Испанские братья.
Часть вторая.
VI. На другом берегу.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Испанские братья. Часть вторая. VI. На другом берегу. (старая орфография)

VI. 

На другом берегу.

На другой день холодный свет ранняго утра, пробивавшийся в келью Карлоса, осветил его в то время, как он лежал на своем матрасе. Но сколько прошло с того времени,-- год, десять, двадцать лет,-- он сам едва ли мог сказать. Эта ночь представляла собою глубокий оврагь, отделивший его прошлое от настоящого. С того момента, как он вошел в это темное, освещенное факелом подземелье, жизнь его разделилась на две половины. И вторая казалась несравненно длиннее первой.

Вряд ли долгие годы страданий могли оставить такой след на этом изможденном молодом лице, из которого вид юности исчез навсегда. Лицо и губы были мертвенно бледны; но два красные пятна покрывали ввалившияся щеки и глаза горели лихорадочным блеском.

Теперь все было кончено. В своей диавольской жестовасти, инквизиторы все-таки были милосердны в нему. Ему позволили сразу испить чашу страдания до конца. Благодаря врачам (что было соединено с некоторою опасностью для них), ему уже не предстояло повторение пытки. Даже на основании зверских завонов инквизиции, он завоевал себе право умереть в мире.

По мере того, как проходило время, его все более осеняло блаженное чувство сознания, что теперь он уже не в руках людей. Страх его прошел; печаль - также, даже воспоминания перестали мучить его. Он чувствовал теперь близость Бога. Даже физическия страдания не казались ему тяжкими.

Он точно стоял в свежем воздухе на вершине какой-то горы, где вечно светит солнце и куда не долетают бури. Он не испытывал теперь ни страдания, ни безпокойства. В келью его приходили теперь посетители; им казалось, что узник именно доведен теперь до такого состояния, при котором на него могут подействовать их увещания. Поэтому его посещали теперь инквизиторы и монахи.

Голоса их доходили до него как будто откуда-то из далека. Что могли они теперь сделать ему. Ни обещания, ни угрозы их не оказывали на него никакого действия. Когда ему позволяли, он отвечал на их аргументы. Для него было большою радостию свидетельствовать о своей вере, и он пользовался при этом словами священного писания, которое сохранилось в его памяти. Все упреки и оскорбления разбивались о непреодолимую кротость его. Они не в состоянии были пробудить его гнев. Он скорее жалел о тех, которые принуждены блуждать во мраке и которым недоступен озаривший его свет. Но в большинстве случаев посетители его подчинялись влиянию его неотразимой кротости и оказывались снисходительнее, чем предполагали, к этому "нераскаявшемуся еретику".

Прошло много недель и Карлос все еще продолжал лежать на своем соломенном ложе, разбитый телом, но спокойный духом. Он не был лишен также и врачебной помощи. Вывихнутые члены были вправлены и раны его зажили; но врачам не удавалось возстановить его надорванных сил. И в это время Карлос проникся убеждением, что никогда уже более ему не придется переступить порога своей кельи.

Но вот в келью Карлоса вошли посетители. Он не удивился, увидев строгое, узкое лицо настоятеля, с его седыми волосами, Но его отчасти поразило, что вместе с ним пришел человек в костюме францисканского монаха. Настоятель, после обычного приветствия, отошел в сторону и дал своему спутнику приблизиться в узнику.

Как только Карлос увидел его лицо, он приподнялся и протянул к нему обе руки,

- Дорогой фра-Себастиан! - воскликнул он,-- мой добрый наставник!

- Сеньор, настоятель так добр, что разрешил мне посетить вашу милость.

- Вы очень добры, сеньор. Я искренно благодарю вас за это,-- сказал Карлос, обращаясь к настоятелю, взглянувшему на него с видом человека, который старается казаться суровым с ребенком.

- Я решился на это снисхождение,-- сказал он,-- в надежде, что советы уважаемого вами человека могут благотворно повлиять на вас.

- Какая мне радость видеть вас,-- произнес Карлос, снова обращаясь в фра-Себастиану. - И вы нисколько не изменились с тех пор, как обучали меня латыни. Как вы попали сюда? Где вы были все эти годы?

- Сеньор дон Карлос, я страшно огорчен видеть вас здесь,-- едва мог проговорить он.

- Не печальтесь обо мне, любезный фра-Себастиан; говорю вам правду, что я еще никогда не чувствовал себя столь счастливым. В начале я действительно страдал; был мрак и буря. Но потом,-- тут голос его оборвался и по румянцу на щеках и дрожащим губам можно было судить о том страдании, какое испытывало его изломанное тело при слишком быстром движении. Но он пересилил себя и продолжал:-- Но Он возстал и смирил бурю и волны; и наступила тишина. Эта тишина продолжается и теперь. И часто эта келья кажется мне преддверием самого неба. К тому же,-- прибавил он с светлою улыбкой,-- небо ждет меня.

- Но, сеньор, подумайте о горе и унижении вашего почтенного семейства... то есть, я хочу сказать,-- но тут фра-Себастиан остановился в затруднении, ибо он почувствовал устремленный на него презрительный взгляд настоятеля.

время. Поэтому, хотя это будет не совсем в порядке, я посещу узника в соседней велье, а потом скоро зайду за вами.

Фра-Себастиан поблагодарил его, и настоятель вышел, сказав при этом:

-- Излишне напоминать вам, мой уважаемый брат, что всякий разговор о светских делах недозволен в пределах Святого Дома.

Должно быть посещение настоятелем соседней кельи длилось не долго, потому что он несколько времени ходил безпокойными шагами, взад и вперед, по мрачному корридору.

Вскоре он позвал фра-Себастиано стуком во внутреннюю дверь; наружная по-обыкновению была открыта. Францисканец вышел из кельи со слезами, которые он даже не старался скрыть. Настоятель взглянул на него, потом дал знав Херрере, ожидавшему его в корридоре, чтобы он закрыл наружную дверь. Они шли несколько времени в молчании; наконец фра-Себастиан воскликнул дрожащим голосом:

- Я уже сделал многое. По моему ходатайству ему было дано девять месяцев, чтобы он мог обдумать свое положение, прежде чем его потребовали к допросу. Представьте же себе мое изумление, когда вместо того, чтобы защищаться или указать на лиц, могущих свидетельствовать о его поведении, он сознался во всем. Его дальнейшее упрямство еще более поражает меня.

- Я вижу только один шанс, чтобы спасти его,-- отвечал настоятель,-- но и то весьма сомнительный. Необходимо согласие высшого совета и вице-инквизитора, а на них трудно разсчитывать.

- Спасти его тело, или душу? - спросил с безпокойством фра-Себастиан.