Раскаяние.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Раскаяние. Глава VI. (старая орфография)

VI.

Около полудня следующого дня м-р Штейнберг, сидя у себя дома в Гаттон-Гардене, нисколько не удивился, когда мальчик, которого он держал, чтобы отпирать дверь и впускать посетителей, подал ему карточку, на которой стояло: "М-р Джон Бартер младший".

- Просите, - сказал м-р Штейнберг, и юный м-р Бартер, услышав это из соседней комнаты, вошел бледный и побужденный. Торговец брильянтами отослал мальчика.

- Ну, в чем дело? - спросил он, поворачивая сигару в зубах.

- Я пришел поговорить о том дельце, про которое ми толковали вчера вечером.

- О том дельце, про которое мы толковали вчера вечером? - лениво проговорил Штейнберг, глядя на него из-за полуопущенных век. - Это про те сто фунтов, что вы мне должны?

- Да, и про них, но только потом, - засмеялся прерывистым, трусливым смехом Бартер, - а сначала про то, другое дельце.

- Другое дельце? - проговорил Штейнберг еще ленивее. - Какое другое дельце?

Юный Бартер был и без того взволнован, а такой прием еще больше смутил его.

- Про дело Бомани, - сказал Бартер, чувствуя у себя в голове точно какой-то вихрь.

- Ах! про дело Бомани? - повторил его собеседник таким голосом, как будто бы не понимал да и не хотел понимать.

Такое отношение ужасно смутило молодого преступника. Он разсчитывал, что ему облегчат признание. Штейнберг ведь не обинуясь предлагал ему свое содействие и вытянул у него признание. Бартер желал, чтобы пол провалился у него под ногами и поглотил его. Он выдал себя безповоротно, и ему уже мерещились последствия далеко не приятного для него свойства, и он почувствовал такую безумную ненависть к Штейнбергу, что не было того зла, которого бы он не сделал ему, еслибы только нашел для того смелость и способ.

- Дело Бомани, - повторил Штейнберг. - Что это за дело?

М-р Бартер нашел этот вопрос слишком безсовестным и отвечал с судорожным нрипадком храбрости:

- Перестаньте, Штейнберг, разыгрывать дурака! Вы прекрасно знаете, о чем мы говорили вчера вечером.

Хитрое и невозмутимое лицо Штейнберга не изменяло своего выражения.

- О чем я говорил вчера вечером?

- Вы знаете, - начал-было Бартер, но припадок храбрости прошел и сменился трепетом страха. Что знал, в самом деле, Штейнберг? Он только догадывался... до сих пор. Но теперь, когда м-р Бартер выдал себя, он прямо ставил вопрос: что знал он вчера вечером?

- Вы, надеюсь, пришли не за тем, чтобы попусту тратить время? Вы пришли нечто сообщить. Почему же вы не скажете этого?

Бартер сидел в страшном смущении и чувствовал себя изобличенным и погибшим. Штейнберг встал, подошел в дверям и, позвав мальчика, послал его отнести письмо на почту, говоря, что больше не нуждается в его услугах на сегодняшний день, а потому он может не возвращаться. После того, заперев наружную дверь, вернулся и сел на прежнее место.

Юный Бартер, чувствуя, что запираться поздно, решил идти на пролом.

- Да вот эти самые билеты, про которые думали, что старик Бомани увез их с собой; мне кажется... я так думаю, что еслибы был способ сбыть их с рук, то я мог бы их достать.

- Помню, что вы говорили что-то вчера в этом роде. Не советую вам пускать их в ход. Это опасное дело. Они не стоят ни гроша, и игра не стоит свеч.

- Как не стоять ни гроша? Они стоят восемь тысяч фунтов стерлингов.

- Они стоили восемь тысяч, - отвечал Штейнберг, - когда были в руках человека, которому принадлежат. В руках всякого другого они не стоят и восьми сот фунтов.

- Не стоят восьми сот фунтов? - ахнул юный м-р Бартер, протестуя.

- Еслибы мне пришлось продавать их, - отвечал спокойно Штейнберг, смахивая кончиком мизинца пепел с сигары, - то я счел бы восемьсот фунтов необыкновенно выгодной ценой. Позднее и проданные из вторых рук они могут принести и тысячу. Еще позднее и из третьих рук они дадут, пожалуй, и полторы тысячи. Вперед сказать нельзя. Конечно, цена их будет все возрастать по мере того, как время проходит и опасность уменьшается.

Он говорил это спокойно и как бы с раздумьем, и юный Картер, собрав все присутствие духа, попытался пустить в ход дипломатический прием, который, как он надеялся, достигнет двух целей.

- Она ни за что не уступит их за эту цену.

- Так, догадался.

- Ах! вот что! - ответил Штейнберг прежним ленивым и безучастным тоном. - Вы мне принесли мои сто фунтов?

- Я принесу их через день или два, - отвечал Бартер раздавленный.

- Через день или два, - проговорил Штейнберг озабоченно, потирая лоб кончиками пальцев: - боюсь, что не могу ждать до тех пор. Я очень нуждаюсь в деньгах. Хотите, принесите сегодня вечером.

- Очень жаль, но вы знаете правила нашего клуба.

По этим правилам, все карточные долги или деньги, проигранные на пари в стенах клуба, должны были уплачиваться в течение суток; в противном случае неисправному должнику грозило объявление о его несостоятельности, прибитое к стенам клуба, и затем изгнание из числа членов.

- Лучше убедите ее согласиться, - продолжал Штейнберг с чуть заметной усмешкой. Глядя на Бартера и видя, что он сидит с опущенной головой, он позволил усмешке явственнее обозначиться на своем лице. Бартер, внезапно подняв на него глаза, увидел улыбку Горгоны, сатанинской жестокости и лукавства.

- Вам не трудно будет убедить ее, - продолжал Штейнберг, - я в этом уверен. Послушайте, будем говорить дело. Я возьму десять из них, и мы будем квиты, и этого я ни для кого бы не сделал, кроме друга.

- Постарайтесь, мой друг, а я обещаюсь вам до вечера не извещать клубных старшин о вашей неисправности.

Преступный обладатель билетов вновь почувствовал их невыносимое бремя. Он встал и пошел своей дорогой с раскаянием и яростью в сердце от неудавшейся хитрости. Он дошел в своем безумном эгоизме до такого безстыдства, что положительно проклинал Бомани за то, что тот потерял деньги у него в конторе. Вместе с тем он проклинал и себя за то, что взял их, а Штейнберга за то, что тот его грабит, и находился в таком состоянии, что мог бы возбудить жалость в человеке, способном понять его состояние и найти в сердце к нему сострадание.

Штейнберг остался у себя и докуривал сигару, улыбаясь. Он был тем негодяем, которому повезло, и находил сделку столь же приятной, сколь она была горька для юного Бартера.