Испанские братья.
Часть первая.
V. Увлечение дон-Карлоса.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Испанские братья. Часть первая. V. Увлечение дон-Карлоса. (старая орфография)

V. 

Увлечение дон-Карлоса.

После отъезда брата, Алькала показалась крайне скучною дон-Карлосу Альварец; к тому же он почти окончил свою блестящую университетскую карьеру. Теперь он поспешил сдать экзамен на степен лиценциата богословия. Сообщая об этом своему дяде, он добавил, что ему приятно было бы промежуток времени до своего посвящения, провести в Севилье, где он мог посещать лекции знаменитого Фра-Константино Пинче де-ля-Фуэнте, профессора теологии в коллегии этого города. Но в действительности к этому побуждала его не столько жажда приобретения дальнейших знаний, сколько последний завет брата; тем более, что до него дошли слухи в Алькале, вызывавшие необходимость его личного наблюдения.

Он скоро получил дружеский ответ от дяди, предлагавшого ему располагать его домом как своим, на сколько времени он пожелает. Однако, как не был дон Мануэл доволен успехами и прилежанием племянника, предлагаемое им гостеприимство не было вполне безкорыстным. Он считал, что Карлос мог оказать важную услугу одному из членов его семейства.

Это семейство состояло из светской тщеславной красавицы-жены, трех сыновей, двух дочерей и сироты племянницы жены, донны Беатрисы де-Лавелла. Два старшие сына представляли копию с своего отца, походившого, если сказать правду, более на буржуа, чем на кавалера. Родись он где нибудь на низинах Голландии или в одном из закоулков Лондона, будь он простым Гансом или Томасом - при его прирожденных вкусах и способностях, он честным трудом достиг бы богатства. Но на его несчастье он был дон Мануэль Альварец и в жилах его текла благороднейшая испанская кровь; почему всякий труд казался ему крайне унизительным, не исключая и торгового дела. Только одного рода торговые операции были открыты для этого нуждающагося, алчного, но гордого гранда. К сожалению, оне-то и были действительно унизительным делом,-- торговля казенными местами, доходами и сбором податей. Государственная казна подвергалась разграблению; народ, особенно беднейший класс, выносил самые жестокия притеснения. В выигрыше от этого оставался только алчный взяточник, презиравший по своему рождению всякий труд, но не стыдившийся красть и обманывать.

Младший дон Мануэль и дон Бальтазар Альварец охотно были готовы идти по стопам своего отца. Из двух бледнолицых, черноглазых дочерей одна уже была замужем, другая также намеревалась устроить свою судьбу во вкусе своих родителей. Но младший сын, дон Гонзальво, резко выделялся из всей семьи. Он не был представителем своего отца, но своего деда, как часто бывает в семьях, когда характеры передаются через поколение. Первый граф де-Нуэра был отчаянный военный авантюрист, сражавшийся в первых мавританских войнах; это был человек с саммый дикими, необузданными страстями. В восемнадцать лет Гонзальво был совершенным портретом деда; и кажется не происходило ни одного буйства в большом городе, в котором он не был бы замешан. В продолжение двух лет он был позором семьи и постоянно возмущал покой своего благоразумного и степенного отца.

Внезапно в нем произошла резкая перемена. Он совершенно изменился; стал тихий в поведении: предался занятиям и в короткое время сделал удивительные успехи; он обнаружил даже то, что окружающие называли "благочестивым настроением". Но эти благие симитомы продолжались недолго и исчезли с такою же быстротою и внезапностью, как и появились. Не прошло года, как он уже возвратился к прежним привычкам и пуще прежнего отдался всякому буйству и разврату.

Отец решился добыть ему назначение в армию и послать на войну. Неожиданный случай разрушил его намерение. В те времена многие из представителей знатной молодежи не гнушались стяжать опасные лавры на арене боя бывов. Роль матадора, исполняемую теперь наемными браво нисшого класса, часто брали на себя члены самых аристократических семейств. Гонзальво уже не раз отличался на этих опасных игрищах, благодаря своей храбрости и присутствию духа. Но он уже слишком часто испытывал судьбу. Как-то раз разъяренный бык сбросил его с лошади и истерзал рогами. Он спасся от смерти, но на всю жизнь остался изувеченным калекой, осужденным на бездействие и страдание.

Отец считал, что теперь хорошая пребенда была бы самым подходящим для него делом и убеждал его сделаться служителем церкви. Но изувеченный юноша обнаруживал сильное отвращение к такому шагу; и дон Мануэль надеялся, что Карлос может благоприятно повлиять на него своими убеждениями относительно приятности и покоя той жизни, которая ему самому предстояла.

Благодаря природному добродушию, Карлос невольно вошел в планы дяди. Он искренно сожалел своего кузена и всякими способами старался развлечь и утешить его. Но Гонзальво с грубостью отвергал все его попытки в этом направлении. В его глазах юноша, предназначенный служению алтаря, был только в половину мужчина, неспособный понять ни его стремлений, ни страстей, и потому не имевший права разсуждать об этом.

-- Сделаться попом! - воскликнул он как-то;-- я пожалуй скорее готов обратиться в турка. Нет, кузен, я не из благочестивых... ты ужь лучше помолись за меня Maдонне, если тебе это нравится. Может быть твои молитвы дойдут лучше, чем дошли мои в тот несчастный праздник св. Фомы, перед выходом на арену.

Карлос, хотя и сам неособенно богомольный, пришел в ужас от таких слов.

- Будь осторожен, кузен,-- сказал он;-- твои слова похожи на богохульство.

- А твои напоминают попа, которым ты уже сделался в половину, отвечал Гонзальво. У них всегда на языке, когда вы разсердите их:-- "Несомненная ересь! Отьявленное богохульство". А потом уже - "Святая инквизиция и желтое Сан-Бенито"! Как только тебе, в своей святости, не вздумалось угрожать мне этим.

Кроткий Карлос ничего не отвечал ему, что еще пуще раздражило Гонзальво, которого ничто так не выводило из себя, как сознание, что ему, благодаря его слабости, уступают, точно женщине или ребенку.

- Но святые стоят за служителей церкви,-- продолжал он ироническим тоном;-- добрые простодушные люди, они даже не знают своего собственного дела! Иначе они везде пронюхали бы ересь. Чему поучает каждый праздник твой Фра-Константино, в своей громадной церкви, с тех пор, как его сделали главным каноником?

- Он проповедует непогрешимое католическое учение,-- отвечал Карлос, в свою очеред обиженный нападками на его учителя; хотя он и неособенно интересовался его поучениями, более касавшимися таких вопросов, с которыми он был мало знаком.-- Но слушать твои разсуждения об учении все равно, что внимать словам слепца, толкующого о цветах.

- Если я слепой, разсуждающий о цветах, тогда ты глухой, говорящий о звуках,-- отвечал его кузен.-- Разскажи мне, если съумеешь, что за учение проповедует твой Фра-Константино и чем оно отличается от лютеранской ереси? Я готов прозакладывать свою золотую цепь с медальоном на твой новый бархатный плащ, что ты сам во время пересказа наговоришь столько еретических слов, сколько ростет орехов в Барцелоне!

Хотя Гонзальво несколько преувеличивал, но в словах его была доля правды. За пределами диалектических хитросплетений, которым выучила его школа, противнику его также трудно было бороться с ним, как и всякому непосвященному человеку. И Карлос не мог изложить учение Фра-Константино, уже потому - что он сам не понимал его.

- Вот как, кузен! - воскликнул он, задетый за живое, потому что вопрос касался его богословской учености.-- Ужь не приравниваешь ли ты меня к босоногому монаху или к деревенскому попу? Меня... которого только два мееяца как увенчали лаврами за победу на диспуте об учении Рэймонда Лулли!

Хотя Карлос и испытывал некоторое огорчение в своих неудачных попытках повлиять на Гонзальво, но он скоро утешился, благодаря успеху его дипломатии по отношению в донне Долорес.

Нестолько по возрасту, сколько по нраву и характеру Беатриса была совершенным ребенком. До сих пор ее намеренно держали взаперти, опасаясь, чтобы она своей красотой не затмила кузин. Вероятно ее отдали бы в какой нибудь монастырь, если бы оставленное ей приданое было достаточно велико для пожертвования в одно из аристократических учреждений подобного рода.

- И какая жалость,-- думал Карлос,-- было бы запереть такой роскошный цветок, чтобы он завял в каком нибудь монастырском саду.

Он пользовался всяким случаем видеться с ней, насколько то позволяли проникнутые строгой церемонией нравы времени и страны. Часто стоял он около её стула, наблюдая румянец, быстро покрывавший её смуглые щеки, в то время, как он говорил ей о Жуане. Ему не надоедало постоянно рассказывать ей о храбрости и великодушии Жуана. Так при последней его дуэли пуля пролетела сквозь его берет и оцарапала ему голову, но он только поправил свои локоны и заметил улыбаясь, что если добавить золотую цепь с медалъоном, то попорченный выстрелом его головной убор будет нисколько не хуже нового. Потом он распространялся о его доброте к побежденному и радовался впечатлению, произведенному его красноречием на слушательницу, не только ради себя, но и ради брата.

Кроме того, он скоро заметил, что в ясных глазах, преследовавших его теперь во время сна, стала заметна грусть, благодаря заточению, в котором держали их обладательницу. И ему удалось доставить донне Беатрисе некоторые развлечения. Он уговорил тетку и кузин брать ее с собою во время выездов в свет, и тут он всегда был её преданным кавалером. В театре, на балах, во время многочисленных церковных празднеств, на прогулках - он был постоянным спутником донны Беатрисы.

В таких приятных развлечениях прошли незаметно недели и месяцы. Никогда еще он не чувствовал себя столь счастливым.

- В Алькале было не дурно,-- думал он,-- но в Севилъе в тысячу раз лучше. Вся моя жизнь доселе кажется мне сном, теперь только я проснулся.

Увы! Он не проснулся, но, напротив, был охвачен самым обманчивым, увлекательным сновидением.

и в то же время постепенно изглаживалось и воспоминание об нем. Он также охладел в своим занятиям и редко, как по обязанности, ходил слушать поучения Фра-Константино; между тем как его "посвящение" казалось уже чем-то отдаленным, почти неосуществимым. В действительности, он жил теперь только настоящим, не дуная о прошлом и не помышляя о том, что будет впереди.

В самом разгаре его опьянения произошел один незначительный случай, подействовавший на него, как тот моментальный холод, который мы ощущаем, когда солнце зайдет за облако во время жаркого весенняго дня.

Его кузина, донна Инеса, уже более года была замужем за богатым севильским синьором, дон Гарциа Рамирос. Как-то утром Карлос зашел к ней с каким-то незначительным поручением от донны Беатрисы и нашел ее в большом горе по случаю болезни её ребенка.

- Не сходить ли мне за доктором? - спросил он, хорошо зная, что в таких случаях нельзя разсчитывать на поспешность испанской прислуги.

- Вы сделаете мне большое одолжение, друг мой,-- сказала разстроенная молодая мать.

- Непременно врача дона Гарциа, доктора Кристобал Лозаду. Все прочие врачи в Севилье ничего не стоят против него. Знаете вы его квартиру?

- Да. Но если его нет дома или он занят?

- Он должен придти во что ни стало. Мне не нужно другого. Он уже раз спас жизнь моего сокровища. Если бы только мой несчастный брат обратился к нему. Идите скорее, кузен, и, ради Бога, приведите его скорее.

Карлос не терял времени, но, придя на квартиру врача, не застал его дома, хотя было еще рано. Оставив записку, он направился к знакомому, жившему в предместье Триана. Он проходил мимо севильского собора, с его сотнями башенок и удивительной мавританской Джиральдой, высоко поднимающейся надо всем в ясное южное небо. Ему пришло в голову, что несколько Ave, увидел самого доктора, фигура которого ему была хорошо знакома, так как он часто встречал его между посетителями проповедей Фра-Константино. Лозадо ходил взад и вперед по одному из приделов собора, в обществе какого-то синьора величавого вида.

Приблизившись в ним, Карлос убедился, что ему еще не приходилось встречать этого человека ни в одном из публичных мест и, судя по этому, а также по особому покрою его платья, распространенному в северной Испании, он заключил, что это должен быть приезжий, осматривавший из любопытства собор. Прежде чем он подошел, двое мужчин остановились в нему спиною и стали смотреть в задумчивости на висевшие над ними ужасные ряды красных и желтых Сан-Бенито или поеаянных одеяний, в которые облекали приговоренных к сожжению инквицизией.

перед тем, как они окончили свою позорную жизнь.

Внимание незнакомца было повидимому привлечено одним громадных размеров одеянием. Даже Карлос был раньше поражен его величиной и полюбопытствовал прочесть надпись, которую запомнил, потому что в ней заключалось любимое имя Жуана,-- Родриго. Надпись эта гласила: "Родриго Валер, гражданин Ледривса и Севильи; вероотступнив и лжеучитель, выдававший себя за Божия посланника". Когда он стал приближаться в ним, он ясно услышал. как доктор Лосадо сказал, обращаясь в своему товарищу и все еще не спуская глаз с Сан-Бенито:-- Да, синьор; и также граф де-Нуэра, дон Жуан-Альварец.

Дон Жуан-Альварец! Какая могла существовать связь между именем его отца и этим отвратительным одеянием? Что мог знать доктор о человеке, который был почти неизвестен своим собственным детям. Карлос был поражен и весь побледнел.

В этот момент доктор повернулся и увидел его. Еслиб ему изменило присутствие духа, всегда отличавшее его, то он сам обнаружил-бы сильное волнение. Неожиданное появление человека, о котором мы только что говорили, всегда приводит нас в смущение, помимо ужасного значения произнесенных слов. Но Лозадо остался хладнокровным. После обмена обычных приветствий, он осведомился,-- не за ним ли пришел дон Карлос и выразил надежду, что опасность не грозила никому из членов его благородной фанилии.

Карлос почувствовал облегчение, когда ему пришлось сказать, что заболел малютка его кузины.-- Вы сделаете для нас большое одолжение,-- прибавил он,-- если придете теперь-же. Донна Инеса очень тревожится.

- Требование о помощи больному ребенку стоит прежде всего,-- сказал незнакомец.-- Идите доктор, и да благословит Бог ваше искусство.

Карлос был поражен благородством манеры незнакомца, в свою очередь заинтересовавшагося участием юноши к больному ребенку. Но обменявшись мимолетным взглядом, они разошлись, нисколько не подозревая, что им еще придется встретиться.

Имя его отца, произнесенное при таких обстоятельствах, возбудило какое-то безотчетное безпокойство в сердце Карлоса. Он знал уже довольно для того, чтобы пошатнулась его детская вера в безупречную добродетель его отца. Что еслиб оказалось, что судьба его таинственно связана с этим осужденным еретиком? Ведь черное искусство магии было не так далеко от алхимии. Он слышал, что его отец иногда занимался ею, хотя и не изучал ее серьезно. Иногда в голове его и пробегала мысль, что "найденное Эль-Дорадо" было именно философским камнем. Но в этот период его жизни личное чувство было так сильно пробуждено в Карлосе, что незаметно для него поглощало все другое. И в глубине его сердца также возникло страстное желание, чтобы тайна, открытая отцом, сделалась его достоянием.

Напрасная мечта! То золото, которое он жаждал и которое было ему нужно, ему пришлось добыть не из такой отдаленной страны, как Эль-Дорадо, и без помощи философского камня.