Раскаяние.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Раскаяние. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Джемс Горнет меньше переменился, чем его старый хозяин, но было очевидно, что он также переживал тяжелые времена. В продолжение нескольких секунд знакомые звуки его голоса будили лишь неопределенные воспоминания в уме Бомани, голова которого шла кругом от долгой нищеты, голода, безсонных ночей и потрясения от неожиданной встречи. Но когда он обернулся и увидел, как Горнет чесал свою выдающуюся нижнюю челюсть большим и указательным пальцами, то этот жест и смиренная поза сразу оживили все в его памяти. Сюртук у Горнета был разорван и руки торчали из продранных рукавов, не обнаруживая однако белья. Бомани было его и стыдно, и страшно, и только слабый отголосок прежнего самоуважения и гордости мешал ему обратиться в бегство.

- Вы не боитесь меня, сэр? - спросил Джемс Горнет.

Он всегда улыбался, и теперь тоже. Улыбка была не чем иным как судорожным сокращением мускулов лица, проводившим длинные борозды на каждой щеке, но оставлявшим глаза мрачными. Это придавало ему сходство с собакой, а в позе его было нечто похожее на собачье хождение на задних лапах, довершавшее сходство.

- Вы помните меня, сэр? - спросил он, потому что Бомани так дико вытаращил на него глаза, что в этом можно было усомниться. - Горнет, сэр, Джемс Горнет. Ваш верный слуга, сэр, в продолжение тридцати лет, сэр.

Бомани глядел на него растерянно и ничего не говорил.

- Сначала это как бы и удивительно, сэр, не правда ли? - продолжал Горнет с неизменной улыбкой. - Я сам удивился, сэр, когда узнал вас. Для вас немножко опасно, м-р Бомани, сэр, показываться здесь.

Оба вздрогнули и оба оглянулись при звуках этого имени.

- Тс! - сказал Бомани. - Не зовите меня по имени. Пойдемте отсюда.

Полисмен проходил в это время по улице и, поравнявшись с двумя оборванцами, зорко оглядел их. Взгляд подействовал на них точно гальванический ток, а они побежали бы, еслибы посмели.

- Что вам нужно от меня? - спросил Бомани, когда полисмен скрылся из вида и не мог их услышать; Горет шел около него рядом, царапая пальцами подбородок и поглядывая на него неуверенно и робко.

- Да что-ж, сэр, - отвечал он: - ваше падение стало и моим падением, сэр; предположим, сэр... - и он прокашлялся в руку, как бы желая заявить этим свое сожаление в том, что вынужден коснуться темы неприятной для его собеседника: - предположим, сэр, что я был вашим доверенным лицом. Я искал места, но никто не хотел нанять меня. Юный м-р Уэзероль, сэр, обещал лично поколотить меня если я когда-либо покажусь ему снова на глаза.

Бомани простонал.

- Что вам-нужно от меня? - повторил он.

Оба стояли в эту минуту у дверей трактира и дождь, подгоняемый ветром, хлестал им в спину.

- Я думал, сэр... я в очень большой нужде, сэр.

Собачья умильная усмешка не сходила с лица.

- Я сам выслеживал м-ра Фили, сэр, ь надежде на его доброту, и хотел попросить у него безделицу на хлеб.

- Идем, - сказал Бомани, и Горнет поспешно принял приглашение; они вместе вошли в заведение. В комнате пахло прогорклым маслом, и год тому назад трактирное кушанье показалось бы для них неаппетитным даже на голодные зубы, а теперь Бомани торопливо заказал обед, и оба с голодным нетерпением следили за каждым движением слуги, не спеша накрывавшого на стол и возбуждавшого в них мучения Тантала.

- У меня есть свой собственный уголок, сэр, - шепнул Горнет, когда нервый приступ голода был несколько удовлетворен. - Он очень скромный, но вы могли бы провести там ночь.

Бомани не отвечал, но оба встали, пошли опять по дождю и, остановившись, чтобы купить бутылку виски, направились к Флитерс-Рент. Немногие из тех тысяч прохожих, которые ежедневно проходят там, съумели бы вам сказать, что Флитерс-Рент не что иное как узкий темный проулок как раз около Гебл-Инна. В нем сыро зимой, а летом воздух наполнен пылью, дымом и сумраком. Старый Инн презрительно касается его одним из своих углов, а по другую сторону поднимается с наглостью выскочки колоссальный новый дом. Тут обитают, разумеется, беднейшие люди, так как никакой пустынник и никакой мизантроп, как бы он ни бегал от себе подобных, не согласится скрываться в этих сырых стенах, пока может истратить больше шиллинга в день на квартиру и на стол.

Горнет повел гостя по узкой и грязной лестнице на самый верх дома и там толкнул сломанную дверь ногой; дверь, висевшая на одной петле, отворилась, резко царапнув по неровному полу. Гость стоял дрожа на пороге, пока Горнет не зажег спичку. При этом неверном освещении они вошли в комнату. Горнет зажег свечу. В комнате был крохотный камелек, на грубой решетке которого лежало несколько щепок и горсть угля. Горнет поднес спичку к этому запасу топлива, и когда пламя показалось, оба они стали на колени перед огнем, кашляя от дыма, и стали греть окоченелые руки. Бомани вытащил бутылку из кармана, скрытого под его безчисленными лохмотьями, и отпил. Горнет с жадностью следил за ним, невольно протягивая руки. Когда они по очереди напились, то опять стали греть у огня руки, исподтишка поглядывая друг на друга и конфузясь, когда встречались взглядами. Бомани страшно постарел в год своей скитальческой жизни, и Горнет, который так долго пил за здоровье своего принципала в день его рождения, что отлично знал, сколько ему лет, с трудом мог поверить, что страшному привидению, стоявшему рядом с ним на коленях, было не более пятидесяти лет.

Один вопрос занимал ум Горнета. Как могло случиться, - говорил он самому себе, - чтобы в продолжение одного какого-нибудь года человек, утаивший по малой мере восемь тысяч фунтов стерлингов, дошел до такой крайней нищеты? Восемь тысяч фунтов - если даже не пускать их в оборот - дадут возможность царски пожить человеку, не обремененному семейством, лет с десяток. Горнет жаждал удовлетворить свое любопытство относительно этого пункта, но боялся спросить об этом. Он ломал голову, как бы подобраться к этому вопросу издалека, и, наконец, брякнул:

- Деньги! - закричал Бомани, яростно поворачиваясь к нему: - какие деньги?

Горнет отодвинулся на коленях, не переставая скрести подбородок пальцами и улыбаться по-собачьи.

- Разве вы думаете, - страстно спросил старик, - что я увез с собой хоть одно пенни?

Горнет боялся встать. Во взглядах того выражалось столько отчаяния и бешенства, что он мог только прикурнуть на полу, с опаской отодвигаясь от Бомани.

- Неужели вы думаете, что я взял восемь тысяч фунтов? - проговорил Бомани трепещущим от презрения голосом.

Он никогда в жизни ни о чем так горько не сожалел, как о том, что противился этому искушению. Каково это! претерпеть весь стыд и позор, подвергнуться всем терзаниям изобличенного вора, стать нищим и гонимым, и все это от того, что он воспротивился соблазну! Легко человеку, которого обстоятельства удерживают на пути чести, считать себя выше соблазна. Но нищета имеет свойство сказочного копья, но только навыворот. Подобно тому как это копье, касаясь зверя, превращало его в существо высшого разума, так нищета, коснувшись непроницаемой, повидимому, брони честности, обращает ее в лохмотья, оставляя бедного зверя беззащитным перед собственными природными низкими инстинктами. Бедный Бомани съума сходил, что не сделал того, в чем его обвиняли, хотя и страстно оборонялся от обвинения.

- Когда вы знали меня за мошенника, Джемс Горнет? - спросил он с таким видом и голосом, которым страсть придала нечто в роде чувства собственного достоинства. - Когда вы видели, чтобы я хоть на один фартинг обманул человека?

- Никогда, сэр, - отвечал Горнет, ни минуты не сомневаясь в уме, что Бомани преступен. - Но...

- Но что? - закричал Бомани. - Мой родной сын, моя плоть и кровь, не хотел пожать мне руки. Мой клерк - я вытянул его из грязи... вы знаете это, Горнет! я вытянул вас из грязи и сделал вас человеком и осыпал милостями. Никто ни минуты не верил в меня... никто не подумал о несчастии или случайности. Я был прав, что убежал и спрятался, потому что никто бы мне не поверил, еслибы я остался и сказал правду.

Горнет казался испуганнее, чем когда-либо при этом взрыве гнева; но Бомани читал недоверие на его лице, и это усиливало его ярость.

- Какая нужда мне говорить вам неправду?.. Предположим, что я бы заставил вас поверить себе, разве я так глуп, чтобы думать, что ваше сострадание снова поставит меня на ноги?

Он отвернулся, трясясь от ярости и гнева, а Горнет, встав, забился в угол комнаты. Бомани в своих жалких стоптанных сапогах стал ходить по комнате.

- Что же сталось с деньгами, сэр? - спросил клерк трепещущим голосом.

- Я потерял их, - отвечал Бомани. - Я потерял их, Бог весть как и где. Я сто раз думал, - прибавил он сквозь зубы, - что этот юный Бартер украл их.

- Юный Бартер, сэр? - переспросил Горнет.

Тут Бомани рассказал все, что знал о своей потере, и при этом рассказе Горнет вздрогнул и ступил вперед. Он помнил этот вечер очень хорошо... у него были свои причины помнить о нем. В этот вечер он приходил в Гебл-Инн за товарищем клерком, чтобы идти вместе с ним в театр, и видел, как юный м-р Бартер выходил из своей квартиры, крадучись, точно вор. Его это обстоятельство поразило и в то время, но затем он забыл о нем, как забывает человек тысячи вещей, не касающихся его лично. Но теперь ему отчетливо припомнилось лицо юного м-ра Бартера с удивительным выражением, которое он тогда и подметил. Теперь он понимал это выражение.

- Не можете ли сказать мне, сэр, с точностью, в котором часу вы ушли из конторы м-ра Бартера?

- Нет, - отвечал Бомани, вдруг почувствовав утомление и апатию после страстного взрыва чувств, - не знаю. Это было после того уже, как деловые конторы закрываются. Было уже темно; он должен был зажечь газ. Что из этого, еслибы я и помнил, в котором часу ушел от Бартера? Какой был бы в этом толк?

- Видите ли, сэр, я сам отлично помню этот вечер. В этот самый вечер я приходил в Гебл-Инн, сэр, в знакомому. Если юный м-р Бартер нашел банковые билеты, то ему нежелательно было снова увидеть вас и он бы не отозвался на ваш стук, еслибы даже и услышал его.

- Каждый дурак поймет это, - грубо отвечал Бомани: - что вы хотите сказать?

- Я заметил, сэр, - продолжал Горнет с удвоенным смущением, точно извинялся в чем-то, - что юный м-р Бартер - джентльмен развязный, голосистый и не привык стесняться. Он говорить громко и весело, и хлопает дверями, когда ходить.

- Ну? - спросил Бомани, которого все эти предисловия раздражали: - что же дальше?

- Он выходил в ту ночь из своей квартиры крадучись, как кот, сэр. Я был на лестнице в ту минуту, как он затворял за собой дверь, и видел, что он старается притворить ее как можно тише, чтобы не было слышно. Должно быть, я нечаянно выдал свое присутствие, потому что он вдруг оглянулся на меня... Я как теперь его вижу! - закричал Горнет с убеждением, - он был бледен как смерть и весь перетрусился. Да-с, сэр, вижу как теперь: бледен как смерть и весь перетрусился.

Бомани схватил его за руку.

- Вы помните, в котором часу я вышел из конторы? вы помните, в котором часу вы вышли из нея?

- Почти вслед за вами, сэр. Но вы ехали, сэр, а я шел пешком. Я остановился по дороге и поговорил с приятелем; я выпил рюмочку, сэр, для куражу. Я отправлялся в этот вечер в театр, сэр.

Бомани выпустил его руку и, снова опустясь перед огнем, стал греть руки и глядеть в огонь.

- Банковые билеты были стофунтовые, Джемс, - сказал он после минутного молчания. - О пропаже их дано знать банку и нумера их перечислены. Я знаю это, потому что читал объявление. Не легко будет их сбыть.

- Есть много для этого путей, сэр. Сбыть их можно, да только с большой потерей, конечно, и не сразу.

- Слышали вы, чтобы они были в обращении?

- Мне не было случая что-либо слышать, сэр, - отвечал клерк мрачно, - но, - прибавил он, искоса поглядывая на своего бывшого хозяина, - еслибы я мог только прилично одеться, то мог бы навести справки. Я уверен, сэр, что разведал бы об этом.

- Мой сын считает меня виновным, как и все остальные, - сказал старик, стеная, дрожа и кашляя по прежнему. Филь мог бы помочь мне, но не хочет. У него много денег. Если бы я был мошенник, Джемс Горнет, то мог бы безопасно для себя ограбить свою плоть и кровь. Мошенник так бы и сделал. Я был единственным опекуном и мог бы каждую минуту одним почерком пера присвоить себе девять тысяч.

- М-р Филь, сэр? У м-ра Филя нет денег.

- Почему? - и старик вытаращил на него водянистые глаза.

- Он уплатил м-ру Броуну все восемь тысяч полностью, сэр, а остальные разделил между всеми кредиторами.

Бомани отвернулся в огню. Известие, повидимому, не произвело на него никакого впечатления, но он был тем не менее глубоко взволнован им в душе. Сознание высокой честности сына наполнило-было его гордостью, но затем он с горечью подумал, что его личное несчастие отразилось и на сыне. Потеря была двойная. Она обезчестила и погубила его, и лишила сына материнского наследства.

- Горнет! - сказал он. - Джемс Горнет!

- Что прикажете, сэр?

больше религии. Не верю в то, что нужно быть честным. Здешний свет - подлый свет, Горнет, и, по моему мнению, сатана править им.

- О, сэр! - вскричал Горнет, - не говорите так, сэр. Извините меня за вольность, сэр, но я не могу стоять и слушать таких речей. Право, не могу, сэр. Я в жизнь свою не сказал вам непочтительного слова, м-р Бомани, но право же должен высказаться теперь, сэр. Так говорить, как вы говорите, сэр, непорядочно.

После этого наступило продолжительное молчание, и Бомани снова прибегнул в бутылке, а затем молча передал ее Горнету, не глядя на него.

- Филя можно было бы убедить поверить мне, - пробормотал он. - Он сам честный человек, Джемс, очень честный и благородный человек. Дай-ка я погляжу, где он живет. Он дал мне свой адрес.

- Его адрес, сэр? Да вы можете чуть не рукой достать его, сэр. Он живет в этом доме. Вот его окно и в нем свет.

Там было окно несколькими футами выше того, у которого он стоял, и полускрытое от взглядов каменным парапетом. Какая-то тень заслоняла свет и двигалась по потолку, видимому снизу.

- Филь! - простонал несчастный отец, протягивая худые, грязные руки. - Филь!

- Я не в таком виде, сэр, чтобы явиться к такому джентльмену, как м-р Филь; да и вы тоже, сэр, извините за смелость. Но если вы поручите мне это, сэр, то я пойду к нему, изложу все дело, и он придет и повидает вас здесь, сэр, что будет по крайней мере отрадно для вашего родительского сердца, - прибавил он, тронутый слезами и дрожью старика.

и так далеко, хотя и так близко. Слабое сердце отверженника горько ныло, и он протягивал безсознательно руки в тени.

- Попытаться, сэр? попытаться мне побывать завтра утром у м-ра Филя?

- Да, ступайте к нему, Джемс, - отвечал Бомани, рыдая уже по настоящему: - может быть... может быть, он мне и поверит.