На рассвете.
Глава XXII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: На рассвете. Глава XXII. (старая орфография)

XXII.

Иленка редко теперь заходила к Мокре и обыкновенно не заставала дома Петра и матери. Однажды она пришла в такое время, в которое должна была застать Петра, но он не вышел к ней. Иленка, разговаривая с Анкой, постоянно посматривала на дверь, наконец спросила:

- Дома ли Петр?

- Дома, - отвечала Анка.

- Где же он?

- В своей комнате. Он обыкновенно сидит у себя в это время.

- Что же он делает?

- Читает, пишет. У него столько книг! вся стена заставлена книгами.

Иленка больше не спрашивала, посидела еще немного, встала и ушла, но не надела ни яшмака, ни фереджии, а следовательно не пошла на улицу. Она знала очень хорошо весь дом, а потому переход этот из одной комнаты в другую нисколько не удивил Анку. Иленка прошла через соседнюю комнату, прошла следующую за ней, затем вошла в сени, из которых отворила дверь в комнату Петра.

Комната эта была непохожа на другия. Это был скромный, но настоящий уголок Европы на восточном фоне всего дома. Мебель состояла здесь из дивана, кресел, стульев, круглого стола, на котором находились газеты, журналы и альбомы, шкафа, наполненного книгами, письменного стола, поставленного таким образом, чтобы сидящему перед ним свет приходился с левой стороны. На стенах висели гравюры, карты, планы, над диваном - зеркало.

Петр сидел за письменным столом. Услышав, что дверь в его комнату отворилась, он оглянулся, встал и встретил Иленку около круглого стола. Девушка окинула взглядом комнату, и на лице её выразилось крайнее удивление: - она очутилась в совершенно новой для нея обстановке, которая очаровала ее. Иленка молчала; она была прекрасна в этом полузабвении, которое должно было кончиться с первым произнесенным словом. Петр, однако, не позволил себе долго любоваться этой прелестной девушкой и начал разговор.

- Здравствуй, Иленка! спасибо, что зашла ко мне.

Девушка дрогнула и несколько испугалась.

- Вероятно, ты хочешь что-нибудь сказать мне? - продолжал Петр.

- Я хочу поговорить с тобой, - едва слышно ответила Иленка, опуская глаза.

- Прежде всего садись... сядем же, - приглашал Петр, подходя в дивану.

Иленка сама не знала, что ей делать: принять или нет приглашение молодого человека, который указывал ей рукой какой-то необыкновенный диван.

- Садись, пожалуйста, - ласково приглашал Петр.

Девушка повернулась, сделала несколько шагов, вдруг покраснев до ушей, подошла торопливо в дивану и села на самом его краю. А покраснела она потому, что увидела в зеркале отражение своего лица среди книг, гравюр, географических карт. Иленка привыкла садиться с поджатыми ногами, теперь же она села на самом краю, и ей было очень неудобно; но подвинуться не смела, не доверяя легко поддающимся пружинам.

- О чем же ты хочешь со иной поговорить? - спросил Петр.

- Красный крест... - отвечала она.

- Да, - отвечала Иленка, опуская прекрасные ресницы.

- Ты, может быть, хочешь спросить об Обществе красного креста?

- Не знаю.

- Так о чем же собственно ты хочешь знать?

Одобренная ласковым обращением Петра, Иленка отвечала:

- Хочу узнать о том Красном кресте, при котором женщины ухаживают за ранеными. Я слышала кое-что, но сама не знаю, что это такое.

- Так ты хочешь, чтобы я рассказал тебе?

- Да, разскажи.

- С удовольствием.

Петр подошел к письменному столу, отыскал там брошюру, рисунки и тотчас вернулся.

Пока Петр отыскивал брошюру, Иленка села поудобнее. Сначала попробовала рукой пружины и, убедившись в их прочности, подвинулась дальше. Петр, посматривая в брошюру, рассказывал про передвижные госпитали, показывал рисунки повозок, носилок и всяких принадлежностей этого филантропического учреждения, приспособленного к войне, которое между тем является очевидным порицанием войны. Иленка слушала, смотрела, и очевидно все это очень занимало ее. Но из рассказа о передвижении раненых, о подбирании их на поле битвы она не могла понять, какова роль женщины в Обществе красного креста, а потому спросила:

- А что же женщины?

- Тебе интересно, что делают женщины в передвижных госпиталях?

- Да, - отвечала Иленка.

- Оне помогают. Раненые долго болеют, а за больными ухаживают сестры милосердия.

- Что это сестры милосердия?

- Своего рода монахини.

- Монахини? - удивилась она.

- Да, это род монахинь, но оне не дают обета на всю жизнь, а только во время войны ухаживают за больными.

- А потом?

- Какая же из магометанок согласится пойти? - заметила Иленка.

- Это другой уже вопрос. Дело в том, что устав Общества красного креста нисколько не противится этому.

- Как это хорошо! Так и я, например...

- Что? - спросил Петр, когда Иленка остановилась.

- Могла бы поступить в Общество красного креста?

- Почему бы нет?

- Так по... - она глубоко вздохнула: - похлопочи, чтобы меня туда приняли.

Петр вопросительно взглянул на нее.

- Похлопочи, - повторила Иленка, а потом спросила: - наши в Кладове?

- В Кладове, - отвечал разсеянно Петр.

- Отправь меня в Кладову.

- Это не легко.

- Ты ведь отправил Стояна и...

Казалось, что она забыла имя, а потому Петр подсказал ей: - Николу.

- Ну, да, ты их отправил. Так точно и меня отправь, а в Румынии я сама возьму билет по железной дороге и поеду в Кладову. Я хочу быть чем-нибудь полезной.

- Ты уже спасла семь человек, ты отдала свои украшения, а следовательно ты сделала много больше других.

- Положим... но мне хотелось бы еще быть полезной в Кладове.

- Это трудно устроить, очень трудно.

- Ты только постарайся:

- Нет, это очень трудно. Если ты хочешь принести пользу, то можешь это сделать и здесь.

Петр подумал, что Иленка скажет ему о своей любви к Стояну.

- Я хочу уехать в Кладову, - продолжала она, смотря на свои руки: - потому... что... дома... мне трудно жить... Я люблю отца и мать, но... мне хотелось бы уйти с их глаз, пока не кончатся все эти дела. Теперь нет для меня лучшого убежища, чем Красный крест. Я и прежде слышала о нем, но теперь ты сам мне сказал, что там принимают женщин. Пошли меня туда.

- Ни в Кладове, ни в другом месте в Сербии нет Красного креста, - отвечал Петр.

Иленка вопросительно посмотрела на него.

- Нет, - повторил он. - Учреждение это существует на основании конвенции, то есть договора между державами, вступившими в соглашение, а Сербия в соглашение не вступила, и там нет Красного креста.

- Неужели это правда? - спросила не совсем еще убежденная девушка.

- Я не обманываю тебя.

- Что же мне делать? - воскликнула она, взглянув на Петра. Взгляды их встретились. Иногда встреча взглядов бывает очень многозначительна. В данном случае значение её выразилось в том, что Иленка опустила глаза и сказала: - Жаль!

- Жаль, - повторила Иленка, встала и хотела уйти.

Петру не хотелось отпускать ее, - не хотелось, как человеку, сидевшему в темноте, не хочется разстаться с случайно попавшим к нему лучом света. - Постой! - сказал он.

Девушка остановилась.

- Видела ли ты вот это? - спросил он, открывая альбом прирейнских видов.

Иленку заинтересовали пейзажи. Она смотрела, стоя около стола. Петр подал ей стул; она села и дальше разсматривала, спрашивала, а Петр рассказывал ей легенды, соединенные с некоторыми из разсматриваемых местностей.

- Как это интересно! как красиво!

- Такия красоты есть у нас в Балканах, по берегам наших рек, и легенды наши не менее красивы, но мы не умеем ценить своего.

- Почему же это? - спросила Иленка.

- Ослепляет и притупляет нас рабство. Придет время, когда кончится что теперь начато, тогда и мы будем в состоянии похвалиться вот такими вещами! - он указал рукой на альбом.

- Оно началось... - повторила Иленка едва слышно.

- Да, началось... - отвечал Петр, вздыхая.

- Почему же ты не идешь воевать? - спроста Иленка.

Девушка ничего не отвечала. Пересмотрев первый альбом, она протянула руку за вторым, в котором находились карточки замечательных художников; литераторов и изобретателей. Петр характеризовал в нескольких словах деятельность каждой из личностей, и характеристики эти открывали перед глазами Иленки все новые и новые отрасли мирного труда, имеющия такое громадное значение для человечества. Иленка с большим интересом всматривалась в карточки европейских знаменитостей, расположенных по народностям. Пересмотрела французов, немцев, англичан, итальянцев, и когда перевернула последнюю страницу этого разряда, Петр сказал: - Теперь славяне.

Иленка взглянула на портрет весьма обыкновенной, непредставительной физиономии, с длинными густыми волосами, и прочла внизу: "А. Мицкевич".

- Славянский поэт, - объяснил Петр.

- Серб?

- Нет, поляк.

- Инженер?

- Нет, поэт.

Окончание фамилии ввело Иленку в заблуждение относительно народности, а инженером считала она Мицкевича потому, что в то время поляк - не мегендыс (инженер) - был в Турции большой редкостью.

- Я и не догадалась бы, что это поэт, - заметила девушка, и продолжала пересматривать фотографии других славянских знаменитостей.

Между тем время бежало быстро; она и не заметила, как прошел слишком час. Петр тоже не заметил этого, и ни один из них не слышал, как вошла Анка. Она остановилась у порога и с удивлением смотрела на молодых людей, увлеченных разсматриванием альбома. Они составляли красивую группу. Иленка, сидя на стуле, несколько наклонилась над столом; Петр стоял около нея, одну руку положив на спинку стула, на котором сидела Иленка; локтем другой руки он оперся на стол; грудь его слегка касалась плеча молодой девушки, а лицо её было так близко к его лицу, что, повернув немного голову, он мог поцеловать ее. Такое сближение двух лиц, лета которых не превышают в совокупности с небольшим сорока, относится на Востоке к разряду подозрительных явлений. Анка стояла некоторое время у дверей в немом ожидании, и хотя не видела и не слышала ничего подозрительного, но все-таки воскликнула: - Что вы делаете?

Иленка вздрогнула, и потом словно окаменела. Она до того испугалась, что не могла встать с места. Петр обернулся и спросил сестру:

- Анка, что с тобой?

- Ты...

- Показываю и рассказываю ей то же самое, что тебе показывал.

- Да... но... - она напрасно подыскивала какое-нибудь выражение, которыми могла бы объяснить неуместность такого tête-à-tête.

- Садись с нами, - сказал ей Петр: - быть может, это займет и тебя.

Анка пожала плечами: ни один альбом брата никогда не интересовал ее. Рисунки в них не были раскрашены, а карточки не представляли святых. В ней уже коренились задатки монашеской жизни. Впрочем она пришла теперь к брату за делом, вызвала его за дверь и сказала: - Кто-то спрашивает тебя.

- Кто такой?

- Останься с Иленкой.

- Я с ней не останусь, - ответила Анка.

Петр понял, в чем дело, и не настаивал, а только ответил сестре: - Сейчас иду.

Он скоро вернулся в свою комнату и хотел сообщить Иленке, что ему необходимо удалиться, но встретил ее в дверях: она первая попрощалась с ним улыбкой с ласковым словом, а потом отправилась к Анке, которая, сидя в своей комнате на диване, не взглянула даже на свою подругу и не ответила ей, когда Иленка прощалась с нею. Это прямо значило: "не приходи ко мне". Анка считала Иленку если не совсем потерянной, то, по крайней мере, сильно скомпрометтированной, хотя совесть её не была отягчена грехом поцелуя, воспоминание о котором приводило Анку в восторг. Анка делала в извинение себя следующее предположение:

"Я поцеловала одного один только раз, а она наверное целовала троих, Бог знает, по скольку раз: Стояна... Николу, а теперь Петра... О, ужас!"

Петр между тем пошел в нижнюю комнату и там увидел незнакомую крестьянку.

- Ты кто такая?

- Я от Пето из Кривены.

- Из меганы?

- Да, из меганы.

- Быть может, ты сестра Стояна?

- Да, сестра Стояна и дочь меганджи.

- Что же слышно хорошого?

- Один комитаджи благополучно переправился, а другой должен приехать сегодня ночью.

- И что же? - спросил Петр.

- Тот, который переправился, говорит, что этот второй должен тебя видеть. Тебе надо ехать в Кривену; в противном же случае он придет в Рущук.

- Он переправится ночью?

- Да, ночью.

- Хорошо. Я так устроюсь, чтобы быть там ночью. Ты переночуешь у нас?

- Нет, мне надо возвращаться; без меня некому будет переправу устроить.

- Нет. Отец приказал переговорить с тобой и сейчас же вернуться.

В голосе и в лице девушки выражалась такая полная покорность, что Петр и не пробовал удерживать ее, а только еще раз повторил, что приедет вечером в Кривену, и проводил ее до дверей.

В виду усиленного полицейского надзора, не легко было Петру уехать в Кривену. Надо было отыскать предлог. С этой целью он отправился в лавку, чтобы переговорить с матерью, но предлог сам собой подвернулся. На встречу ему попалась повозка, в которой кроме кучера сидело трое людей и три собаки. Люди были чиновники итальянского и английского консульств, собаки были лягавые, а кучер был кавасом одного из консульств. Всякий из седоков держал в руках ружье, у всякого из них надет был через плечо ягдташ. Очевидно было, что они собрались на охоту, и что были людьми запасливыми, потому что в повозке лежало еще два ружья и три ягдташа.

- Стой! - крикнул один из них кавасу при виде Петра, обращаясь в которому прибавил: - садись!

- Куда вы едете?

- К устью Янтры.

- Подождите, пока я соберусь.

- Ни минуты не будем ждать.

- Но ведь...

- Без возражений... Вот тебе два ружья и три ягдташа! выбирай!.. садись! Мы похищаем тебя.

Невозможно было пропустить такого хорошого случая, а потому Петр не колебался ни минуты. Ему хотелось только уведомить мать, но этим господам до того понравилось "похищение", что надо было и от того отказаться. Он сел в повозку, лошади тронули; итальянец запел охотничью песнь, англичанин выстрелил на воздух. Компания позавтракала и была уже не-веселе. Крупной рысью проехали они через Рущук; в воротах караульные отдали честь седокам. Петр попал в веселый кружок и только на пути узнал, что они отправляются недели на три.

"Что мать подумает?" - безпокоился молодой человек. Но делать было нечего. Лошади ходко шли, путешественники пели, стреляли, собаки лаяли. Прохожие и проезжающие, встречавшиеся по пути, останавливались и смотрели, как проказничают подгулявшие представители Европы.

"Протрезвятся", - подумал Петр.

Предположение это оказалось, однако, неверным. Конечно, представители Европы должны бы были протрезвиться, но каждый из них запасся манеркой, наполненной коньяком fine champagne. Они пили сами и заставляли пить Петра, так что ему приходилось хитрить, чтобы не опьянеть. Он прикладывал манерку к губам, но не глотал жидкости.

Петру везло в этот день: даже состояние этих господ оказало ему некоторую услугу. Сначала они хотели ехать прямо в Систово и там переночевать, но это оказалось невозможным. Итальянец и секретарь английского консульства могли бы доехать, но другого англичанина невозможно было довезти. Два раза он уже падал с повозки, порядочно-таки ушибся, так что пришлось ехать шагом, да еще часто останавливаться, чтобы поправлять сиденье. Англичанин пользовался каждой остановкой, чтобы лишний раз потянуть из манерки. Поэтому охотники едва доехали до Кривены. Когда они были уже недалеко от последней, их обогнал воз, на котором ехало несколько деревенских баб, а между ними Марийка. Петр слегка поклонился ей, но она не ответила на поклон.

В Кривене консульский кавас велел позвать чорбаджи, который поместил гостей в самой удобной квартире. Сами они не могли сойти с повозки, их надо было вести. Итальянец продолжал петь хриплым басом, пока не уснул; один из англичан выкрикивал национальный гимн, пока тоже не уснул; другой англичанин все время бормотал что-то и, наконец, заснул. Только Петр не раздевался. Он полежал, пока все стихло, потом встал и отправился в мегану. В мегане было темно, и дверь была заперта. Петр постучал. Послышались шаги, и из-за дверей мужской голос спросил: - кто там?

- Приезжий из Рущука.

- Какой приезжий?

- Тот, за которым посылал Пето.

Пето отворил дверь и вышел.

- Вернулась... - Он громко кашлянул.

Тотчас же вышли две фигуры: мужская и женская. Мужчина подошел к Петру, отвел его в сторону и начал тихо разговаривать; наконец, Петр спросил:

- Что же Никола?

- Он хотел переправиться вместе со мной, но ему пришлось остаться. Впрочем он переправится сегодня же, и мы сейчас отправляемся в путь.

- Пора уже, - сказал Пето.

Марийка прошла около разговаривающих и исчезла в ночной темноте. Петр посмотрел в ту сторону, куда направилась Марийка; товарищ его сделал то же. Пето пошел под ореховое дерево. Все трое без всякого уговора начали слушать и ждать. Тихая, хотя и мрачная ночь помогала следить за всяким звуком. Собравшияся на западе тучи поднимались вверху и предвещали дождь, а может быть и бурю. Пока однако в природе царила тишина - обычная предвестница бури; с дунайского берега доносилось квакание лягушек, и Петр, которому известен был сигнал, спрашивал себя, как узнать то квакание, с помощью которого условлено переговариваться.

Прошло около получаса.

- О! - произнес Пето.

- Что такое? - спросил Петр, подходя к нему.

- Ступайте в кофейню, когда он придет, только не зажигайте огня. Говорите сколько хотите, а мы с Марийкой покараулим здесь.

Как раз в это время послышался крик совы, который повторился, сливаясь как-то с кваканием лягушки. Подобное же сочетание в несколько иной форме повторилось еще раз и еще раз. Прошло несколько минут. На западе послышался раскат грома, и в тот же момент показались две фигуры, быстро подходящия в дороге.

- Петр? - спросил мужской голос.

- Никола? - отвечал Петр.

Три заговорщика пошли в кофейню, а Пето и Марийка остались караулить. Комитаджи оставались в кофейне около получаса; когда они вышли из меганы, Пето спросил: - Ну, что же?

- Идем, - отвечал тот, который пришел первый.

- Ступайте с Богом, - сказал Пето и, обращаясь в дочери, прибавил: - принеси еду и ракию, чтоб меня никто не упрекал, что я не снабдил их куском хлеба на дорогу.

Марийка вынесла заранее приготовленный мешочек с провизией и пошла, в качестве провожатого, вперед.

- Проводи нас немного, - сказал Никола Петру: - я хочу сказать тебе еще кое-что от себя лично.

Когда они несколько отстали, Никола спросил:

- Хочешь ли знать, почему мы со Стояном...

- И мне также кажется, - отвечал Никола.

- Потому что между нами...

- Что такое?

- Спрашивай не "что", а кто...

- Кто же такой?

задушить, точно так, как он задушил милязима. Да!.. - Никола глубоко вздохнул.

- А если она его любит? - заметил Петр немного спустя.

- Не знаю... Вот то-то, что я не знаю... Мне казалось, что она любит меня. С этим убеждением я спустился в колодезь, и только в подземелье увидел, что, быть может, я ошибаюсь. Не знаю... Но если она его любит... если она любит его (голос Николы дрожал) - я отдам ее только мертвую!.. Нет... она не может... она не должна любить Стояна.