Двоеженец.
Часть первая.
Глава VII. На берегах Марны

Глава VII
НА БЕРЕГАХ МАРНЫ

В начале восемнадцатого века берега Марны совсем не походили на теперешние. В то время парижская буржуазия не имела понятия о сельской жизни и не имела к ней того пристрастия, которое теперь развилось в таких больших масштабах. Тогда никому и в голову не приходило обзаводиться домами и садами в окрестностях города, которые оставались совсем необитаемыми или же были населены одними крестьянами.

Почти напротив холма Шеневиер, рядом с селением Варен, на берегу Марны возвышался маленький домик, или скорее избушка, не отличавшаяся ничем по наружности от остальных крестьянских жилищ.

Этот домик был покрыт соломой, имел два окна и одну дверь. Поблизости стояла старая ветла и, раскинув свои ветви на покрытую мхом крышу, придавала живописный вид этому скромному жилищу. Прилегавший к нему маленький сад был засажен цветами.

Домик разделялся тонкой перегородкой на две комнаты. Первая представляла собой гостиную и была уставлена хотя не новой, но богатой и изящной мебелью, которая даже в Париже не осталась бы незамеченной.

Большой диван и кресла с позолотой, обитые богатой шелковой материей, были украшены графским гербом. Стены тоже были обиты шелком, везде были бронза, фарфор, мрамор, чудные зеркала, тут же висел большой писанный красками портрет. На портрете был изображен мужчина, лет тридцати. На рамке портрета красовался все тот же графский герб с наброшенным на него черным крепом.

В гостиной сидели две женщины, графиня де Сен-Жильда и ее дочь Диана.

Графине было лет тридцать шесть. Она была замечательно прекрасна, несмотря на свою смертельную бледность, которая служила явным доказательством ее долгих страданий. Голубые глаза графини утратили блеск и веки покраснели от пролитых слез. Все ее лицо выражало грусть и покорность судьбе. Густые пепельные волосы обрамляли высокий белый лоб. Но эти чудные волосы поседели в одну ночь, именно в ту ночь, когда совершилась казнь ее мужа. А графине в то время было только двадцать!

Прелестная блондинка Диана, как две капли воды, походила на свою мать. Чудная улыбка ее имела какую-то особенную притягательную силу.

Графиня носила глубокий траур, который не снимала с того дня, как легла на плаху голова графа.

Диана была одета в голубое платье, цвет этот очень шел к ее лицу.

Пробило пять часов. Раздалось несколько нетерпеливых ударов колокольчика, повешенного у калитки сада.

-- Кто там? - спросила графиня.

-- Должно быть, мать Симоне со свежим хлебом! - ответила Диана.

-- Куда же пропала Женевьева?

-- Я послала ее в деревню за молоком.

Женевьева была единственной прислугой графини.

-- Пойду сама отворю, не беспокойся!

И девушка выбежала из гостиной в сад. Не прошло и нескольких секунд, как графиня услыхала радостные крики, сопровождаемые бесчисленными поцелуями. Диана кричала:

-- Мама! Как я счастлива! Хильда, милая!

Девушки вошли в гостиную в сопровождении цыганки, бывшей кормилицы Дианы. Хильда без церемоний бросилась в объятия графини, старуха же почтительно поцеловала ей руку:

-- К сожалению, нет...

Несмотря на значительную разницу в положении, девушки сохранили привычки детства и говорили друг другу "ты".

-- Ну, сколько же дней ты пробудешь? - спросила с грустью Диана.

-- Один, а может, два.

-- А-а... так ты меня разлюбила!

-- Напротив, я тебя люблю больше, чем когда-либо, - ответила Хильда. - Позволь мне объяснить, в чем дело, и ты простишь меня...

-- Ну, говори же скорей? Оставим наших родителей, пойдем в сад, и ты расскажешь мне все... все...

Хильда и Диана отправились в беседку, где и расположились на скамейке. Между ними завязалась интимная беседа. Хильда рассказала молочной сестре все подробности прошедшей ночи. Она не скрыла от нее ни своих воздушных замков о богатстве, ни планов на будущее.

Диана слушала ее с напряженным вниманием. Сердце ее учащенно билось. Когда Хильда кончила свой рассказ, Диана поцеловала ее с восторгом и тихо проговорила:

-- Так ты любишь господина Жерара?

-- Мне кажется, что да! - ответила Хильда.

-- А он? Он должен тебя обожать... Да как в тебя не влюбиться... ведь ты красавица! Ты выйдешь за него замуж, будешь богата, счастлива...

-- Надеюсь... Но одной мне не нужно этого богатства, я домогаюсь его с целью разделить сокровища с тобою пополам. Так скажи мне, милая Диана, что... графиня откажет мне в этой важной услуге?

-- Матушка тебе ни в чем не откажет! - ответила Диана. - Впрочем, на что тебе к ней и обращаться?... Твое желание и без нее будет исполнено.

-- Как же?

-- Я тебе дам две тысячи ливров.

-- Ты?

-- Не удивляйся. Я объясню тебе, откуда у меня эти деньги.

Когда мы бежали из Парижа, моя мать была вынуждена продать картины, серебро и все наши ценные вещи. Приехав сюда, она обратилась ко мне со слезами:

-- Я знаю, милое дитя мое, - сказала она, - тебе предстоит жизнь здесь скучная и полная лишений. Вот тебе кошелек, возьми его, и трать эти деньги по своему усмотрению на какие только тебе вздумается прихоти и надобности.

Я решительно отказалась. Но добрая мать положила кошелек на колени и вышла. Я сосчитала свое богатство, в кошельке было две тысячи четыреста ливров. Но с тех пор прихотей у меня никаких не было, и мое богатство осталось неприкосновенным. Возьми две тысячи... и я так счастлива, что могу оказать тебе эту пустяковую услугу.

И Диана побежала в дом, откуда возвратилась через несколько минут; в руках она держала голубой шелковый кошелек, в котором блестели золотые монеты.

-- Возьми! - сказала она. - Это тот же кошелек, который мне подарила матушка. Дай Бог, чтобы он принес тебе счастье!

-- Ты просто ангельская душа! - ответила Хильда и прижала сестру к своей груди. - Нужно иметь каменное сердце, чтобы не решиться отдать жизнь за тебя.