Неуловимый.
Глава VIII

VIII

Во время путешествия Маргарита не имела времени думать о том, что ее ожидало. Через Па-де-Кале ей пришлось переправляться в обществе бедных палубных пассажиров, ютившихся на жалких ящиках и узелках. Неудобства дороги заставляли ее забывать тяжелое душевное состояние. Среди этой серой публики, сидя на скромном черном чемодане, она чувствовала себя в безопасности от нежелательных наблюдений. Ее запыленный плащ, носивший на себе следы обдававших ее временами брызг морской воды, не обращал на себя ничьего внимания. Маргарита чувствовала страшную усталость после долгого переезда на лошадях и с нетерпением ждала конца путешествия. Солнце уже закатилось, и на землю спустилась мягкая ночная тень, когда на вечернем небе вырисовались очертания круглого купола церкви Булонской Богоматери.

Когда пакетбот пристал к берегу, беднейших пассажиров, среди которых находилась и Маргарита, оттеснили в одну сторону, чтобы дать пассажирам первого класса свободный проход. Затем Маргарита в темноте разглядела маленький деревянный мостик, по которому все пассажиры направились к небольшой, слабо освещенной палатке, где за столом сидел человек в форменном платье, опоясанный трехцветным шарфом. Возле стола стояли двое часовых в мундирах национальных гвардейцев. Каждый пассажир передавал свой паспорт человеку с шарфом, а он после долгого, внимательного изучения или возвращал документ его владельцу, или требовал разъяснений. При удовлетворительном ответе пассажир получал обратно паспорт и уходил; если же паспорт возбуждал сомнения, предъявителя задерживали до представления удовлетворительных рекомендаций в комнате общественной безопасности.

Маргарите было очень жаль тех несчастных, которых солдаты уводили куда-то в темноту и которых, по всей вероятности, ожидала тюрьма, а, может быть, и смерть. Самой ей нечего было бояться: паспорт, выданный Шовелэном своей сообщнице, очевидно должен был быть в полном порядке.

Едва держась на ногах от усталости, Маргарита машинально следила издали за проходившими пассажирами, как вдруг ее сердце совсем перестало биться: в одном из проходивших мимо палатки мужчин она узнала Шовелэна. Он не предъявил никакого паспорта, но его очевидно здесь хорошо знали, так как при его появлении чиновник встал и, вежливо раскланявшись с ним, стал почтительно выслушивать передаваемые ему инструкции. Маргарите почему-то показалось, что слова Шовелэна относились к шедшим за ним двум женским фигурам, которых пропустили без соблюдения обычных формальностей, но она не была в этом уверена, так как ее внимание было все поглощено неожиданным появлением ее смертельного врага.

Вслед за Шовелэном прошел человек, выше всех ростом. Неужели это был Пэрси? Этого не могло быть: он отправился водою и не мог прибыть в Булонь раньше следующего утра.

Вот дошла очередь и до пассажиров второго класса. Как во сне, последовала Маргарита за своими спутниками по пакетботу, почти не сознавая, что делает, и даже про паспорт вспомнила только тогда, когда ей крикнули:

- Ваш паспорт, маменька!

- Ваше имя? - строго спросил чиновник, глядя в поданный ею документ.

- Селина Дюмон, - без малейшего колебания ответила Маргарита и прибавила: - в услужении у гражданки Кандейль.

- Селина Дюмон? Эге-ге, маменька! Вы хотите нас надуть! Дельце обделано недурно; только к несчастью Селина Дюмон, находящаяся в услужении у гражданки Кандейль, только что прошла здесь вместе со своей госпожой.

Говоря это, чиновник большим грязным пальцем указывал на записи в лежавшей перед ним книге, где отмечал прибывших путешественников.

Вся кровь отлила от лица Маргариты.

- Вы ошибаетесь, гражданин, - сказала она, как могла, спокойнее. - Я - горничная гражданки Кандейль, и она сама дала мне этот паспорт перед моим отъездом из Англии. Если вы спросите ее, она подтвердит мои слова.

- Если правда - все, что вы говорите, - решительно проговорил чиновник, - и вам нечего скрывать, то вам завтра же возвратят свободу, после того как вы все объясните гражданину-губернатору. Следующий! Живо!

Только теперь поняла Маргарита, что попалась в ловушку, что вся история с паспортом и с раскаянием Кандейль была лишь гнусной комедией.

- Однако нам нельзя терять время, - сурово проговорил чиновник. - Отведите эту обманщицу в камеру номер шесть и оставьте там до дальнейших приказаний гражданина-губернатора... Уберите же эту дрянь! - крикнул он, видя, что Маргарита с отчаянием отбивалась от солдат.

Наконец один из них, потерял терпение, ударил ее кулаком по голове. Руки молодой женщины бессильно опустились и она окончательно потеряла сознание.

Только под утро пришла Маргарита в себя, и первым ее ощущением было страдание от невыносимой головной боли. С трудом различила она пробивавшуюся откуда-то узкую полоску света, падавшего прямо на ее лицо и еще усиливавшего головную боль. Она снова закрыла глаза.

Она лежала на спине на жестком соломенном тюфяке, укрытая собственным плащом; под головой у нее была грубая подушка. Сознание еще не окончательно вернулось к ней; пока она только чувствовала сильную боль в голове и безграничную усталость.

Когда она снова открыла глаза, то прежде всего увидела окно с грязными стеклами, сквозь которые лился солнечный свет, убедительно свидетельствовавший, какая масса пыли накопилась в этой узкой комнате, с выбеленными известью стенами, на которых из-под толстого слоя пыли выступали обычные слова: "Свобода, равенство и братство или смерть!", хотя над другим соломенным матрацем Маргарита разглядела очертания темного распятия.

- Как вы думаете, дитя мое, вы теперь могли бы выпить это? - произнес над нею мягкий, дрожащий голос с певучим акцентом нормандских крестьян.

Открыв глаза, Маргарита увидела, что возле нее стоял кто-то, старавшийся помочь ей приподняться на соломе.

- Мне дали это для вас, - продолжал тот же голос, - и я думаю, что вам это будет полезно.

К губам леди Блэкней поднесли стакан, и она что-то выпила.

- Ну, вот и хорошо! Я уверен, что вам будет лучше. Закройте глаза и постарайтесь заснуть.

"Богородицу" и "Отче наш".

Так пролежала она большую часть дня. Временами те же ласковые, дрожащие руки приподнимали ее, и она проглатывала немного супа или молока. Кроме головы, у Маргариты теперь ничего не болело. Однообразный голос действовал на нее, как снотворное лекарство, и после полудня она заснула крепким, благотворным сном.

Когда она совсем проснулась и вспомнила все случившееся, ее охватил ужас. Она поняла, что оказалась заложницей в руках врагов своего мужа, что теперь ему будет предложено купить ее жизнь и свободу ценой его собственной жизни, и ни минуты не сомневалась относительно решения, которое примет Блэкней. О своих собственных страданиях, опасности и предстоявшем, может быть, унижении она не заботилась, помня одно - что, повинуясь страстному, безумному побуждению, она подвергла смертельной опасности жизнь любимого человека. В эту минуту ей самой страстно хотелось умереть тут же, в этой мрачной, одинокой тюрьме, чтобы совсем исчезнуть с дороги любимого человека, вместо того, чтобы вынуждать его своей драгоценной жизнью купить 6е жизнь и свободу.

Но, может быть, дело обстояло не так уже плохо? И в сущности имела ли она право отчаиваться и желать смерти? Как могла она, жена и друг человека, удивившего мир своими смелыми подвигами и поразительными удачами, - как могла она вообразить, что в самый критический момент своей полной опасных приключений деятельности Красный Цветок потерпит неудачу? Сколько мужчин, женщин и детей в Англии было обязано спасением его изобретательному уму и находчивости, хотя они находились в таких же безнадежных условиях, как сама она! Неужели эта светлая голова не употребит всех усилий для спасения той, которая была ему ближе и дороже всех, кого ему приходилось освобождать от жадной гильотины?

Чем больше думала Маргарита, тем сильнее становилась в ней уверенность, что Пэрси уже в Булони и что ему известна печальная участь, постигшая его жену. От этой радостной уверенности она сразу почувствовала себя бодрее и даже попробовала приподняться, опираясь на локоть, но была еще очень слаба, и от малейшего движения у нее кружилась голова.

- Я вижу, что вам лучше, дитя мое, - произнес тот же певучий голос, - но вы не должны так рисковать. Доктор сказал, что вы получили страшный удар, который может дурно отозваться на вашем мозге. Вам надо весь день спокойно лежать, если вы не хотите, чтобы у вас опять заболела голова.

Маргарита повернула голову в сторону говорившего и, несмотря на все свое горе, не могла удержаться от улыбки. Против нее, на расшатанном стуле, усердно чистя старые башмаки, сидел высокий, худощавый, седой человек, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, с кроткими голубыми глазами; его одежда была когда-то черной суконной сутаной, а теперь состояла из одних заплат, хотя поражала безукоризненной чистотой. Так как башмаки были в чистке, то на ногах остались только грубые черные, много раз штопанные чулки.

- Кто вы? - спросила Маргарита, чувствуя невольное уважение к этой скромной фигуре.

- Служитель алтаря, дитя мое, - с глубоким вздохом ответил старик, - безобидный и беспомощный человек, которому велели сторожить вас. Но вы не должны смотреть на меня, как на тюремщика; то, что я сказал вам, сделалось против моего желания; я стар и слаб и не мог сопротивляться, когда меня сюда заперли... Но так вероятно было угодно Богу - Он лучше все знает, дитя мое. - С грустью осмотрев башмаки, не поддававшиеся чистке, старик с сожалением поставил их на пол и всунул в них худые ноги в черных чулках. - Простите, дочь моя, что я при вас занимался своим туалетом, - застенчиво произнес он, - но я надеялся кончить его до вашего пробуждения; меня задержали башмаки - так трудно добиться, чтобы они были чисты! Тюремное начальство ничего не дает нам для поддержания чистоты, кроме воды и мыла, а Господь любит и душевную, и телесную чистоту... Вы также вероятно захотите встать и освежиться холодной водой; я устрою так, что вы вовсе не увидите меня.

В комнате было четыре стула. Два из них старик поставил рядом, да два другие - на них, а соломенный матрац прислонил к ним стоймя; к этой импровизированной ширме он придвинул стол, на котором стояли умывальная чашка и треснувший кувшин.

- Теперь вы можете умыться, - сказал он, любуясь своим произведением, - а я стану читать свои молитвы. Постарайтесь забыть, что в комнате старый священник; он не идет в счет!

Спокойный сон и холодная вода освежили Маргариту; в ее сердце все росла надежда на освобождение, и, причесывая волосы, она поймала себя на том, что весело напевала какую-то песенку.

- Батюшка, - серьезно начала она, - вы сказали, что вас заставили стеречь меня?

- Да, дитя мое, - ответил аббат, кладя молитвенник в карман.

- Заставили террористы и анархисты? Члены комитета общественной безопасности, которые грабят и убивают, оскорбляют женщин и уничтожают религию?.. Не так ли? И они же приставили вас следить за мною? Откровенно говоря, я совершенно не понимаю этого. Вы нисколько непохожи на них!

- Я сам был узником в этой самой камере. Со мною были дети моей сестры, Франсуа и бедная, слепая Фелиситэ. Вчера вечером их увели отсюда, но принесли вас и положили на тот матрац, где спала Фелиситэ. Вы были страшно бледны и без памяти. Меня позвали к начальнику тюрьмы, и он сказал мне, чтобы я сторожил вас день и ночь, иначе...

Старик остановился; видимо ему тяжело было продолжать.

- Иначе что, батюшка? - мягко спросила Маргарита.

- Мне сказали, что если я хорошо буду стеречь вас, то освободят Франсуа и Фелиситэ, - продолжал старик, с трудом сдерживая волнение. - Если же вам удастся бежать - и детей, и меня в тот же день гильотинируют.

пока за ее свободу должны будут заплатить жизнью двое невинных детей и этот бедный, простодушный старик.

- Конечно я не о себе забочусь, - продолжал священник, - моя жизнь прожита, но Франсуа - единственный кормилец матери, а слабенькая, слепая Фелиситэ...

- Ради Бога, не продолжайте, батюшка! - простонала Маргарита. - Я все поняла, и... не бойтесь за ваших детей: я не буду виновницей их несчастья.

- На все воля Божья! - спокойно сказал старик.

Долго ходила Маргарита по узкой, тесной комнате, не будучи в состоянии произнести ни слова. Наконец она заставила себя заговорить и спросила священника, как его зовут.

"Отец Фуке, верный друг семьи Марни! " - подумала Маргарита, и ей вспомнились слова ее мужа перед его отъездом: "Я хочу попросить его переплыть со мною Па-де-Кале, в надежде, что английский воздух будет ему полезен".

герцогини де Марии, которые он берег в ризнице старой церкви, пока конвент не приказал запереть все церкви, а священникам предоставил на выбор вероотступничество или смерть.

- Со мною дело ограничилось заключением в тюрьму, - простодушно сказал старик, - но здесь я так же беспомощен, как если бы был казнен. Враги Господа Бога ограбили церковь Святого Иосифа и украли бриллианты, которые я берег пуще жизни.

Для старика-священника было радостью говорить о счастье Жюльетты. В тихом провинциальном приходе до него все-таки доходили слухи об отважном Красном Цветке, и ему приятно было знать, что именно этому человеку Жюльетта обязана своим спасением.

Маргарита вздохнула и в первый раз во все последние мучительные часы почувствовала в глазах благодатные слезы; натянутые нервы не выдержали, и, опустившись на колени перед священником, она с горькими рыданиями приникла головой к его худой, морщинистой руке.