Раскаяние.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Раскаяние. Глава II. (старая орфография)

II.

М-р Бомани снова остался один, и еслибы не пачка ассигнаций, лежавших у него на столе, он мог бы подумать, что весь этот эпизод был не более как тревожным и мучительным сновиденьем. - Ужасно тяжело, - жалобно думал он, - что пришел человек и выставил такой жестокий соблазн у него на пути. Он не поддастся ему... разумеется, не поддастся. Он всю свою жизнь был честным и уважаемым человеком и до сих пор никогда даже не испытывал денежного соблазна. Унизительно было чувствовать его теперь... ужасно было чувствовать, что пальцы его цепляются за чужия деньги, сердце их жаждет, а ум, вопреки воле, перебирает безчисленные способы пустить их в ход. Нестерпимо было думать, что эти деньги могли бы спасти его от беды и вывести на путь к богатству, еслибы он только посмел употребить их и рискнуть пустить их в оборот вместе с последними обломками собственного состояния.

Но нет, нет, нет. Он ни за что не воспользуется ими. Единственная причина, почему он принял их, это - что он не решился объявить о своем истинном положении старому приятелю и школьному товарищу. Быть может, - говорил он самому себе (стараясь заткнуть рот и умаслить внутренняго ментора и обвинителя, который не хотел молчать и не давал себя умаслить) - быть может, еслибы Броун не так сильно верил в мудрость своего старого приятеля, как дельца, ему было бы легче сказать правду, и не глупо ли оттягивать открытие на один какой-нибудь день! Ведь ему вдвое будет стыднее после такой притворной похвальбы своею солидностью! Еслибы он был способен поддаться искушению, то вот, без сомнения, новая причина уступить ему.

Очевидно, первой и по истине единственной вещью, какую следовало сделать, это положить эти деньги в банк на имя Броуна и таким образом покончить с ними; и однако торопливость в этом деле как будто указывает на страх соблазна, которого он решительно не желает испытывать. Он не допустит собственных подозрений этого рода, как не допустил бы и чужих. И вот он сидел, думая так и так, в сильном противоречии с самим собой и неспособный придти в какому-нибудь решению.

Когда приятели стали прощаться, м-р Джемс Горнет безшумно спустился с лестницы, весь горя гордостью. Он гордился не тем, что подслушивал; даже по понятиям самого м-ра Горнета это было не такого рода деяние, каким можно гордиться; но он гордился, что служит под началом такого уважаемого лица, как м-р Бомани. Не много найдется людей, - говорил он самому себе, - даже в лондонском Сити, полном богатства и честности, в руки которых такая большая сумма денег была бы передана без всяких предосторожностей. Он чувствовал себя так, как еслибы ему самому оказали такое лестное доверие, и это согревало его сердце. Он проводил м-ра Броуна из конторы с таким усердным поклоном, что минуту спустя почти сам испугался: не выдал ли он этим себя. И весь день сиял удовольствием. Порою однако ему припоминалось разстройство своего принципала, и это возбуждало его любопытство; но первое чувство все же преобладало. Он радовался, что принадлежит в такой удивительно почтенной фирме, как Бомани, Уайт и К°.

Тем временем принципал м-ра Горнета, с страшной тайной, гнездившейся у него в душе, которой он не смел поглядеть в глаза, сидел один и терзался; он запер банковые билеты еще до ухода м-ра Броуна, но они как будто притягивали его в несгораемому шкафу с неудержимой силой, и он снова вынул их, пересчитал и решил, что не тронет их и будет честен до конца ногтей. Для него было такой новинкой испытывать искушение, что ему легко было самообольщаться на этот счет. Ему не приходила в голову мысль, что нужда и средства удовлетворить ее никогда еще до сих пор не вставали перед ним дилеммой и что честная жизнь его зависела от их отсутствия.

Долго просидев неподвижно, он почувствовал, наконец, что страшно устал. Встав, добрел он до соседней комнаты и снова приложился в бутылке водки, которую держал там. Он частенько стал прибегать к этому обманчивому утешению и сознавал это, но каждый глоток находил свое оправдание, и редко кто в состоянии противиться на практике привычке, которую осуждают в теории.

Водка оживила его и открыла перед ним новые перспективы чувства. Быть может, в этот момент он стал даже лучшим человеком. По крайней мере, он живее сообразил всю колоссальность соблазна, стоявшого перед и им. Он подумал о родном сыне и содрогнулся с головы до ног, когда в отравленном алкоголем мозгу возникло видение: какое-то фантастическое существо, которое могло пересказать обо всем Филю. Пороку пьянства приписывают порождение множества других пороков, но на этот раз опьяненная голова оказалась светлее трезвой, и пьяный Филипп честнее трезвого Филиппа.

В сущности, Филипп Бомани слишком хорошо знал себя, чтобы быть уверенным, что этот фазис чувства не пройдет вместе с опьянением, и в полу-безсознательном страхе перед возвращением более низкой половины своего существа, появление которого за минуту перед тем так напугало его, он торопливо переоделся, сунул банковые билеты во внутренний карман пальто и, приложившись на прощанье к графинчику, вышел из комнаты с несколько истерическим чувством мужества и самодовольства. Он был искушаем, он готов был признать, что искушение угрожало ему, и он чуть было не поддался, но восторжествовал! Он снова стал человеком. Он попал на весы, и добро перетянуло. В глазах его стояли слезы от водки, разстроенных нервов, удовольствия и раскаяния, в то время как он торопливо шел по улице. Филю не придется стыдиться отца. Старик Броун, доверивший ему как брату, не будет презирать и ненавидеть его. Он должен пережить разорение - это неизбежно, неотвратимо. Но, по крайней мере, он переживет его как благородный человек. Сердце его било "марш в честь героя", тогда как могло бы бить "марш негодяя", и все это благодаря глотку водки и милости небес.

Приняв решение, он установил в уме подробности того дела, какое ему предстояло. Вместе с банковыми билетами он сунул в карман пакет с деловыми бумагами, касавшимися одного запутанного и щекотливого делового пункта, и решил, что обсуждение этого пункта будет прелюдией к полной ликвидации и оглашению его дел. Несмотря на припадок героизма и всю истерическую храбрость, с какой он готов был идти на встречу судьбе, он не мог еще пойти к Броуну и открыть ему смысл меланхолического фарса, разыгранного им за час перед тем. Но у него был еще один старинный приятель, который был тоже приятелем Броуна, стряпчий, тонкий, как иголка, и добрый, как солнечное тепло, некто Бартер, деловая контора которого находилась в Гебл-Инне, и из всех людей ему одному он мог довериться без стыда и с надеждой на помощь. Он нанял кэб и приказал извозчику везти как можно скорее. Гебл-Инн мирно отдыхал, и послеобеденная тень уже сгущалась на маленькой квадратной площадке, хотя сама широкая и шумная улица еще была залита светом. Огня не было видно в окнах комнат, где гг. "Товарищество Фримантл и Бартер" слишком пятьдесят лет уже принимали клиентов и обделывали дела, и единственный член фирмы, переживший остальных, поддерживал установившуюся за его домом репутацию честности и добросовестности.

Бомани был смущен тишиной и мраком комнат и содрогнулся при мысли, что побежденный-было им соблазн снова возникает перед ним. Он громко ударил молотком в дверь дрожащей рукой, и стук раскатился с гулом по лестнице и откликнулся глухим эхо. Сердце м-ра Бомани упало и страх самого себя овладел им. Он уже раз победил, а теперь надо было начинать борьбу вновь, с печальной уверенностью в окончательном поражении. И действительно, поражение в этот короткий промежуток времени стало до того несомненным, что он почувствовал некоторое разочарование, когда внезапные шаги раздались в квартире в ответ на его громкий стук.

Дверь отворилась, и перед ним появился молодой человек, смотревший на него из полузакрытых заспанных глаз. То был мясистый молодой человек, немного толстый для своих лет, очень бледный, но с лицом далеко не дюжинным, с красивым высоким лбом, прекрасными, открытыми глазами и чертами лица безусловно правильными. Когда он узнал посетителя, его бледное и красивое лицо вдруг озарилось приветливой улыбкой, зубы и глаза засверкали и все лицо стало удивительно привлекательным.

Это приятное выражение вдруг сменилось почти механически-горестным выражением, и, пожимая руку м-ру Бомани, красивый молодой человек вздохнул, точно вспомнил, что в его положении прилично вздыхать.

- Войдите, м-р Бомани, - сказал он. - Войдите, сэр. Я отослал домой всех клерков и только-что собирался запираться на ночь. Чему обязан я удовольствием вас видеть? Позвольте мне зажечь газ.

Бомани, когда дверь за ним затворилась, поплелся по темному корридору вслед за юным м-ром Бартером, который шел уверенным, привычным шагом, и когда они пришли в деловую контору и газ был зажжен, дал себя усадить в кресло. Оттого ли, что он слишком волновался своим бедственным положением и не ел весь день, оттого ли, что он устал от борьбы с искушением, осаждавшим его, или, наконец, от частых прикладываний в графинчику с водкой, но только м-р Бомани в настоящую минуту сам не знал, что делать. Он сидел некоторое время, лениво соображая, что такое привело его сюда. Как это часто бывает с разсеянными людьми, его руки раньше сообразили, чего от них требуют, чем мозг принялся снова работать, и мало-по-малу, когда он разстегнул пальто и вынул сверток с бумагами из кармана, он вспомнил о своем намерении.

- Я хотел, - сказал он, выходя из оцепенения и нервно держа бумага обеими руками, - я хотел видеть вашего отца, чтобы посоветоваться с ним об очень специальном и настоятельном деле.

- С моим отцом? - отвечал молодой человек, во взгляде и в голосе которого выразилось грустное удивление. - Неужели вы не слышали этой новости, сэр?

- Новости? - закричал Бомани, чувствуя, что какая-то новая беда ожидает его. - Какой новости?

- Мой отец, сэр, - начал юный м-р Бартер, принимая деловой тон, напоминавший отчасти удрученный голос, каким доктор сообщает родным пациента о том, что последний плох, - мой отец, сэр, был сегодня поутру опрокинут на улице омнибусом. Он тяжко ранен и нет никакой надежды на выздоровление.

- Господи помилуй! - вскричал Бомани.

Голова его склонилась на грудь, а глаза уставились безсмысленно в пол. Он чувствовал себя как человек на плоту, видящий, что плот разъезжается на-двое. Крушение уже произошло, а теперь и последняя надежда исчезла! Он сам не мог бы ясно ответить теперь, почему он так желал видеть Бартера. Он не знал, что такое мог для него сделать Бартер, кроме того, что выслушал бы про его беду и взялся бы пристроить восемь тысяч фунтов стерлингов, которые так соблазняли его, и однако разочарование было так сильно и так тяжко было перенести его, как и все предыдущее. Он сидел с потерянным взглядом и со слезами на глазах, а юный м-р Бартер, пораженный его чувствительностью и нежным отношением в его отцу, сидел, наблюдая за ним. Из рук Бомани выскользнуло нечто и с шелестом упало на пол. Юный ж-р Бартер сделал движение или показал вид, что хочет это поднять. Бомани не шевелился, но глядел безсмысленно серо-голубыми глазами, наполнявшимися все больше, и больше слезами, пока две или три не покатились по его щекам. Он сказал еще раз: - Господи помилуй! - и положил остальные бумаги обратно в карман. Юный м-р Бартер перевел быстрый и внимательный взгляд с упавшого на пол пакета в лицо посетителю у обратно. Бомани встал с места, застегнул пальто неловкими, дрожавшими пальцами и надел шляпу. Он, очевидно, не чувствовал, что плачет, и не старался скрыть слез, не делал даже попытки их вытереть. Он в третий раз проговорил: - Господи помилуй! - и, пожав руку м-ру Бартеру, пролепетал, что он очень, очень сожалеет, и ушел как автомат. Юный м-р Бартер проводил его до дверей, оглядываясь на позабытый на полу пакет и разсыпаясь в заверениях своей преданности и готовности служить, чем может: все, что только в его силах... М-р Бомани может быть уверен, клерки уже завтра будут на своих местах, он пришлет с вечерней почтой извещение о том, в каком состоянии находится его родитель, сам он в большой тревоге. Так тараторил он, выпроваживая Бомани из конторы, и, когда запер за ним дверь, вернулся назад по темному корридору, крадучись, неизвестно зачем, как кошка. Он не мог не знать, что находится один-одинёшенек у себя на квартире, однако, дойдя до конторы, оглядывался подозрительно вокруг себя и целых полминуты не хотел замечать упавшия на пол бумаги.

- Боже мой! - произнес он, наконец, когда позволил глазам остановиться на них. - Что это такое? откуда это взялось?

Он нагнулся, поднял бумаги, положил их на конторку и стал разглаживать. Он увидел новешенький, хотя и смятый билет английского банка на сто фунтов и, приподняв его, нашел под ним другой. Так он перебрал полпачки и, увидя, что вся она состояла из банковых билетов того же достоинства, с трудом перевел дух. После того просидел некоторое время, не шевелясь и держа пачку в руках. Его бледное и мясистое лицо необыкновенно раскраснелось, а дыхание было прерывисто. Посторонний наблюдатель мог бы догадаться, что он глубоко взволнован, по тому, как шелестели бумаги в его руках. Он сидел, повидимому, неподвижный, как скала, а между тем бумага скрипела в его руках.

Банковые билеты м-ра Броуна породили много волнения сегодня, и в уме Бомани, по крайней мере, они произвели страшное смятение и нерешительность. Сомнения и нерешительность возникали и в уме юного м-ра Бартера, но оне были совсем иного характера. Юный м-р Бартер отлично сознавал, что судьба послала ему искушение, но готов был признать это благодеянием со стороны судьбы. Он даже пробормотал это сквозь зубы. Его сомнения относились к иному сорту вещей, чем боязнь поступить безчестно. Бомани, очевидно, очень странно вел себя. Бомани, очевидно, был чем-то сильно разстроен даже прежде, нежели услышал новость, сообщенную ему юным стряпчим. Но настолько ли он разстроен, чтобы позабыть, где именно потерял такую большую сумму денег? Этот мысленный вопрос естественно привел юного м-ра Бартера к мысли узнать, как велика была эта сумма. Он положил билеты на стол и хотел смочить большой палец слюной. Но это оказалось невозможным, так как у него во рту пересохло. Он выпил немного воды и затем стал считать билеты. Сначала он насчитал их восемьдесят-один, а затем, начав съизнова, сосчитал семьдесят-девять. Пересчитав в третий раз, он насчитал восемьдесят.

- Чорт побери! - сказал юный м-р Бартер: - неужели же я не могу сосчитать их? Я полагаю, старое чучело вернется за ними.

с полузакрытыми глазами, выбивая жирными пальцами какой-то марш по столу, затем свернул билеты очень аккуратно и осторожно, положил их в карман, отыскал шляпу, пальто, тросточку и оделся для выхода на улицу. В тишине квартиры всякий случайный шум на улице был ясно слышен. И вот он услышал торопливые шаги по мостовой и с биением сердца поспешно потушил огонь и прислушался. Шаги остановились при входе на лестницу, у начала которой была запертая наружная дверь. Сердце юного м-ра Бартера забилось, если возможно, еще сильнее и жилы на висках так напряглись, что, казалось, только шляпа мешает голове расколоться на части. Затем послышался торопливый стук в дверь, повелительные удары набалдашником толстой палки. Он стиснул зубы и, отступив назад, отвратительно ухмыльнулся в потемках и с шумом перевел дух. Стук повторился еще настоятельнее и повелительнее, и после того наступила зловещая тишина. Он услышал затем, как шаги снова спустились с лестницы, перешли на улицу и слились с шумом лондонской ночи. Он простоял после того в потемках очень долго, как ему показалось, чувствуя, что лицо его дергает и стараясь справиться с своими нервами. После того вышел из квартиры, крадучись, и весь облился холодным потом, когда уже приотворил дверь, при мысли, что чуть было не захлопнул ее за собой. Это было бы убийственным поступком, потому что дать знать о своем присутствии после того как не откликнулся на такой гвалт у двери, значило бы безповоротно выдать себя. Он безшумно вложил ключ в дверь и, укрываясь от воображаемых наблюдателей, тихонько потянул за собой дверь и медленно вынул ключ из замка. После того он услышал шаги и кашель как раз за спиной; он вздрогнул, повернулся и увидел бледного, худенького человечка, который скреб большим и указательным пальцами свою выдающуюся нижнюю челюсть; этот человек поглядел на Бартера с удивленной кротостью, точно вперед просил прощения за назойливость; отстранившись, он бочком стал подниматься по лестнице и, еще раз оглянувшись и кашлянув примирительно, исчез из виду.

Юный м-р Бартер, нервы которого уже были разстроены этим маленьким эпизодом, пошел по людной улице и смешался с толпой, унося с собой восемь тысяч м-ра Бомани. Пробродив некоторое время, он нанял кэб и велел везти себя домой. Он был знатоком в лошадях или, по крайней мере, хвалился этим, но на этот раз случай, а не выбор послал ему необыкновенно шуструю и прыткую извозчичью лошадь. Она доставила его к дверям родительского дома в Гарлей-Стрит как раз в ту минуту, как м-р Бомани появился у них, разыскивая его.

Он только побледнел более обыкновенного, когда в третий раз сегодня вечером взял руку старинного приятеля отца, и слегка дрожал, когда заговорил с ним:

- Я ожидал вас найти здесь, - сказал он. - Я видел, как вы были разстроены известием о болезни моего отца.

Дверь была растворена, и старомодного вида слуга готовился запереть ее вслед за уходившей фигурой Бомани, когда подъехал кэб и из него вышел его молодой господин.

- Что ему лучше или хуже? - и, задавая этот вопрос, он положил обе руки на руку Бомани.

Престарелый слуга, который не имел оснований думать, что юный м-р Бартер особенно привязан в отцу, был немного удивлен таким проявлением чувства со стороны молодого человека. Он притворил дверь за собой и спустился с лестницы.

Юный м-р Бартер был очень сообразителен. Он понял, что старый слуга увидел, что у него разстроенное лицо, и перетолковал это по своему. Чтобы укрепить его в этом толковании, он вынул носовой платок и застонал при этом печальном известии.

- Я... - начал Бомани, заикаясь и с трудом выговаривая слова: - я приехал не затем, чтобы справиться о вашем отце. - Сердце юного м-ра Бартера, хота он и был готов к этому ответу, забило тревогу. - Я потерял большую сумму денег. Я никуда не заезжал, кроме вашей конторы с тех пор, как вышел из дому, и потерял восемь тысяч фунтов стерлингов. Я уверен, что забыл у вас.

- Не думаю, м-р Бомани, - сказал Бартер с невинным лицом. - Но отправимся вместе и поищем, если угодно.

- Джонсон, - сказал юный Бартер, обращаясь к престарелому слуге: - вы слышали, что сказал м-р Бомани. Это очень важно и необходимо сейчас же удостовериться. Скажите матушке, что я приезжал домой, но был отозван по весьма важному делу.

- Едем, едем, сэр, - сказал он: - мы сейчас это разследуем. Вы не должны оставаться в неизвестности.

Они пошли по соломе, разостланной на мостовой перед домом, и, сев в кэб, проехали несколько сажен разстояния в гробовом молчании, а затем стук колес по мостовой мешал разговаривать, хотя Бомани время от времени выкрикивал свою уверенность в том, что банковые билеты оставлены в конторе Бартера. Бартер выкрикивал о своей надежде, что в таком случае они найдут их там.

- Я уверен, - подтвердил Бомани, когда кэб остановился у дверей конторы, - что мы их найдем тут.

Он высказал это так неуверенно и с такой дрожью в голосе, что юный м-р Бартер нашел нужным ответить:

Чирканье восковой спички у дверей в квартиру, исканье ключа в кармане, обычная возня с ключом, который никак не хотел входить в замок, отпертая, наконец, дверь и лихорадочная дрожь пальцев Бомани, его раскрасневшееся лицо - все эти подробности долго, долго помнились юному Бартеру. Они вместе вошли в комнату, где происходило их свидание, и Бартер воспользовался недогоревшей спичкой, чтобы зажечь газ, и затем, бросив спичку на пол, растоптал ее ногой и поглядел на своего спутника.

- Где вы думаете, что оставили ваши банковые билеты? - спросил он. - У вас есть на этот счет какие-нибудь определенные мысли? Вы, кажется, вынимали здесь какие-то бумаги? Вы желали посоветоваться с отцом насчет этих бумаг и, помнится мне, положили их обратно в карман.

Бомани стоял и глядел на пол, водя безтолково тростью взад и вперед по полу, и только в этот момент, видя, как смущена и растеряна его жертва, юный м-р Бартер почувствовал впервые радость от сознания своей безопасности.

- Я ничего не вижу, - сказал он.

Само собой разумеется, что юный Бартер не запирал никаких бумаг, но нашел нужным разыграть комедию.

- Да, - проговорил он с притворной торопливостью, - честное слово, запирал!

И, указав рукой на шкаф, пригласил Бомани осмотреть его содержимое. Там лежало несколько деловых бумаг, несколько свертков с документами, перевязанных красным шнурком, но банковых билетов не было.

- Знаете, - говорил Бомани с безпомощным смятением: - я, должно быть, оставил их здесь, я не мог нигде больше их оставить. Я передал их вам... не правда ли?

Бомани подошел к креслу и, усевшись в него, заплакал.

- Я был честным человеком всю жизнь, клянусь Богом! а теперь я не только разорен, но и буду сочтен вором!

Он горько зарыдал после этих слов, закрыв руками лицо. Шляпа его упала и трость тоже с шумом грохнулась на пол. М-р Бартер поднял их и, положив на стол, глядел на трясущияся плечи и слушал жалобные стенания и слезы. Жалкое зрелище! конечно, жалкое, нечего и говорить, но юный м-р Бартер не видел возможности помочь беде.