты, сынок, не знаешь еще турок... Паша посылает тебя за тем, чтобы ты повторил последния его слова. Ему хочется не предостеречь, а только довести до их сведения последния его слова, для того, чтобы поселить между ними раздор... Еслиб они услышали слова паши, каждый бы подумал на другого: "это шпион"... понимаешь ли?

- Быть может... - заметил Петр.

- Ты не знаешь еще турок... Я долго с ними жила и много перенесла от них... Они научили меня улыбаться, когда сердце надрывается с горя... Ты только-что сказал:"лучше положиться на волю Божью"... Ведь ты сам прежде говорил, что деды наши и отцы пятьсот лет полагались на волю Божью, и ничего не дождались... А теперь... когда Сербия... Впрочем чего мне, бабе, мешаться в эти дела!.. Я уже двух сыновей потеряла, ты один у меня остался... но мне не хотелось бы, чтобы ты попался на удочку паши. Он хочет предостеречь комитет, а я тебя предостерегаю... Паша придумал все это предостережение только для того, чтобы будто нечаянно сказать тебе то, что он считает самым важным.

Теперь уже не было никакой надобности скрывать намерение отправиться в Бухарест. Скоро узнали об нем и девушки.

- Едешь? - спросила Иленка.

- Еду, - отвечал Петр.

- Когда?

- Ах! - крикнула она, собираясь уйти: - как бы мне успеть!

- И не попрощаешься со мной?

- Попрощаюсь, когда вернусь, - отвечала девушка.

- Что это с ней случилось? - спросил Анку брат.

Петр принялся укладывать вещи. Уложил платье, немного белья, туалетные принадлежности, и когда хотел уже запирать чемоданчик, вбежала Иленка. Увидев Петра, она воскликнула: - Слава Богу! - и подала ему небольшой сверток. Петр взял в руки поспешно свернутый пакетик, который тотчас развернулся. Содержимое пакетика удивило Петра. Он вопросительно взглянул на Иленку, которая покраснела я опустила глаза.

- Что это такое?

- Это... это... - бормотала девушка.

- Серги, цепочки, кольца, дукаты, жемчуга, - перечислял Петр, разсматривая драгоценный пакетик. Иленка ничего не говорила.

- Отдать, - отвечала девушка.

- Кому?

Вопрос этот смутил ее. Она не смела поднять глаз, не смела произнести ни слова, наконец вздохнула и прошептала: "ему".

- Кому? - переспросил Петр.

- Им? вероятно, комитету?

Иленка взглянула на Петра с укоризной, а он разсматривал между тем драгоценности и продолжал:

- Здесь есть золото, алмазы, жемчуга; это значительно увеличит их кассу, куда всякий из них несет свою лепту и куда присылают посторонние. Вручить ли это комитету в виде вклада частного лица, или передать в личное распоряжение кого-нибудь из них?

- Передать в личное распоряжение, - отвечала Иленка.

На первый вопрос Иленка ответила без труда, но на втором запнулась.

- Отдать это Стояну? - подсказал Петр, взглянув на нее.

- Нет.

- Не Стояну? - переспросил он: - так, вероятно, Николе?

- Николе, - повторил Петр. - Хорошо. Я вручу ему это при свидетелях.

Петр удивился, что поручают Николе распорядиться драгоценностями. Он нисколько не сомневался в честности этого юноши, но был уверен, что он не имеет понятия о цене эолота, алмазов и жемчугов; он сказал об этом Иленке, но та только вздохнула.

Анка последовала примеру Иленки, вышла и вскоре вернулась тоже с пакетом.

- А? - воскликнул Петр: - и ты?

- Кому?

- Стояну.

- Вот это хорошо. Я передам им обоим вместе ваши подарки. Стоян знает толк в этих вещах. Может быть, посылка эта помирит их.